нт [8].
     Вопреки широко распространенным слухам о том, что  „при Сталине в
стране  был порядок",  генерал-лейтенант не позволил  генералу армии  Жукову
„отныкать" у него (Пшенникова) мехкорпус целиком и „заначил" без
малого половину танков 10-го мехкорпуса.
     В  ходе  многодневного   обратного   марша   от   финской   границы   к
оборонительной  линии на реке Луга (более 250 км) часть оставшихся в корпусе
танков вышла из строя.  В результате  9 июля было  решено свести 90 наиболее
исправных  танков  в  один сводный  танковый  полк, а  остальные  98  танков
распределили по  стрелковым  подразделениям.  Вот  на  этом  история  10  МК
практически и закончилась...
     Еще раньше, 29 июня 1941 года,  начальник Генштаба Г. К. Жуков приказал
вывести 1 МК  из состава  Северного  фронта и  передать  его  в распоряжение
командования  Северо-Западного фронта  [5].  Огромные танковые колонны снова
двинулись  в путь  - на этот  раз  точно  назад, от Гатчины к Острову. 163-я
моторизованная  дивизия  ушла  еще  дальше на  запад,  к  латвийскому городу
Резекне (160  км  от  Пскова), где она и была  3  июля  смята и  разгромлена
немецкими танками из корпуса Манштейна.

     После того,  как главные ударные  силы Северного фронта ушли  с финской
границы  на   запад,  а  авиация   фронта   покинула  небо  Карелии,  будучи
перенацелена  на борьбу  с  наступающими  на  Псков  и  Ленинград  немецкими
танковыми дивизиями, 10 июля 1941 года началось наступление финской армии на
Онежско-Ладожском перешейке.
     Как  известно,  товарищ  Сталин  очень  низко  оценивал  наступательные
возможности  финской армии. Так,  выступая  17  апреля  1940 г. на совещании
начальствующего  состава  РККА, великий  вождь  и  учитель  сказал  дословно
следующее:
     „...финская  армия очень пассивна  в обороне... Дурачки,  сидят в
дотах  и  не  выходят, считают,  что  с  дотами  не справятся, сидят  и  чай
попивают...  А наступление финнов  гроша ломаного не  стоит. Вот за 3 месяца
боев, помните  ли  вы хоть один  случай  серьезного массового наступления со
стороны финской армии?" [140].
     Трудно понять,  кого  товарищ  Сталин  хотел  обмануть - себя или своих
слушателей, когда он высмеивал  финскую  армию за то, что она не бросилась в
контрнаступление  против десятикратно превосходящего противника. Но летом 41
года, когда  силы  сторон были примерно  равны, финны и  сами не стали  чаек
попивать, и другим не дали.
     Под испытанным руководством  „дряхлого, вытащенного  из нафталина
Маннергейма"  (старого генерала  царской  армии,  30  лет  верой  и  правдой
служившего Российской империи,  участника русско-японской  и  первой мировой
войн)  финские войска  заняли весь Онежско-Ладожский  перешеек  и  в  начале
сентября вышли на рубеж  соединяющей эти  два озера реки Свирь. 30  сентября
финны овладели Петрозаводском -  столицей Карело-Финской (да,  именно так, с
прицелом на лучшее будущее,  переименовали ее 31  марта  1940 г.) автономной
„республики".
     Наступление финнов на Карельском  перешейке началось  еще позже, только
31 июля 1941 г.
     Пять дней спустя Пшенников был снят с поста командарма, но и это уже не
помогло. Не помогли и железобетонные  доты  Сортавальского, Кексгольмского и
Выборгского укрепрайонов. К концу лета финская армии  вышла на  рубеж старой
границы, существовавшей на Карельском перешейке до „зимней войны" 1939
г. При этом в районе Выборга были окружены и разгромлены 43-я, 115-я и 123-я
стрелковые  дивизии  23-й армии,  а командир  43-й сд,  генерал-майор  В. В.
Кирпичников оказался в финском  плену (28 июня  1950 г. он был расстрелян за
то, что „потерял управление  войсками, выдал финнам секретные данные о
советских войсках, клеветал на советский строй и восхвалял финскую армию", в
июне 1957 г.- реабилитирован посмертно) [ВИЖ.- 1992.- No 12.- С. 116].
     Несмотря на то, что темп  наступления противника был  весьма низким (ни
особенности местности, ни техническая оснащенность пехотной финской армии не
позволяли ей действовать по немецкому образцу) в плену у финнов оказалось 64
188 человек [31, 32].
     Это - численность пяти стрелковых дивизий Красной Армии.
     Тяжелая  техника  и  вооружение  23-й армии  были потеряны  практически
полностью.  Так,  выпущенный  в  1993 году  Генеральным  штабом (теперь  уже
российской  армии)  статистический сборник  „Гриф  секретности  снят",
сообщает, что до 10 октября 1941 г. советские войска в Карелии и на Кольском
полуострове  потеряли  546  танков  [35]. Эта цифра даже превышает суммарное
количество танков,  оставшихся в распоряжении  командования Северного фронта
после передислокации 10-го мехкорпуса и 1-й танковой дивизии 1-го мехкорпуса
на    немецкий    фронт.    Возможное    объяснение    этой   арифметической
„нестыковки" заключается в том, что в тылу Северного фронта работал (и
отправлял в войска новые танки КВ) огромный Кировский завод в Ленинграде.
     Несколько  отвлекаясь  от  основной  темы, заметим,  что  всего в  трех
стратегических   операциях,   происходивших   на   северном   фланге   войны
(Прибалтийской, Карельской и Ленинградской) за время с 22 июня по 10 октября
1941 г. Красная  Армия потеряла (по данным из  того же сборника) 4  561 танк
[35,  с.  368],  что  в  семь  с половиной  раз  превосходит  первоначальную
численность 4-й танковой  группы вермахта,  действовавшей в  составе  группы
армий „Север" на северо-западном направлении.
     В конце августа 1941 г. Кейтель направил Маннергейму письмо,  в котором
предложил финнам совместно с вермахтом взять штурмом Ленинград. Одновременно
финнам  предлагалось  продолжить  наступление   южнее  реки  Свирь  с  целью
соединения  с  немцами,  наступающими  на  Тихвин.  Но  на  эти  предложения
президент Финляндии Рюти и  главнокомандующий Маннергейм ответили 28 августа
отказом. После этого 4 сентября 1941  г. в ставку  Маннергейма  был послан в
качестве „главноуговаривающего" начальник  главного  штаба вооруженных
сил Германии  генерал Йодль  - но результат был  тем  же  самым  [34]. Финны
забрали то, что они считали своим,- и дальше не сделали ни шагу.

     Принято  говорить,   что   „история   не   знает  сослагательного
наклонения".  Зря  это.  Анализ  нереализовавшихся  альтернатив  очень часто
позволяет   точнее   и   глубже  понять   суть   того,   что   произошло   в
действительности.
     В реальной  истории финская армия вернулась на линию границы 1939 г. (а
на Онежско-Ладожском перешейке - и за эту линию) в результате кровопролитной
войны. А все могло бы быть совсем не так. Так вот, что мог получить и что бы
потерял Советский Союз, если бы он  сам, широким „жестом доброй воли",
вернул Финляндии эти захваченные в ходе „зимней войны" территории?
     Экономическая значимость  этих  районов не  ахти как  велика  - леса  и
клюквы в России и без того хватает.
     Обсуждать такие категории, как „авторитет на  мировой арене"  или
„общественное  мнение",  мы  не  будем.  Нет  предмета для обсуждения.
Авторитет  был такой, что  СССР к тому времени уже  исключили из Лиги Наций,
причем именно из-за агрессии против  Финляндии. Единственным союзником Союза
во всем  мире была  братская  Монголия  (давно  уже превращенная в советский
протекторат). Что же до  „общественного  мнения",  то оно в сталинской
империи отличалось исключительной покладистостью.
     Обсуждать можно только военно-политические последствия такого решения.
     С   вероятностью,   близкой    к    100%,   можно   предположить,   что
социал-демократическая   Финляндия   отказалась   бы   от   вынужденного   и
противоестественного союза с  фашистской  Германией  (который в  этом случае
терял  для Финляндии всякий смысл и цель) и превратилась  бы в  нейтрального
соседа Советского  Союза. Результаты такого поворота  событий могли  бы быть
гигантскими.
     Во-первых,  в Прибалтику можно было  бы перебросить (причем перебросить
заблаговременно,  не  дожидаясь разгрома  Северо-Западного фронта)  огромные
силы:   два   мехкорпуса,  пятнадцать  стрелковых   дивизий,  многочисленные
авиационные и артиллерийские части Ленинградского ВО.
     В  целом  группировка  советских  войск  в  Прибалтике  могла  бы  быть
увеличена почти в два раза.
     В дальнейшем, в июле-августе 41  г., на немецкий  фронт (а  не на фронт
никому не нужной финской войны) могли бы быть отправлены те резервы, которые
в реальной  истории пришлось отправить в Карелию.  А  именно:  88, 265, 272,
291,  314 стрелковые дивизии, 3-я ленинградская дивизия народного ополчения,
множество  отдельных полков НКВД и  морской пехоты [30].  Смогли бы  немцы в
этом случае дойти до пригородов Ленинграда?
     Во-вторых, при  любом развитии оборонительной операции  на юго-западных
подступах к Ленинграду, даже при столь катастрофическом, которое имело место
в действительности, блокада Ленинграда была бы абсолютно невозможна.
     Ленинград  расположен  НЕ   на  полуострове.  Его  в  принципе   нельзя
блокировать „с  одной стороны". Имея Финляндию  в качестве  -  нет, не
союзника,  а  всего  лишь  нейтрального соседа -  Ленинград  можно  было  бы
снабжать сколь угодно долго по железной дороге через Петрозаводск-Сортавала.
Даже если бы немцы смогли пройти еще 250 км по лесам и болотам от Тихвина до
Петрозаводска (чего в реальной истории им  сделать  не удалось), то и в этом
случае удушить Ленинград  голодом было бы невозможно: главный союзник СССР -
богатая и крайне щедрая в тот момент Америка заплатила бы финнам за поставки
продовольствия для Ленинграда. В  крайнем случае  -  привезла бы через порты
нейтральной Финляндии и Швеции свои продукты.
     Конечно, морская дорога  в условиях  войны крайне  ненадежна,  но  ведь
довезли же до Мурманска морскими конвоями союзников более 5  миллионов  тонн
всякого добра.  А  для  того, чтобы спасти  от голодной  смерти два миллиона
ленинградцев,  с  лихвой  хватило  бы  и  одного миллиона  тонн тушенки (или
памятного ветеранам американского яичного порошка)
     В-третьих,  при  наличии  бесперебойного  железнодорожного  сообщения с
„большой  землей"   мощнейшие  танковые,  артиллерийские,  авиационные
заводы Ленинграда могли бы  исправно  работать для фронта и для победы.  Всю
войну. Кто  посчитает,  сколько солдатских  жизней  можно было  бы сохранить
этим?
     Да, дорого, очень дорого обошлась советскому народу сталинская авантюра
с „освобождением финских братьев от ига капитала".


1.7. Первый маршал

     Как Вы, вероятно,  уже  догадались, запланированный поход 1-й  танковой
дивизии к берегам Ботнического залива так и не состоялся. Помешали немцы. 29
июня 1941 г. с территории оккупированной Норвегии перешел в  наступление  на
Мурманск отдельный горно-егерский корпус вермахта под командованием генерала
Эдварда Дитля.
     Это было  элитное  соединение  вермахта,  специально  подготовленное  и
оснащенное  для  боевых действий на Крайнем  Севере. Весной  1940  г. именно
горные егеря Дитля сыграли решающую роль  в боях с англичанами при вторжении
в Норвегию. Несмотря на сравнительную малочисленность (две дивизии, 28 тысяч
человек  личного  состава)   корпус   Дитля   должен   был   решить   задачу
стратегической важности: захватом Мурманска и заполярного участка  Кировской
железной дороги лишить Советский Союз доступа к незамерзающим портам.
     Два дня  спустя, 1 июля  1941  г., перешел в  наступление на Кандалакшу
36-й  армейский  корпус  в   составе  169  пехотной  дивизии  и  дивизии  СС
„Норд". Задачей  этого соединения вермахта был выход к железной дороге
с целью отрезать обороняющие Мурманск части 14-й армии и Северного флота  от
остальной страны.
     План  войны  привязан  к  дорогам,  особенно  если  речь идет о  боевых
действиях в заполярной  лесотундре. Именно поэтому район развертывания 36-го
немецкого  корпуса оказался как  раз на линии  дороги Рованиеми-Салла (вдоль
которой  должна  была  ворваться  в  Финляндию  1-я  танковая  дивизия  1-го
мехкорпуса).  За эту  ошибку, за  пренебрежение  к противнику и  безобразную
работу  разведки  немцам  пришлось   немедленно  заплатить.  Даже  в  крайне
неблагоприятных  условиях, на  совершенно „противотанковой"  местности
1-я танковая подтвердила свою репутацию первой.
     В изложении  современного финского  историка (весьма,  кстати  сказать,
сочувственно относящегося к бывшим союзникам Финляндии) эти события выглядят
так:
     „...действовавшая  на  южном  фланге   дивизия   СС  „Норд"
оказалась неспособной наступать вследствие совершенно  недостаточного уровня
боевой  выучки и значительной слабости руководства  со  стороны офицеров СС.
После первых боев дивизия была даже  обращена в бегство, устремилась назад и
не могла поддержать 169-ю пехотную дивизию..."
     Крепко, видимо, „приложились"  к ним танкисты генерала  Баранова,
если  эсэсовцы  как-то  разом  потеряли  и  свою   „боевую  выучку"  и
традиционную немецкую привычку слушаться командиров...
     Развить успех не удалось. На календаре был уже июль 41 г.,  и начальник
Генерального  штаба  Жуков  потребовал  немедленно   загрузить   1-ю  тд   в
железнодорожные  эшелоны и отправить  ее туда,  откуда она  и  приехала - на
южные подступы к Ленинграду. В скобках заметим, что этот приказ, поступивший
в штаб 14-й армии уже 4 июля - в  самом начале  сражения за Мурманск, лишний
раз подтверждает наше предположение о том,  что  предвоенная  передислокация
дивизии Баранова  в  Заполярье была  связана с  чем угодно, но только  не  с
планами отражения немецкого вторжения.
     И в этом случае взаимоотношения советских  генералов немедленно перешли
в „неуставную форму". Командующий 14-й  армии  генерал-лейтенант В. А.
Фролов отнюдь не поспешил  выполнять распоряжение Генштаба,  и 1-я  танковая
продолжала сражаться в Заполярье до середины июля.
     Не  будем  спешить  с оценками.  У каждого  генерала была своя  правда.
Жуков,  отвечавший  за  оборону  всей   страны,  прекрасно   понимал,  какие
катастрофические  последствия - в военном, экономическом, политическом плане
- может иметь захват  немцами Ленинграда.  Поэтому Генштаб и  спешил  любыми
средствами создать какой-то фронт обороны к востоку от Пскова и Нарвы.
     А  у генерала  Фролова была своя  правда. Он нисколько  не сомневался в
том, что второго  такого  случая не  будет, и полноценную танковую дивизию к
нему на Кольский  полуостров  Ставка больше  никогда не пришлет,  поэтому  и
спешил максимально использовать благоприятное стечение обстоятельств.
     С позиции знаний сегодняшнего дня этот драматический спор разрешить еще
труднее.  В  июле  1941   г.  Жуков,  конечно,  не   мог  предположить,  что
„англо-американские   империалисты"  пришлют   в  помощь   Сталину  17
миллионов  тонн военных  грузов.  А  в действительности  на  протяжении трех
долгих  лет войны  потребности Красной  Армии и  оборонной промышленности по
таким  важнейшим  позициям, как  авиационный  бензин, взрывчатка,  алюминий,
автомобили  и  авторезина, поезда,  локомотивы  и  рельсы,  средства  связи,
антибиотики, покрывались главным  образом  за счет помощи  от злейших врагов
коммунизма. В связи с  таким невероятным поворотом событий оборона Мурманска
и железной дороги к  нему превращалась в  стратегическую задачу не  меньшего
значения,  нежели   оборона  Ленинграда  и  Москвы,  нефтепромыслов  Баку  и
Грозного.
     Не  будет лишним  отметить и  то, что летом 1941 г.  именно 14-я  армия
генерала Фролова оказалась единственной армией  на всем фронте от Черного до
Баренцева моря, которая выполнила поставленную ей задачу.
     Наступление  противника  было   остановлено  в   приграничной   полосе,
прорваться к Мурманску и Кировской железной дороге немцам  не позволили, при
этом  элитный корпус  Дитля  понес  огромные  (более 50%)  потери  в  личном
составе. В середине октября 1941 г. остатки 2-й и 3-й горно-егерских дивизий
вермахта были отведены с Кольского полуострова в тыл для переформирования.
     Увы, об  этом сегодня практически никто  не  вспоминает,  а  сам В.  А.
Фролов даже  не  был  удостоен  звания Героя Советского  Союза  - совершенно
необычная   ситуация   для   полководца  Великой   Отечественной  в   звании
генерал-полковника.
     Вернемся,  однако, от  высот большой стратегии к  трагическим  событиям
июля 1941 г.
     Неразбериха в управлении завершилась  тем, что  фактически ни  один  из
вариантов  использования  1-й тд  как  крупного ударного соединения  не  был
реализован.  Командование  якобы  „наступательной"  Красной  Армии  не
решилось на организацию контрнаступления, и 1-ю танковую так же, как и  весь
10-й мехкорпус в 23-й армии, „раздергали по частям".
     Мотострелковый полк и один танковый батальон из  состава 1-го танкового
полка  остались  воевать  на Кандалакшском направлении в составе 14-й армии.
Кроме того,  выделенные в распоряжение командира  42-го  стрелкового корпуса
14-й  армии полсотни танков  в августе  1941  г. свели в отдельный  танковый
батальон, успешно сражавшийся с немцами до 1943 года [8].
     Тем временем Ставка снова потребовала  (Директива No 00329 от 14  июля)
„танковую дивизию  из  района  Кандалакши немедленно  перебросить  под
Ленинград" [5]. И вот, наконец, 17 июля 41 г., ровно через месяц после того,
как „мирным" июньским утром  дивизия была  поднята  по боевой тревоге,
эшелоны с 1-й танковой двинулись назад, на юг - к Ленинграду.
     Но и на этот раз дойти до фронта войны с Германией им было не суждено.

     10  июля  1941  г.  Ставка  (т.  е.  товарищ  Сталин)  создала  Главное
командование   Северо-Западного   направления,   которое   возглавил  маршал
Советского  Союза, член Политбюро  ВКП(б), зампред Совнаркома, один из  пяти
членов Государственного  Комитета  обороны  (высшего органа  государственной
власти того периода) Клим Ворошилов.
     Товарищ Ворошилов всю жизнь боролся с помещиками и капиталистами.  Но в
его  вражде к  миру  капитала не было, как говорят американцы, „ничего
личного".  Это  была ненависть по приказу.  По приказу же  она могла в любой
момент смениться крепкой боевой дружбой.
     В августе 1939 г. нарком Ворошилов ведет переговоры с английским лордом
сэром  Реджинальдом  Драксом,  адмиралом  английского  флота  и  французским
генералом Думенком о военном союзе против Гитлера. В  сентябре  того же 1939
г. нарком Ворошилов совместно с гитлеровским генералом  Кестрингом обсуждает
вопросы взаимодействия вермахта и Красной  Армии в деле разгрома и оккупации
Польши.
     К концу Второй мировой войны Ворошилов и  вовсе превращается  во что-то
вроде  высокопоставленного „военного  дипломата".  Сталин  везет его с
собой  в Тегеран на  встречу с  Рузвельтом и Черчиллем, поручает  ему  вести
переговоры  о  заключении  мира с Венгрией и  Румынией, принимать  в  Москве
французскую военную делегацию во главе с генералом де Голлем, и т. д.
     Но вот к „белофинским маннергеймовским бандам"  товарищ Ворошилов
питал настоящую, неподдельную ненависть. Звонкие, увесистые оплеухи, которые
финская армия навешала зимой 39-
     40 г.  „первому  красному офицеру",  продолжали  гореть на  щеках
Ворошилова.  К  тому  же  дело  тогда  вовсе не  ограничилось  одними только
метафорическими „оплеухами".
     После того,  как  Красная Армия понесла в  войне  с  „финляндской
козявкой" потери большие, чем потери вермахта при оккупации половины Европы,
Сталин 8 мая 1940  г. выгнал Ворошилова с поста наркома. И не просто выгнал,
а  дал  подписать  на  прощание  совершенно  секретный „Акт  о  приеме
наркомата обороны СССР тов. Тимошенко от тов. Ворошилова" [42].
     В  этом удивительном документе было перечислено два десятка направлений
работы  обо