мелось место отставания  отдельных  танков и машин,
которые службой замыкания дивизии быстро восстанавливались и направлялись по
маршруту" [17].
     Что касается третьей дивизия 10 МК - 198-й моторизованной, то она имела
всего  несколько  десятков исправных танков,  и, по сути дела, была  обычной
стрелковой дивизией с необычно большим количеством автотранспорта.
     Все познается  в сравнении. К  этому золотому правилу, так  старательно
забытому  коммунистическими  „историками", мы  будем обращаться еще не
один  раз. Разумеется, в сравнении с  1  МК (1 039 танков  и  4730 автомашин
самого  разного  назначения,  от  бензоцистерн до рефрижераторов  и  душевых
кабин, новейшие  гусеничные  тягачи и новейшие  гаубицы в  артполках) 10  МК
выглядит просто безоружным. Но воевать-то собирались  не со своим соседом по
округу, а с каким-то другим противником...
     В тот же самый день и час, когда огромные, грохочущие и изрядно дымящие
колонны танков,  броневиков, гусеничных тягачей  10-го мехкорпуса  двинулись
через Ленинград на Выборг, утром 23 июня 1941  г. по ленинградскому шоссе из
Пскова  в   Гатчину  (Красногвардейск)  двинулась  и  главная  ударная  сила
Северного фронта:  две дивизии (3-я  танковая  и  163-я  моторизованная)  из
состава 1 МК.
     „Мчались танки, ветер поднимая, наступала грозная броня..."
     Только в каком-то странном  направлении мчались.  Не на  войну  -  а от
войны. Или все-таки на войну, но на другую?
     А в  это время на самых дальних (пока еще - дальних) западных подступах
к Ленинграду назревала большая беда.

     С первых же часов войны в Прибалтике, в полосе обороны Северо-Западного
фронта,   ход  боевых  действий  отчетливо  приобретал  характер  небывалого
разгрома.  Вот  как описывают советские военные историки события тех  дней в
монографии „1941 год - уроки и выводы":
     „...последствия  первых  ударов  противника оказались  для  войск
Северо-Западного  фронта катастрофическими. Войска  армий  прикрытия  начали
беспорядочный отход...  Потеряв  управление,  командование  фронта не смогло
принять  решительных мер по восстановлению положения и предотвращению отхода
8-й и 11-й армий..." [3].
     Стоит отметить,  что на  противника  „беспорядочный отход"  войск
Северо-Западного  фронта  произвел   впечатление  заранее   запланированного
отступления! Начальник штаба сухопутных войск Германии Ф. Гальдер записывает
23 июня 1941 г. в своем „Военном дневнике":
     „...об организованном отходе до сих  пор как  будто  говорить  не
приходится. Исключение  составляет,  возможно,  район перед  фронтом  группы
армий „Север",  где, видимо, действительно заранее был  запланирован и
подготовлен отход  за реку  Западная Двина.  Причины  такой  подготовки пока
установить нельзя..." [12].
     Да, не  хватало у немецких  генералов фантазии на то, чтобы представить
себе наши реалии...
     Вернемся,  однако,  к   описанию  этих  событий,   данному  российскими
историками:
     „...26  июня положение отходивших  войск резко ухудшилось... 11-я
армия потеряла  до  75%  техники и до  60%  личного состава. Ее  командующий
генерал-лейтенант    В.   И.    Морозов    упрекал   командующего    фронтом
генерал-полковника Ф. И.  Кузнецова в бездействии... в Военном совете фронта
посчитали, что  он не мог докладывать  в такой грубой форме, при этом  Ф. И.
Кузнецов сделал ошибочный  вывод, что  штаб армии вместе с В.  И.  Морозовым
попал в  плен и работает под  диктовку  врага... Среди командования возникли
раздоры. Член  Военного совета  корпусной комиссар П. А. Диброва,  например,
докладывал, что начальник штаба генерал-лейтенант П. С. Кленов вечно болеет,
работа штаба не организована, а командующий фронтом нервничает..." [3].
     Пока   в   штабе    Северо-Западного   фронта    (С.-З.   ф.)    искали
„крайнего", 26  июня  1941  г.  в районе  Даугавпилса  сдался  в  плен
начальник  Оперативного  управления  штаба С.-З.  ф. генерал-майор Трухин (в
дальнейшем Трухин  активно сотрудничал с  немцами, возглавил штаб власовской
„армии"  и  закончил жизнь на виселице 1  августа 1946  года) [20,  с.
164].
     Для правильного понимания  дальнейших событий очень важно отметить, что
Верховное командование  в Москве  трезво  оценивало  ситуацию  и  не  питало
никаких  иллюзий по  поводу  того, что разрозненные  остатки  неуправляемого
С.-З. ф. смогут сдержать наступление немецких войск.
     Уже  24  июня  (т. е.  на третий день  войны!)  было принято решение  о
создании  оборонительной  полосы  на рубеже реки Луга  - 550  км к западу от
границы, 90 км до улиц Ленинграда [21]. Вместе с тем, 25 июня Ставка приняла
решение о проведении контрудара против  56-го  танкового  корпуса  вермахта,
прорвавшегося к Даугавпилсу. В стремлении хоть как-то  задержать наступление
немцев   на   естественном  оборонительном   рубеже  реки   Западная   Двина
командование  РККА  привлекло  к   участию  в   этом  контрударе  совершенно
неукомплектованный  21-й  мехкорпус  (плановый срок завершения  формирования
этого корпуса был назначен  на 1942 г.)  и  даже 5-й  воздушно-десантный (!)
корпус,  не имевший для борьбы с танками ни соответствующего вооружения,  ни
должной подготовки. Другими  словами, брешь в разваливающемся фронте обороны
пытались заткнуть всем, что было под руками.
     И  вот  в этой-то обстановке самый  мощный на  северо-западном  ТВД 1-й
мехкорпус (который даже после отправки 1-й тд в Лапландию еще  имел в  шесть
раз  больше  танков,   чем  21-й  мехкорпус  Лелюшенко!),  разбивая   дороги
гусеницами  сотен  танков,  уходил  на  север,  в Гатчину,  т.  е.  в  прямо
противоположном от линии фронта направлении!
     К  слову  говоря, сами немцы были весьма обескуражены необъяснимым  для
них исчезновением  „псковской  танковой группы". Сперва им показалось,
что  1 МК  ушел от Пскова на юг. Гальдер 22  июня 1941  г. отмечает  в своем
дневнике:
     „...русская  моторизованная псковская группа...  обнаружена в 300
км южнее предполагавшегося ранее района ее сосредоточения..."
     Затем - следующая версия (запись от 24 июня):
     „...из  всех  известных  нам  оперативных резервов  противника  в
настоящее время неясно пока лишь местонахождение псковской танковой  группы.
Возможно, она переброшена в район между Шяуляем и Западной Двиной..."
     На следующий  день,  25  июня,  Гальдеру  доложили,  что  „...1-й
танковый корпус противника переброшен из района Пскова через  Западную Двину
в район южнее Риги..." [12].
     Не будем слишком строги в оценке работы немецкой военной  разведки.  Им
просто  в  голову  не могло  прийти,  где  на  самом  деле надо  искать  1-й
мехкорпус. Да и не было у  них  разведывательных  самолетов с таким радиусом
действия, который бы  позволил  зафиксировать передвижения  танковых  частей
Северного  фронта. Вот если бы  был у них разведывательный спутник, то с его
„борта" открылось бы поистине фантастическое зрелище.
     От границы Восточной Пруссии к Западной Двине  двумя длинными колоннами
в северо-восточном  направлении двигались  два немецких танковых  корпуса из
состава 4-й  танковой группы: 41-й под командованием  Рейнгардта и 56-й  под
командованием Манштейна. Далее на огромном трехсоткилометровом  пространстве
шла  обычная мирная  (если смотреть на нее из космоса) жизнь. А еще дальше к
востоку, в том  же самом северо-западном направлении, в таких же клубах пыли
и дыма двигались два советских мехкорпуса: 1 МК - от Пскова к Ленинграду, 10
МК - от Ленинграда к Выборгу.
     И что совсем уже удивительно - марширующие советские и воюющие немецкие
дивизии двигались почти с одинаковой скоростью!
     Корпус Манштейна прошел 255  км от границы до Даугавпилса (Двинска)  за
четыре дня. Средний темп продвижения - 64 км в день.
     Корпус Рейнгадта прошел от  границы  до городка Крустпилса на  Западной
Двине за пять дней. Средний темп продвижения - 53 км в день.
     А  танковые  дивизии  10-го  мехкорпуса  вышли  в  указанный  им  район
сосредоточения северо-восточнее Выборга,  в 150  км от  Ленинграда, только к
концу дня 24 июня.  Двое  суток на марш  от  Пскова до Гатчины  (200  км  по
прямой) потребовалось и дивизиям элитного 1-го мехкорпуса.
     Строго говоря, темп продвижения советских танковых дивизий был все же в
полтора раза выше.
     Но  немцы ведь не  просто  маршировали,  а (как принято  считать) еще и
„преодолевали ожесточенное сопротивление Красной Армии..."
     Неспособность  механизированных  частей  к  организации  форсированного
марша  было первым неприятным  сюрпризом, с которым столкнулось командование
Северного фронта. Низкие темпы отнюдь не были связаны с особой тихоходностью
советских танков (БТ и по сей день может считаться самым быстроходным танком
в  истории), а с безобразной  организацией  службы регулирования движения  и
эвакуации  неисправных машин. В специально посвященном этому вопросу приказе
командира 1-го мехкорпуса от 25  июня  1941 года [8]  отмечалось, что машины
следовали  в  колоннах  стихийно,  перегоняя  друг друга,  останавливаясь по
желанию  шоферов  на  незапланированных  стоянках,  создавая   пробки.  Сбор
отставших и ремонт неисправных машин отсутствовал.
     Не многим  лучше  обстояли  дела  и  в 10-ом  мехкорпусе. Протяженность
маршрута выдвижения 24-й танковой дивизии  составила 160 километров, которые
она  преодолела  за  49 часов!  Средняя скорость  марша -  3,5  км/час (если
помните,  Д. Павлов предполагал, что мехкорпуса будут не просто маршировать,
а  наступать  с  темпом  в  15  км/час!).  В 21-ой  танковой  дивизии  танки
израсходовали  в ходе  двухдневного  марша  по  14-15  моточасов,  что  явно
свидетельствует о том, что  даже  в этой, наиболее  подготовленной  и  лучше
оснащенной, дивизии половина „марша"  состояла из стояния  в пробках и
заторах.
     Как бы то  ни было,  к 25-26  июня все части  и соединения 1-го и 10-го
мехкорпусов  развернулись в указанных им районах на огромном пространстве от
Гатчины до Заполярья, привели  в порядок после  многодневного марша  людей и
технику,  выслали  к  финской  границе  (а  как  стало  сейчас  известно  из
воспоминаний живых участников событий) и ЗА финскую границу разведывательные
группы и...
     И ничего не  произошло. Сухопутные (подчеркнем это слово жирной чертой)
силы  Северного  фронта  (14-я,  7-я,   23-я   армии  в  составе  пятнадцати
стрелковых,  двух  моторизованных,  четырех  танковых  дивизий  и  отдельной
стрелковой бригады) застыли в томительном и необъяснимом бездействии.



1.4. На рассвете 25 июня 1941 года...

     В то время, как  войска Северного фронта (Ленинградского ВО)  совершали
эти  загадочные  перегруппировки,  боевые  действия в Прибалтике  продолжали
развиваться  все  в том  же, т.  е.  катастрофическом, направлении. Только в
районе Даугавпилса отчаянно смелый удар танкистов 21-го мехкорпуса Лелюшенко
на пару дней затормозил продвижение врага. На всех остальных участках  немцы
почти  беспрепятственно  переправлялись  через  Западную  Двину,  выходя  на
„финишную прямую" Режица-Псков-Ленинград.
     Единственным  резервом,   которым   могло   немедленно  воспользоваться
советское  командование,  были  очень  мощные  силы  авиации  Ленинградского
округа.  Мосты   и  переправы  через  Западную  Двину  находились   в   зоне
досягаемости  2, 44, 58 (район Старой Руссы), 201, 202, 205  (район Гатчины)
бомбардировочных авиаполков [23]. Понимало ли советское военное командование
ту огромную роль,  которую может  сыграть авиация в удержании  стратегически
важного  водного рубежа?  Еще как понимало! Несколько  дней  спустя, когда в
Белоруссии,  в   полосе   разгромленного  Западного  фронта,  немцы   начали
переправляться через Березину, сам Нарком обороны Тимошенко  отдал приказ, в
соответствии  с  которым к  разрушению  переправ  через  Березину  привлекли
буквально все, что могло летать. От  легких бомбардировщиков Су-2 до тяжелых
и неповоротливых, как речная баржа, ТБ-3.
     Приказ  Тимошенко требовал бомбить непрерывно, с малых высот.  Немецкие
историки  назвали  те  дни  „воздушным  Верденом". Наша  авиация несла
страшные  потери. Полки дальних бомбардировщиков ДБ-3, для действия  с малых
высот  никак  не  пригодные, таяли, как  свеча на  ветру.  Гибли  летчики  и
штурманы дальней авиации - профессионалы с уникальным  для ВВС Красной Армии
уровнем  подготовки. Такой  ценой заплатила Ставка  за  возможность выиграть
несколько дней для переброски в Белоруссию резервов из  внутренних  округов.
И, заметим, никто из  позднейших историков и военных специалистов никогда не
критиковал это жестокое, но оправданное обстановкой решение Наркома...
     Вернемся, однако,  в Прибалтику. Могли ли  ВВС Северного фронта нанести
ощутимый  удар по  переправам на Западной Двине (Даугаве)? Накануне  войны в
составе  шести  вышеупомянутых  бомбардировочных  авиаполков  был  201 СБ  в
исправном состоянии. Кроме  того, к  участию в массированном авиаударе можно
было привлечь и три бомбардировочных авиаполка (35,  50, 53)  из состава 4-й
авиадивизии  (район г.  Тарту в Эстонии),  оперативно подчиненной  с началом
боевых  действий Северному фронту.  Это  еще  119 исправных бомбардировщиков
[23].
     Расстояние в 400-450  км от аэродромов,  на  которых  базировались  эти
части,   до  Западной   Двины  позволяло   использовать   „устаревшие"
бомбардировщики  СБ с максимальной бомбовой нагрузкой. Более того, в отличие
от  той  трагической   ситуации,  что   сложилась  в  небе   над  Березиной,
бомбардировщики можно было прикрыть на  всем протяжении маршрута до  цели  и
обратно новейшими истребителями МиГ-3 из состава 7, 159 и 153 истребительных
полков.  Этих  новейших было,  по мнению советских  историков, совсем  мало:
всего лишь 162  МиГа в исправном состоянии. Это, действительно,  меньше, чем
хотелось бы,  но  в полтора раза  больше численности  единственной  на  всем
северо-западном ТВД  истребительной эскадры люфтваффе  JG 54  (98  исправных
„Мессершмиттов" Bf-109 F по состоянию на 24 июня 1941 г.) [24].
     Если и этого окажется недостаточно, то в составе Северного  фронта были
еще   10,  137  и  72  бомбардировочные   авиаполки  в  районе  Мурманска  и
Петрозаводска, которые можно было бы достаточно быстро перебазировать на юг,
к Ленинграду.
     Может быть,  и  это не  так  много, как  хочется,  но  в  составе  1-го
Воздушного  флота люфтваффе, прокладывавшего дорогу немецким дивизиям группы
армий „Север", было всего 210 исправных бомбардировщиков (по состоянию
на утро 24  июня 41  г.)  [24].  Примечательно,  что  в  сводке No  3  штаба
Северо-Западного фронта, составленной  в 12 часов 22 июня, было сказано, что
„противник   еще  не   вводил   в  действие   значительных   сил  ВВС,
ограничиваясь  действием отдельных  групп и  одиночных  самолетов..."  [61].
Оценка вполне объяснимая, если  принять  во внимание  то, что реальное число
исправных боевых самолетов всех типов (330 единиц) в составе 1-го Воздушного
флота люфтваффе оказалось ровно  в десять  раз меньшим того, которое ожидало
увидеть на этом направлении высшее руководство РККА. По крайней мере, именно
такой  вывод можно  сделать  из материалов рассекреченной  только в 1993  г.
знаменитой  оперативно-стратегической  „игры", проведенной Генштабом в
январе 1941 г. [108].
     Следующий вопрос - способно ли было командование ВВС Северного фронта к
организации  такого  широкомасштабного  авиационного  наступления?  Критерий
истины - практика. Практика показала - еще как способно!

     На  рассвете  25  июня  1941  года  все  вышеперечисленные  авиационные
соединения, а  также крупные  силы авиации  Северного  и  Балтийского флотов
нанесли мощный внезапный удар по врагу.
     Вот  как  описывает  эти  события Главный  маршал  авиации  СССР  А. А.
Новиков:
     „...рано  утром  25 июня я  был  на  узле связи,  размещавшемся в
полуподвальном  помещении  здания  штаба  округа.  Последние  приготовления,
уточнение данных,  короткие  переговоры с  командирами  авиасоединений, и на
аэродромах заревели моторы. Воздушная армада  из  263 бомбардировщиков и 224
истребителей  и  штурмовиков устремилась на врага... Налет  длился несколько
часов,  одна  группа  сменяла  другую...  Впервые  в  истории  наших  ВВС  к
одновременным действиям привлекалось такое количество боевой техники, причем
на всем фронте: от Выборга  до Мурманска... Эта  первая в  истории советской
авиации многодневная операция убедила нас..." [39].
     Ну и так далее.
     Только  удар  этот  пришелся  вовсе  не  по  немцам!  Воздушная  армада
устремилась на... Финляндию. Сотни тонн  бомб обрушились на  мосты,  дороги,
заводы и железнодорожные  станции,  города и  аэродромы  по  всей территории
страны, „от Выборга до Мурманска", как без тени смущения пишет товарищ
маршал.   „Состоявшиеся   воздушные   налеты   против  нашей   страны,
бомбардировки незащищенных городов, убийства мирных жителей - все это яснее,
чем какие-либо дипломатические оценки показали,  каково отношение Советского
Союза к Финляндии",-  заявил  депутатам парламента премьер-министр Финляндии
Юкко Рангель [26].  Вечером 25 июня финский парламент объявил, что Финляндия
находится в состоянии войны с СССР.
     Предоставим финским историкам  право и дальше  дискутировать  по поводу
того, стало ли нападение с воздуха причиной вступления Финляндии в войну или
оно  было  просто  использовано в  качестве  благовидного  предлога  финским
руководством,  мечтавшем  об отмщении за трагедию „зимней войны" 39-40
гг. Мы же  постараемся сопоставить то, что  произошло на рассвете 25 июня на
советско-финской  границе, с тем, что началось ранним утром 22 июня  того же
года на другой границе, советско-германской.
     Читателя, которого оскорбляет любое сравнение Сталина с Гитлером, можно
сразу   утешить:   различий   будет   больше,   чем  совпадений.   Абсолютно
тождественными были только те подлые  приемы, которыми  воспользовались  оба
тирана, и те  „гнилые отмазки", которыми попытались заморочить мировую
общественность советские и фашистские пропагандисты.
     Так  же, как  и Германия,  Советский Союз  не предъявлял  своей будущей
жертве  никаких претензий по  части  несоблюдения ею  мирных договоров и  до
последнего  часа  поддерживал  с ней  нормальные  дипломатические отношения.
Будущую  жертву  агрессии пытались убаюкать  лживыми  проявлениями дружбы  и
взаимопонимания. Так, всего за три дня до начала массированных бомбардировок
(вечером 22 июня  1941  г.) посол СССР в Хельсинки Павел Орлов заявил о том,
что советское  правительство будет  уважать  нейтралитет  Финляндии! [26]. И
только  после того,  как  агрессия  стала свершившимся фактом,  нацистские и
коммунистические брехуны затянули  песню про „вынужденный, упреждающий
удар".
     На  этом все  сходство  и заканчивается. Дальше  начинаются одни только
различия.
     В  первой  волне  авианалетов  на советские  аэродромы  в Прибалтике на
рассвете 22 июня 41 г. приняло участие всего лишь 76  бомбардировщиков  и 90
истребителей люфтваффе [25, с. 270].
     Финляндию бомбили  гораздо  основательнее.  Оно и  понятно  - было  чем
бомбить  (см.  выше  состав  авиации  Северного  фронта).  Немецкая  авиация
перебазировалась  на  приграничные аэродромы за  несколько  недель (или даже
дней) до начала  боевых действий. Летчики люфтваффе действовали  над  новой,
малознакомой  территорией. Сталинские  соколы летели по  знакомым до мелочей
маршрутам: за время первой (зима  39/40 гг.) финской войны советская авиация
выполнила  более   80  тысяч   боевых  самолето-вылетов.  Немцам  предстояло
сокрушить  авиацию противника, многократно превосходящего их  в численности.
Советские  ВВС  могли  действовать,  практи