же командование округа?
     Д. Г.  Павлов,  генерал армии,  командующий  Западным  фронтом  (особым
военным округом), дал на суде следующие показания:
     „...еще в начале июня я отдал приказ о выводе войск  (подчеркнуто
автором)  из  Бреста  в лагеря.  Коробков  же моего приказа  не выполнил,  в
результате   чего  три  дивизии  при  выходе  из   города  были  разгромлены
противником..."
     А.  А.  Коробков,  генерал-майор,  командующий 4-й  Армии,  дал на суде
следующие показания:
     „...виновным    себя   не   признаю...,   показания   Павлова   я
категорически   отрицаю...  Приказ  о  выводе  частей  из  Бреста  никем  не
отдавался. Я лично такого приказа не видел..."
     Оказавшись  плечом  к плечу  с Коробковым  (они сидели на  одной скамье
подсудимых),  Павлов тут  же меняет свои показания.  Между двумя обреченными
генералами происходит следующий диалог:
     „Подсудимый Павлов:
     -  В июне  по  моему приказу был  направлен командир  28-го стрелкового
корпуса  Попов  с  заданием  к  15  июня все войска эвакуировать из Бреста в
лагеря.
     Подсудимый Коробков?
     - Я  об  этом не  знал.  Значит, Попова  надо  привлекать  к  уголовной
ответственности..." [67].
     Обратите внимание,  уважаемый читатель, на  то, что  является предметом
спора и судебного разбирательства. Генералы спорят не о том, были ли приказы
Павлова верными,  своевременными, эффективными... Они не  могут  согласиться
друг с другом в том,  был ли отдан приказ о выводе войск  из Бреста или нет.
Как такое может быть предметом спора? Даже в детском саду приказы начальницы
издаются в письменном виде, фиксируются в журнале, складываются в  папочку с
тесемками. Приказ штаба  Западного Особого военного округа был  (или не был)
отдан за три  недели до  начала войны. В абсолютно  мирное время. Его  что -
немецкие  диверсанты  из  сейфа выкрали? И  почему  это  приказ командования
округа  отдается „через  голову"  командующего  армии  непосредственно
командиру  корпуса?  Того  самого  28-го   СК,  командование  которого,   по
свидетельству   майора   Синковского,    не   то   что   приказа,   а   даже
„разрешения  на   вывод   двух  дивизий   из  Брестской   крепости  не
получило..."

     Коль скоро  мы заговорили о  Бресте, то  самое  время вспомнить историю
обороны того,  что по планам советского командования должно было выступить в
роли  „брестской  крепости". Разумеется, речь  пойдет не о подземельях
старинного и  изрядно  обветшалого замка, а  о Брестском укрепрайоне (УР  No
62).
     Волга впадает в Каспийское море, лошади жуют овес, дважды два - четыре,
доверчивый  и  наивный  Сталин  переломал  все  доты  на  старой  (1939  г.)
госгранице, а на новой ничего путного  построить  так и не успели. Это знают
все.  Об этом сказано  в любой  книжке  про войну. Этому  учат  в  школе.  В
отстаивании  этой  „истины" объединились  все:  от Виктора Суворова до
любого партийного „историка".
     Но  шило  неудержимо   рвется  из   мешка.  В  номере  4   за  1989  г.
„Военно-исторический  журнал"  -  печатный  орган Министерства обороны
СССР - поместил таблицу с цифрами, отражающими состояние укрепленных районов
на новой границе к 1 июня 1941 г. На эту таблицу редакция щедро выделила 5,5
х  2,5  см  журнальной  площади.  Микроскопическими  буковками была  набрана
информация  о  том, что в  Брестском УРе  было построено  128 долговременных
огневых  сооружений и  еще  380  ДОСов  находилось  в  стадии строительства.
Крохотная  площадь  не  позволила  сообщить  читателям  о  том,  что  сроком
завершения строительства было  установлено 1 июля 1941 г., и работа кипела с
рассвета до заката.
     Кстати сказать, и на старой границе никто ничего не взрывал.  Напротив,
25 мая  1941  г. вышло  очередное  постановление  правительства  о  мерах по
реконструкции  и  довооружению  „старых"  УРов.  Срок  готовности  был
установлен  к 1  октября 1941 г.  Некоторые доты Минского УРа целы  и по сей
день. Полутораметровый бетон выдержал все артобстрелы, а когда немцы, уже во
время оккупации Белоруссии,  попытались было взорвать ДОТы, то  от этой идеи
им пришлось  вскоре отказаться  из-за огромного расхода дефицитной  на войне
взрывчатки...
     Вернемся, однако, в  Брест.  Как пишет  Сандалов  (в то время начальник
штаба 4-й Армии, в полосе которой и строился Брестский УР):
     „...на   строительство   Брестского   укрепленного  района   были
привлечены все саперные части 4-й  армии и 33-й  инженерный полк округа... В
марте-апреле 1941  г. было дополнительно привлечено 10 тыс. человек местного
населения  с  4  тыс. подвод..., с июня по приказу округа  на оборонительные
работы  привлекалось  уже  по  два батальона от  каждого  стрелкового  полка
дивизии..." [79].
     16 июня строительный аврал  был еще  раз  подстегнут постановлением  ЦК
ВКП(б)  и СНК  СССР  „Об  ускорении  приведения  в  боевую  готовность
укрепленных районов" [3].
     Таким образом, мы не сильно  ошибемся, если предположим, что к 22  июня
большая часть из 380 недостроенных ДОСов Брестского  УРа была уже готова или
почти готова. Точных цифр, вероятно, не  знает никто.  Так, суммирование (по
таблице в  ВИЖе) числа построенных  ДОСов  в  четырех укрепрайонах Западного
фронта дает  число 332,  но на соседней странице, в тексте  статьи, сказано,
что „к июню  1941 г.  было  построено 505 ДОСов".  Павлов и Климовских
называют на суде еще большую цифру - 600... [67].
     Как бы то ни было, но на каждом километре фронта Брестского укрепрайона
стояло  по три  врытые в землю бетонные коробки,  стены которых  выдерживали
прямое  попадание   снаряда  тяжелой   полевой  гаубицы.  Одна  -  полностью
построенная   и   оборудованная  и  еще   две  такие  же  коробки,  частично
незавершенные. Это  в дополнение к созданной самой природой реке  Буг, вдоль
которой и проходила тогда граница. Даже если допустить, что ни в одном  ДОСе
не  было установлено ни одной  единицы специального  вооружения, то и в этом
случае,  просто  разместив  в  них  пулеметные  взводы  стрелковых  дивизий,
вооруженные стандартными „дегтярями" и „максимами",  можно  было
создать сплошную  зону  огневого  поражения.  Пулеметы были. По штату апреля
1941 г. в стрелковой дивизии РККА было 392 ручных и 166 станковых пулеметов.
По штату. Фактически  к 22 июня 41 г. на вооружении Красной  Армии  было 170
тысяч ручных и 76 тысяч станковых пулеметов [35, с. 351].
     Впрочем, все эти импровизации были излишними.  Как следует из показаний
командующего  Западным  фронтом Павлова, треть  ДОСов  была  уже  вооружена.
Причем, вооружена отнюдь не ветхими пушками, якобы снятыми с укрепрайонов на
старой границе.
     Товарищ   И.   Н.   Швейкин   встретил   войну   лейтенантом   в    8-м
пулеметно-артиллерийском батальоне Брестского УРа. Он свидетельствует:
     „...качество и боевое снаряжение дотов  по сравнению  с дотами на
старой границе было  намного выше. Там на батальон было всего четыре орудия,
а  остальное  вооружение  составляли пулеметы. Здесь же многие доты (45%  от
общего числа.- Прим. авт.) имели по одному или несколько орудий, спаренных с
пулеметами...  Орудия действовали полуавтоматически. Стреляные гильзы падали
в  специальные колодцы  вне  дотов, что было очень удобно. Боевые сооружения
оснащались очень хорошей оптикой..." [44].
     Надежно  подготовленный  коммунистическими „историками"  читатель
уже все понял:
     ДОТы-то были, да  только глупый Сталин  не разрешил их занять. Чтобы не
„дать повода". Логика потрясающая. Не говоря уже о том, что ни Сталин,
ни  Гитлер  никогда не  нуждались  в  „поводах"  (ибо  в нужное  время
изготавливали  их  в  любом количестве  сами), по  сравнению с  самим фактом
строительства ТЫСЯЧ бетонных коробок на берегу пограничной реки, занятие  их
во   тьме   ночной    гарнизонами   никого   и   ни   на   что   не    могло
„спровоцировать". Поэтому их и занимали. Каждую ночь.
     „...В конце мая участились боевые  тревоги, во  время  которых мы
занимали  свои  доты...  Ночь  проводили  в  дотах, а  утром,  после  отбоя,
возвращались  в  свои землянки.  В  июне  такие  тревоги  стали  чуть  ли не
ежедневными. В ночь на 21 июня -  тоже. В субботу 21 июня, как обычно, после
ужина смотрели кино. Бросилось в глаза то, что, в отличие от прошлых суббот,
на скамейках не было видно  гражданских жителей из ближайших деревень. После
фильма прозвучал отбой,  но спать долго не пришлось: в  2 часа ночи  мы были
подняты  по  боевой тревоге и  через полчаса  были уже в своих  дотах,  куда
вскоре прибыли повозки с боеприпасами..."
     Это  строки из воспоминаний Л. В. Ирина,  встретившего  войну курсантом
учебной роты 9-го артпульбата  Гродненского  УР  [83]. Нет никаких оснований
сомневаться  в том, что и Брестский УР жил весной 1941  г. по  тем же  самым
уставам и наставлениям.
     Все   познается  в  сравнении.  „Линия  Маннергейма",  о  которой
историки Второй  мировой  вспоминали  тысячу  и  один  раз,  имела всего 160
бетонных сооружений на  фронте в  135 км, причем  большая  часть дотов  были
пулеметными,     и     лишь     несколько     десятков     так    называемых
„дотов-миллионников" были вооружены пушками.
     Как же все  это  было использовано?  Красная Армия с огромными потерями
прогрызала   „линию  Маннергейма"   весь  февраль  1940  г.  Немцы  же
практически  не заметили  существования Брестского укрепрайона. В  донесении
штаба группы  армий  „Центр" (22 июня 1941 г., 20 ч. 30 мин.)  находим
только  краткую  констатацию:  „Пограничные  укрепления  прорваны   на
участках всех корпусов 4-й армии" (т. е. как раз в полосе обороны Брестского
УР)  [61].  И в мемуарах  Гудериана  мы не найдем  ни  единого  упоминания о
каких-то боях при прорыве линии обороны Брестского укрепрайона.
     Но  некоторые  ДОТы сражались до конца  июня 1941  г. Немцы уже  заняли
Белосток и Минск, вышли к Бобруйску, начали форсирование  Березины, а в  это
время 3-я  рота 17-го  пульбата Брестского УРа удерживала 4 ДОТа  на  берегу
Буга  у польского местечка Семятыче до 30  июня! [44].  Бетонные  перекрытия
выдержали  все артобстрелы,  и только получив  возможность  окружить ДОТы  и
проломить  их стены тяжелыми фугасами,  немцы смогли  подавить сопротивление
горстки героев.
     А  что  же делали все остальные?  „Большая часть личного  состава
17-го  пульбата отходила  в направлении Высокое,  где  находился штаб  62-го
укрепрайона... В этом же  направлении отходила  группа личного состава 18-го
пульбата  из  района  Бреста..."  [79].  Вот  так  спокойно  и  меланхолично
описывает  Сандалов факт массового дезертирства, имевший место в первые часы
войны.
     Бывает.   На  войне  как  на  войне.   В  любой  армии  мира  бывают  и
растерянность, и паника, и бегство.
     Для  того и  существуют в  армии командиры,  чтобы  в подобной ситуации
одних приободрить, других пристрелить, но добиться выполнения боевой задачи.
Что же сделал  командир  62-го  УРа,  когда к его штабу в  Высокое прибежали
толпы бросивших свои огневые позиции красноармейцев?
     „Командир  Брестского укрепрайона генерал-майор  Пузырев с частью
подразделений, отошедших к нему в Высокое, в первый же день отошел на Бельск
(40  км  от  границы),  а  затем  далее   на  восток..."  [79].  Как  это  -
„отошел"?  Авиаполки,  как  нам  говорят,  „перебазировались"  в
глубокий  тыл для того,  чтобы  получить  там новые самолеты.  Взамен  ранее
брошенных  на аэродромах.  Допустим.  Но что же  собирался получить  в  тылу
товарищ Пузырев? Новый передвижной ДОТ на колесиках?
     Возможно, эти вопросы и были ему кем-то заданы. Ответы же  по сей  день
неизвестны.
     „1890 г.  р. Комендант 62-го  укрепрайона.  Умер 18  ноября  1941
года.  Данных  о  месте  захоронения  нет" - вот  и все,  что  сообщил своим
читателям   „Военно-исторический  журнал".   Как,   где,   при   каких
обстоятельствах умер генерал  Пузырев,  почему  осенью 1941 г.  он продолжал
числиться „комендантом"  несуществующего укрепрайона - все  это укрыто
густым мраком государственной тайны.
     Старший начальник  генерала  Пузырева,  помощник командующего  Западным
фронтом  по  укрепрайонам  генерал-майор И.  П.  Михайлин погиб от  шального
осколка ранним утром 23 июня 1941 г.
     В  мемуарах  Болдина   обнаруживаются  и  некоторые  подробности  этого
несчастного случая:
     „...отступая вместе с войсками, генерал-майор  Михайлин  случайно
узнал, где я, и приехал на мой командный пункт..."
     Генерал  Михайлин не  отступал  „вместе  с войсками". Он  их явно
обогнал.
     Командный пункт Болдина, как помнит внимательный читатель, находился  в
15 км  северо-восточнее  Белостока, т. е.  более чем в  100 км  от  границы.
Солдат за сутки столько ногами не протопает...

2.10. Дама с фикусом

     Жанр  документального детектива требует сведения воедино всех  сюжетных
линий и четкого указания  на  главных злодеев. Увы, ничего,  кроме множества
вопросительных знаков,  автор  предложить  читателям  не  в  состоянии. Увы,
выяснение  подлинных причин  величайшей  и  беспримерной  в  истории  России
трагедии так и не стало  за истекшие  шестьдесят лет предметом авторитетного
судебного или, по крайней  мере, парламентского расследования. Эта ситуация,
совершенно немыслимая ни в одном цивилизованном государстве, стала привычной
для нашего общества и уже давно не вызывает ни протеста, ни даже удивления.
     Имеющаяся  же в  нашем  распоряжении  источниковая  база  не  позволяет
продвинуться  дальше  непроверенных гипотез  и наводящих  вопросов.  Один из
таких  вопросов возник  при  чтении следующего отрывка из  мемуаров Болдина.
Итак,  первый день  войны. В полдень  Болдин прилетает  из Минска на военный
аэродром в 35 км восточнее Белостока.
     „...на счету каждая минута. Нужно  спешить в 10-ю армию. Легковой
машины на  аэродроме нет. Беру  полуторку,  сажусь  в кабину и  даю указание
шоферу ехать в Белосток...
     ...наша полуторка  мчится по оживленной автостраде. Но  это не  обычное
оживление. То,  что мы видим на  ней, больше походит на  сутолоку совершенно
растерянных людей, не знающих, куда и зачем они идут или едут...
     ...показалось несколько легковых машин. Впереди „ЗИС-101". Из его
открытых  окон  торчат широкие  листья фикуса.  Оказалось,  что  это  машина
какого-то областного начальника. В ней две женщины и двое ребят.
     - Неужели  в такое  время вам нечего больше возить, кроме цветов? Лучше
бы взяли  стариков  или детей,- обращаюсь  к  женщинам.  Опустив головы, они
молчат.  Шофер  отвернулся,-  видно,  и  ему  стало  совестно.  Наши  машины
разъехались...
     ...на  шоссе  показалась  „эмка". В ней инженер  одной из  строек
укрепрайона. Предлагаю инженеру привести в порядок мою полуторку, а сам беру
его машину и  продолжаю  путь в 10-ю  армию.  Нужно  попасть  туда как можно
быстрее. Восемнадцать часов. Яркое солнце освещает дорогу..." [80].

     Перечитайте этот отрывок,  уважаемый  читатель.  Два, три раза. Он того
стоит. Перед  нами ключ к  разгадке того, что принято называть „тайной
1941 года".
     Прежде всего определимся с обстоятельствами времени и места действия.
     Встреча с дамой и фикусом происходит восточнее  Белостока, т. е. за 100
км  от границы во второй половине дня 22 июня  1941 г., т. е. примерно через
12 часов после  начала  боевых действий,  через 4-5 часов после  выступления
Молотова по всесоюзному радио. Война началась, и это уже знают все.
     Одним из  множества последствий этого трагического  факта является  то,
что  все без  исключения  легковые автомобили теперь  подлежат мобилизации и
передаче  в распоряжение  военных  властей.  Командующий  округом, а  в  его
отсутствие - первый заместитель командующего Западным Особым военным округом
товарищ Болдин теперь является высшей властью для всех военных и гражданских
лиц на территории Белоруссии.
     Болдин  спешит  не  на  рыбалку. Он должен срочно прибыть  в штаб  10-й
армии, создать и руководить действиями главной  ударной  группировки фронта.
От того, как  быстро и  в  каком физическом  состоянии  он  прибудет к месту
назначения, зависят, безо всякого преувеличения, жизни сотен тысяч людей.
     Вывод: Болдин не только имел право, но и просто обязан был пересесть из
фанерной кабинки  грохочущей, очень  ненадежной  „полуторки" в кожаное
кресло комфортабельного  скоростного лимузина.  Он,  Болдин,  уже воюет, его
время  и его самочувствие уже перестали быть  его  личным  делом,  в котором
можно проявлять личную скромность.
     Понимает ли  это  сам  Болдин?  Безусловно. Он  несколько раз повторяет
фразы  о том,  что „нужно спешить", и  немедленно забирает себе первую
встречную „эмку".
     А  мощный  и   надежный  „правительственный"  ЗИС-101  отпускает,
ограничившись только едким замечанием,  от которого (замечания) стало стыдно
одному только водителю  - но не  пассажирам ЗИСа. Молчание было  их ответом.
После чего „наши машины разъехались".
     В принципе, этой информации уже достаточно для того,  чтобы определить,
какому  именно  „областному начальнику"  принадлежала и эта машина  и,
этот фикус,  и почему ЗИС  ехал не один,  а  первым  в составе „группы
машин".
     Белосток того времени - это захолустный город со стотысячным населением
и  несколькими  заводами  текстильной   промышленности.   В  Польше  он  был
заброшенной  восточной  окраиной,  в  составе  СССР  стал  далеким  западным
приграничьем.  „Какие-то   начальники"  в  таких  городах  ездили   на
трамвайчике, большие  (по местным  меркам)  начальники - на „эмках". С
легковыми автомобилями в СССР всегда была большая напряженка.
     Представительский  ЗИС-101   в   Белостоке  мог   оказаться   только  в
распоряжении трех человек: первого  секретаря обкома Партии Любителей Общего
Имущества  и начальников областных управлений НКВД и  НКГБ.  Четвертого, как
говорится, не дано. И  только вбитым в кость страхом  перед „органами"
можно  объяснить то,  что генерал-лейтенант, за спиной которого было уже два
„освободительных похода" - в Польшу и в Румынию, не решился вытряхнуть
фикус на обочину.
     Определившись таким образом с принадлежностью машины и женщины, обратим
теперь наше внимание на горшок с фикусом.
     Освободительные    походы   всегда   сопровождались   резким    скачком
благосостояния военного,  партийного и, прежде всего,  гэбэшного начальства.
После того, как кровью десятков миллионов была завоевана Победа, это явление
расцвело пышным  махровым  цветом.  Тащили  машинами,  вагонами,  эшелонами.
Демонтировали и перевезли в Подмосковье роскошную виллу Геринга, переплавили
на набалдашник  трости золотую корону Гогенцолнеров,  специально для маршала
Жукова   искали   по  всему   разрушенному   Берлину   каких-то   невиданных
„собачек английской породы с бородками"...
     При  обыске  у  арестованного  24  января   1948  г.  К.  Ф.  Телегина,
генерал-лейтенанта, члена Военного Совета Группы Советских войск в Германии,
а проще говоря, ближайшего сподвижника Г. К. Жукова было изъято:
     „...свыше  16  кг  изделий  из  серебра, 218 отрезов  шерстяных и
шелковых тканей, 21 охотничье ружье, много  антикварных изделий из фарфора и
фаянса,  меха,  гобелены  работы французских и фламандских мастеров  17 и 18
веков и другие дорогостоящие вещи..." [ВИЖ.- 1989.- No 6].
     В 1939 году эти „цветочки" еще только-только распускались, но уже
и  в ходе  освободительного похода в Польшу в зоне советской оккупации  подо
Львовом пропало имущество жены американского посла в  Польше Биддла (дамы из
очень богатой семьи),  в  том числе  огромная  коллекция  ант