не   могут,   конечно,
использовать слабость  пролетариата  и  пассивную  поддержку  широких  слоев
обнищавшего сельского населения, как  это  было  в  Италии,  но  они  найдут
соответствующую   социальную   опору   в   разоренной   и   деклассированной
экономическим кризисом мелкой буржуазии17. Так  же,  как  Браунталь,  Бауэр,
Ольберг, Ненни, Тедеско и Гильфердинг, Гурланд пытался объяснить  напряжение
между мелкобуржуазной  социальной  базой  фашизма  и  его  капиталистической
социальной функцией с помощью марксовой теории бонапартизма18.
     Из этого краткого обзора "классической" дискуссии о фашизме видно,  что
марксистские авторы не только использовали понятие фашизма как  ругательство
и пропагандистский жупел; напротив, антифашисты интенсивнее  самих  фашистов
занимались проблемой, представляет ли фашизм особое явление,  относящееся  к
одной лишь Италии, или же это общее историческое явление19.
     Однако после 1945 года эти попытки сравнительного исследования  фашизма
были более или менее забыты. Затем Эрнст Нольте  весьма  содействовал  тому,
что так называемая буржуазная наука активизировала изучение проблемы фашизма
как особого исторического явления20. Взгляды Нольте, которые здесь не  будут
подробно рассматриваться,  встретили  не  только  горячее  одобрение,  но  и
активную критику21. Впрочем, главный интерес работ Нольте теперь усматривают
в его различных определениях фашизма,  особенно  в  его  "трансполитическом"
определении   (по   которому   фашизм   представляет   собой   сопротивление
"практической и теоретической трансценденции"), а  также  в  его  тезисе  об
"эпохе  фашизма"22.  Не  привлекли   особого   внимания   его   соображения,
относящиеся  к  сравнительному  исследованию  фашизма,  где  он  основывался
сначала   на   анализе   "Аксьон   Франсэз",    итальянского    фашизма    и
национал-социализма,  а  затем  распространил  этот  анализ   на   остальные
фашистские движения Европы в междувоенное время; столь же мало была замечена
его типология, где он различал итальянский "нормальный"  фашизм  и  немецкий
"радикальный",  а  также  сопоставлял   оба   вида   с   "префашизмом,   или
протофашизмом" и "филофашизмом" некоторых авторитарных режимов23.
     В 60-е и 70-е годы было опубликовано множество  монографий  по  истории
различных форм  фашизма,  не  исходивших,  как  правило,  из  сравнительного
анализа и опиравшихся  на  весьма  разнообразные  методы  и  теории.  То  же
относится к некоторым обзорам и сборникам. Во  многих  из  этих  работ  были
рассмотрены не все фашистские движения, как, например, в весьма поучительном
и удачном  сравнительном  исследовании  Германии  и  Италии,  опубликованном
Вольфгангом Шидером24, или же эти движения рассматривались разными авторами,
с различными интересами и точками зрения25. Вследствие этого  наша  скромная
попытка свести воедино и сравнить между  собой  предыдущие  исследования  по
истории фашизма наталкивается на большие трудности26.
     Параллельно  этому  пренебрежению  к  различным  формам  сравнительного
исследования фашизма, в некоторых странах,  и  в  частности  в  Федеративной
Республике (Германии.- Ред.), происходило размывание понятия "фашизм". Почти
все государства в мировом масштабе, от  А  до  Z,  от  Аргентины  до  Заира,
описываются некоторыми нашими современниками  как  "фашистские".  В  области
внутренней политики со столь же  нелепыми  мотивировками  разоблачаются  как
"фашистские" все политические партии и едва  ли  не  все  государственные  и
общественные учреждения.
     Пренебрежение серьезным сравнительным исследованием  явления,  а  также
непрекращающееся размывание  понятия  "фашизм",  отчасти  превратившегося  в
простое ругательство, которым обмениваются противники, привели к тому, что в
последнее время различные исследователи стали критически относиться к смыслу
и полезности самого понятия "фашизм".
     Многие  авторы  энергично  воспротивились  широкому  отождествлению   с
фашизмом   капиталистических    государств,    управляемых    парламентскими
правительствами или диктаторами. Другие же подчеркивают,  что  неразборчивое
применение  выражения  "фашистский"  может  привести  к  умалению  опасности
"настоящего" фашизма итальянского и особенно немецкого образца,  а  также  к
недопустимой  по  научным  и  политическим  мотивам   демонизации   "просто"
антидемократических особенностей авторитарных режимов. Например, Карл Дитрих
Брахер решительно высказался в этой связи за единственный решающий  критерий
парламентской  демократии  и  политической  свободы27.   По   этим,   скорее
политическим, а также по определенным научным основаниям  он  высказался  за
применение  понятия   тоталитаризма,   постулирующего   некоторое   сходство
коммунистических и фашистских партий  и  режимов,  враждебных  парламентской
демократии. Итальянский исследователь фашизма Ренцо де Феличе указал,  кроме
того, что итальянский фашизм потребовал  далеко  не  так  много  жертв,  как
немецкий национал-социализм, который к тому же, в  отличие  от  итальянского
фашизма, опирался  не  на  поднимающиеся,  а  на  опускающиеся  слои  мелкой
буржуазии, опасавшиеся своей пролетаризации28. Так  же,  как  у  Брахера,  в
критике  де   Феличе   научные   убеждения   соединяются   с   определенными
политическими моментами.
     А.  Джеймс  Грегор  распространял  понятие   фашизма   на   почти   все
недемократические движения и режимы  прошлого  и  настоящего  -  причем  он,
сознательно или нет, вообще решительно ставил под сомнение  специфичность  и
применимость  самого  понятия  "фашизм"29.  Между  тем   Генри   А.   Тернер
подчеркнул,   что   фашизм   принадлежит    по    существу    к    категории
антидемократических движений и режимов3". Брахер, де Феличе, Тернер, а также
Элардайс31, Гильдебранд32, Мартин33 и другие согласны также в том,  что  как
раз  между  итальянским  фашизмом  и  национал-социализмом  черты   различия
значительнее, чем черты сходства. Поэтому в  интересах  чисто  эмпирического
исследования, как они полагали, надо отказаться от  общей  теории  и  общего
понятия фашизма3*. Эти научные аргументы также связывались - и  до  сих  пор
связываются - с определенными политическими  взглядами,  особенно  отчетливо
высказанными Тернером. А именно, Тернер опасался, что если бы  действительно
существовала  тесная  связь  между  капитализмом  и  фашизмом,  как   всегда
утверждали марксистские теоретики фашизма, то это поставило  бы  под  угрозу
прочность и самое  существование  нынешних  капиталистических  государств  с
парламентским строем35.
     Здесь следует подвергнуть критике саму критику.  При  этом  надо  также
различать политические и научные аспекты. Факт состоит в том, что фашистские
партии возникли и выросли на почве  капитализма,  что  они  обладали  особой
притягательной силой для определенных слоев капиталистического общества, что
капиталистические  круги  готовы  были  оказывать  фашистам  политическую  и
финансовую поддержку и, наконец, что фашизм и по сей день  вовсе  не  мертв.
Поэтому историк, действительно желающий извлечь  уроки  из  истории,  обязан
принимать во  внимание  результаты,  тезисы  и  даже  гипотезы  исследования
фашизма, в частности, теоретического исследования.  Как  говорит  пословица,
"черт никогда не приходит снова через ту же дверь"; история не повторится  в
точно  той  же  форме,  но  структурные  факторы,  способствовавшие  подъему
"классического" фашизма и его приходу к власти, безусловно имеются  и  могут
способствовать росту так называемого неофашизма. Исследование фашизма всегда
имело  политическую  направленность,  преследовало  антифашистские  цели   и
доставляло средства для борьбы с фашизмом. В области политики и преподавания
это имело и до сих  пор  имеет  не  только  отрицательное,  но  и  некоторое
положительное значение. В самом деле, теории, тезисы и гипотезы длящейся уже
почти 60 лет дискуссии о фашизме  позволяют  увидеть  некоторые  структурные
факторы, определявшие ход событий, и  представить  публике  ряд  возникающих
отсюда проблем.
     Однако  независимо  от  этих  политических   и,   если   угодно,   даже
дидактических моментов имеются некоторые научные  аргументы,  которые  можно
противопоставить критикам, оспаривающим смысл и  полезность  общего  понятия
фашизма.
     1.  Против  предлагаемого  Брахером  и   другими   применения   понятия
тоталитаризма говорит прежде всего тот факт, что различия между  фашистскими
и коммунистическими движениями и режимами еще больше, чем  между  отдельными
видами фашизма. Коммунистические и фашистские партии преследовали  различные
цели и привели к различным общественным системам. Черты сходства в  практике
власти (но не  в  структуре  власти)  недостаточны  для  того,  чтобы  почти
отождествлять фашизм и коммунизм36.
     2. Подобные же соображения можно выдвинуть против  предложения  Тернера
включить фашизм в группу антимодернистских движений. Это не решает проблемы;
напротив, при этом возрастают трудности обобщения и разграничения.
     3. Требование ряда авторов  отказаться  от  применения  социологических
теорий вообще, и от теорий фашизма в частности, неосуществимо  на  практике.
Историческое исследование никогда не было - ни в прошлом, ни в наше время  -
чисто эмпирическим и  свободным  от  теорий.  Если  мы  не  готовы  привести
постановки вопросов, методы и эвристические подходы теории, из  которой  мы,
сознательно   или   бессознательно,   исходим,   то   возникает    опасность
идеологической маскировки и искажения изучаемой действительности.
     4. Критики общего понятия фашизма, как бы резко и номиналистически  они
ни были настроены, должны признать, что почти во всех европейских странах  в
междувоенный период были движения, ориентировавшиеся на итальянский  образец
и рассматривавшиеся не только с коммунистической и социалистической, но и  с
консервативной и либеральной точек зрения  как  фашистские  партии.  Понятие
фашизма нельзя просто спрятать. Оно имело свою историю и наложило на историю
свой отпечаток. Оно принадлежит к "ключевым словам"37  истории  20-го  века.
Оно может рассматриваться как "фактор и индикатор"38 реального  развития,  в
особенности истории рабочих партий. История интерпретаций фашизма  и  теорий
фашизма  неизбежно  приводит  к  истории  антифашизма  -  то  есть   истории
коммунистических, социал-демократических, а отчасти  даже  консервативных  и
либеральных партий39. Насколько важно историческое значение теорий фашизма в
прошлом и по сей день - прежде  всего  как  фактора  и  индикатора  реальной
истории  антифашизма,-  настолько  спорна   и   проблематична   их   научная
доказательность. Поиски глобальной теории фашизма, которой  можно  было  бы,
как универсальным ключом, объяснить форму  и  функции  всевозможных  явлений
фашизма, до сих пор  не  привели  к  удовлетворительному  и  общепризнанному
результату. Существующие теории фашизма могут, как правило,  объяснить  лишь
отдельные проблемы, касающиеся развития отдельных фашистских  движений.  Это
относится  к  теориям,  где  фашизм  описывается  как  агент   или   союзник
капиталистических слоев40, а также к тезисам,  по  которым  фашизм  является
партией мелкой буржуазии41, неизбежным результатом  специфического  развития
национальной  истории42,   следствием   определенной   стадии   модернизации
страны43, результатом определенного  социально-психологического  импульса44,
продуктом  культурного  и   морального   распада45,   специфической   формой
господства одного человека46 или  формой  проявления  тоталитаризма.  Эти  и
другие теории фашизма надо соединить друг с другом.  Их  можно  применить  в
исследовании фашизма  как  эвристические  постановки  вопроса,  методические
подходы или "теории среднего радиуса действия"47,  но  сама  теория  фашизма
должна быть плюралистической по своему характеру и сравнительной. Буржуазным
критикам общего понятия фашизма надо напомнить  предупреждение  Горкгеймера,
что о фашизме (соответственно, о национал-социализме) следует молчать,  если
вы не готовы говорить  о  капитализме,  т.  е.  об  общих,  не  ограниченных
отдельными капиталистическими странами (Германия, Италия и т.  д.)  причинах
фашизма48. Впрочем, это не означает (также в понимании самого  Горкгеймера),
что одним этим подходом можно объяснить сущность  и  возникновение  фашизма,
который,  по  словам  Эрнста  Блоха,  имеет  более   глубокие   корни,   чем
капитализм49.  Далее,  сторонникам  догматически-марксистского,   и   притом
ограниченного одной Германией, понятия фашизма  надо  возразить  -  в  стиле
изречения Горкгеймера,- что если они говорят только  о  национал-социализме,
то должны  молчать  о  фашизме.  Эта  критика  "буржуазных"  и  марксистских
исследований  ведет  к  требованию  заняться   сравнительным   исследованием
фашизма.
     Лишь таким способом можно решить также вопрос о границах  и  полезности
общего понятия фашизма.
     Это, в свою очередь, возможно лишь в том случае, если -  перефразировав
часто  повторяемое  выражение  Анджело  Таска  -  сначала  написать  историю
отдельных  "фашизмов"50.  Лишь  после  такого  описания  и  сравнения  можно
попытаться определить "фашизм" в форме глобальной теории.

ГЛАВА 2

ИТАЛЬЯНСКИЙ ФАШИЗМ
     Возникновение и рост

     Почти все исследователи и теоретики согласны  в  том,  что  фашизм  был
результатом глубокого  экономического  и  общественного  кризиса.  Но  такое
утверждение не очень содержательно, поскольку в конечном счете дело сводится
к масштабам и характеру кризиса.  Это  видно  из  следующего  дальше  очерка
развития итальянского фашизма1. Его возникновение и его рост были определены
и обусловлены специфическими  экономическими,  социальными  и  политическими
проблемами, возникшими уже в 19-м столетии и обостренными течением и исходом
Первой мировой войны.
     В середине прошлого  столетия  Италия  была,  по  сравнению  с  другими
странами Западной и Центральной Европы, отсталой аграрной страной2.  С  70-х
годов 19-го века там  пытались  провести  индустриализацию.  Это  привело  к
тесному  сотрудничеству  промышленности,  банков  и   государства,   активно
поддерживавшего своей политикой экономическое развитие. В  результате  этого
выиграла прежде  всего  североитальянская  тяжелая  промышленность  в  ущерб
другим отраслям промышленности, в частности текстильной. Сельское  хозяйство
в сущности оставалось запущенным. Это касалось  не  только  чисто  аграрного
Юга,   в   значительной   степени   еще   скованного   феодализмом,   но   и
сельскохозяйственных областей Севера. В Италии дело не дошло ни до  аграрной
революции, ни до реформы отношений собственности и земельной реформы.  Масса
мелких   арендаторов   и   сельскохозяйственных   рабочих,   противостоявшая
немногочисленным крупным земельным  собственникам,  жила  в  крайне  тяжелых
экономических условиях. Государство мало  что  делало  для  облегчения  нужд
сельского  пролетариата  и  массы  заводских  рабочих,  возникшей   в   ходе
промышленного развития северных регионов.
     После успешных войн  с  Австрией  в  1861  году  появилось  Итальянское
королевство, которое смогло добиться территориального единства  страны  -  в
1866 году к нему была присоединена Венеция, а в 1870 - Папская  область;  но
оно было неспособно и не готово разрешить все более обостряющиеся социальные
проблемы3. Промышленная и аграрная элита умела проводить свои  экономические
интересы. Поскольку до 1880 года избирательным правом пользовалось лишь 2,5%
населения,  правительство  состояло  большей  частью  из  правых   и   левых
либералов, которым нетрудно было  найти  для  этой  политики  большинство  в
парламенте. Но и после того, как в  результате  избирательной  реформы  1881
года значительная  часть  городских  средних  слоев  получила  избирательное
право, прежний альянс  промышленной  элиты  Севера  с  аграрной  элитой  Юга
сохранил  свою  власть.  Оппозиционные  силы  побуждались  к  сотрудничеству
личными сделками, обещаниями и угрозами, чем достигалось  сохранение  status
quo.  Итальянцы  обозначали  эту   непарламентскую   политическую   практику
выражением   "trasformismo",   что    в    дословном    переводе    означает
"переформирование". Но такая политика умиротворения и компромисса под знаком
"trasformismo" оказалась бессильной  перед  лицом  нараставшего  социального
движения и массовых  беспорядков,  голодных  бунтов  и  забастовок.  Поэтому
ведущий  либеральный  политик  Джолитти  попытался  добиться  сотрудничества
лидеров основанной в 1882 году социалистической партии и католической партии
"пополари" (popolari) {Популисты (итал.- "народная партия").- Прим. перев.},
проводя модернизацию и осторожные  социальные  реформы.  Однако  реформы,  к
которым стремился Джолитти,  и  его  тактика  "trasformismo",  применявшаяся
также к социалистам и  "пополари",  столкнулись  и  в  буржуазном  лагере  с
неприятием и критикой. Эти силы соединились в Итальянскую националистическую
ассоциацию (Associazione Nazionalista Italiana);  они  решительно  отвергали
предложенные Джолитти социальные реформы и предлагали вместо этого отвлекать
внимание масс откровенно националистической и империалистической политикой4.
Но эта тактика, поневоле перенятая также  Джолитти,  оказалась  безуспешной.
Поскольку   националистические   требования   присоединения   "неискупленных
итальянских земель" ("Italia irredenta") в Южном Тироле  и  в  Истрии  ввиду
внешнеполитической ситуации  в  то  время  еще  нельзя  было  удовлетворить,
правящие  круги  обратились  к  колониальной  политике.  Хотя  нападение  на
Абиссинию в 1896 году окончилось сокрушительным поражением итальянских войск
при Адуа, в 1912 году удалось аннексировать Ливию - лишь после длительных  и
кровопролитных сражений. Но и в области внутренней политики попытки  отвлечь
внимание  от  социальных  проблем  империалистической  и  националистической
политикой оказались не  вполне  успешными.  Хотя  значительные  слои  мелкой
буржуазии  удалось  мобилизовать  и  сплотить  этой   тактикой,   сторонники
социалистической  партии  не  дали  обмануть  себя  лозунгами,  призывавшими
заменить классовую борьбу "борьбой наций".
     Большинство социалистической партии под руководством Бенито  Муссолини5
отказалось сотрудничать с правительством под  знаком  реформизма.  В  первых
выборах, проведенных в 1913 году по принципу всеобщего избирательного  права
(для мужчин), радикальное крыло социалистов добилось крупного успеха. В 1914
году  произошли  многочисленные  забастовки   недовольных   промышленных   и
сельскохозяйственных   рабочих.   Это   побудило   консервативные    группы,
объединившиеся  вокруг  председателя  Совета  министров  Саландра,  еще  раз
попытаться   стимулировать   националистические    настроения    в    массах
мелкобуржуазного происхождения, чтобы  отвлечь  их  от  насущных  социальных
проблем.  Вначале  такая  концепция  показалась  успешной.   Под   давлением
интервенционистов, к которым  примкнул  и  Муссолини,  покинув  из-за  этого
социалистическую  партию,  итальянское   правительство   более   или   менее
вынужденно решилось вступить в войну на стороне  союзников6.  Вначале  война
привела  не  только  к  сплочению  масс  посредством  мобилизации,  но  и  к
модернизации и ускоренному росту экономики. Однако этот  экономический  рост
неизбежно оказался искусственным и недолговечным, поскольку он  по  существу
основывался на поддерживаемых государством военных заказах и кредитах.
     После войны  обнаружилось,  что  прежние  экономические,  социальные  и
политические проблемы никоим образом не разрешились, а напротив,  проступили
в еще более острой форме7. Перевод на мирные рельсы  искусственно  раздутого
военного производства, в ряде отраслей направляемого государством,  оказался
крайне трудным ввиду снижения спроса на м