ктные
варианты общеупотребительных выражений в хот-йиггском языке" и  приступил  к
занятиям. Лумис развлекался, вспоминая  подробности  прошлого  вечера,  пока
Кромптон не попросил его прекратить, так как это мешало ему сосредоточиться.
   После ленча Кромптон вздремнул, потом еще час упражнялся в  языке,  потом
поразгадывал  кроссворд.  Лумис  не  возражал.  Но  вечером  ему  захотелось
стаканчик пива. Кромптон с радостью откликнулся на его просьбу - он вовсе не
был законченным пуританином.
   У пива был немного странный привкус.  Кромптон  сказал  об  этом  Лумису.
Лумис что-то ответил, но его слова  растворились  в  необъятной,  оглушающей
пустоте,  в  которую  вдруг  целиком  погрузился  Кромптон.  Столы,  стулья,
ярко-желтые салфетки закружились вокруг него хороводом, и он отключился.
   Кромптон пришел в себя только на следующее утро.
   С опухшими глазами, резью в животе и невыносимой головной болью он сел  в
постели. Каюта выглядела так, как будто Тамерлан и воины Золотой  Орды  этой
ночью  отпраздновали  в  ней  свою  победу.  На  полу  валялись  бутылки,  в
пепельницах  было  полно   окурков.   Кругом   были   разбросаны   различные
принадлежности туалета, некоторые из них - явно  женские.  Ноздри  Кромптона
заполнил запах  дешевых  духов,  смешанный  с  острым  ароматом  запрещенных
наркотиков.
   Кромптон, покачиваясь, встал на ноги. Левое бедро  болело.  Наклонившись,
он увидел на нем следы укусов. Разглядел он и пятна губной помады у себя  на
груди. Было немало других  признаков  половой  невоздержанности,  о  которых
Кромптон даже думать стеснялся.
   - Лумис, - сказал он, - ты опоил меня наркотиками, использовал мое тело и
устроил тут безобразный дебош. Что ты можешь сказать в свое оправдание?
   - Только одно: плевал я на твои приказы,  -  нагло  заявил  Лумис.  -  По
какому праву ты командуешь мной? Я тебе не  раб!  По  всем  законам  я  тебе
ровня! А потому пусть днем тело принадлежит тебе, а по ночам - мне!
   Кромптон с трудом сдерживал себя.
   - Тело будет твоим только тогда, когда я тебе позволю!
   - Но это несправедливо!
   - Я бы с удовольствием, уравнял тебя в правах на тело, если бы ты взял на
себя также хотя бы минимальные обязанности. Но раз тебе  на  все  наплевать,
мне придется самому действовать в наших общих интересах.
   - С какой это стати ты берешься судить о наших общих интересах?  Типичный
образчик свинско-фашистского мышления.
   - Выбирай выражения! - предупредил Кромптон.
   - Да пошел ты, свинья фашистская!
   И тут терпение Кромптона лопнуло. Ярость овладела всем его существом. Его
охватило властное  желание  покончить  со  своим  отвратительным  alter  ego
<Другое   "я"   (лат.).>.   Лумис,   захваченный   врасплох   этим   потоком
разрушительных  эмоций,  пытался   сопротивляться,   стараясь   восстановить
нарушенное психическое равновесие.
   Но все было тщетно. Ярость Кромптона неожиданно выработала в мозгу мощный
поток антител -  элементов  психической  энергии,  подавляющих  боль.  Лумис
боролся отчаянно: он знал, что, если частицы достигнут своей цели, он  будет
окончательно затерян, замурован где-нибудь в глухом забытом уголке  сознания
Кромптона.
   - Элистер! - завопил он. - Не делай этого! Я тебе нужен для реинтеграции!
   Кромптон услышал его и понял, что это правда. Собрав остатки  разума,  он
подавил неожиданный всплеск, все еще бушевавший в его венах, и  с  громадным
трудом восстановил контроль над своими чувствами.
   Поток антител быстро иссяк, и Лумис, потрясенный, но  целехонький,  занял
свое место.
 
*** 
 
   Сначала они не разговаривали друг с другом. Лумис дулся и сердился  целый
день, клялся и божился, что не простит Кромптону его жестокости никогда.  Но
он не умел ненавидеть. Все-таки в первую очередь он  был  сенсуалистом,  жил
сиюминутными ощущениями, не помнил прошлых обид и не задумывался о  будущем.
Его негодование улеглось, к нему вернулось прежнее безмятежное настроение.
   Кромптон как доминирующая часть личности признал свою ответственность  за
случившееся. Он упрекал себя  за  этот  неистовый  взрыв  и  очень  старался
поладить с Лумисом. Остальное время полета они поддерживали хорошие, хотя  и
немного натянутые отношения.
   Наконец звездолет  прибыл  на  Йиггу.  Пассажиров  отправили  на  спутник
Индукцию, где они прошли таможенный досмотр и прочие иммиграционные  службы.
Им ввели сыворотки от ползучей лихорадки, чумы Зеленой реки, локотной гнили,
рыцарской болезни, синдрома Чопстера, чесотки Галлорани  и  в  конце  концов
позволили на челночной ракете спуститься в Йиггавилль. похожее на бревно,  и
стать совершенно бесполезными для землян. Так что  в  некотором  смысле  они
куда хуже своих земных сородичей, но зато отличаются беззлобным нравом и при
этом вкусно пахнут.) За довольно  значительную  плату  Кромптон  нанял  себе
зирни и погонщика. Пришлось также приобрести  рюкзак,  палатку,  пластиковый
розовый умывальник, походную кухню в оранжевом  чехле,  два  компаса,  запас
питательных пилюль компактоплекса, швейцарский  армейский  нож  и  небольшой
запас продуктов со сроком хранения двенадцать месяцев.
   И вот  наконец  все  готово.  Начальник  экспедиции  дважды  протрубил  в
носорожий охотничий рожок, и  экспедиция  отчалила,  сопровождаемая  хриплым
пением гребцов-йигган. Вот как  звучит  весьма  приблизительный  перевод  их
песни:
 
   Запутанными и странными путями дух тины
   Переносит печаль в небеса и быстрые крылья в лицо
   Тому, кто обитает в водных пустынях и темных болотах Матери,
   Чья тропа - ее ритуал и чьи смуглые нежные ноздри
 
   Точный перевод этого заунывного заклинания еще ждет  своей  публикации  в
специальной книге по психологии йигган. А пока  можно  лишь  констатировать,
что смысл большинства родовых песен Галактики остается  для  нас  тайной  за
семью печатями.
 
Глава 4 
 
   Лумис сначала заявил, что он тоже будет участвовать в  управлении  телом.
Но он слегка лукавил.  На  самом  деле  ему  хотелось  принимать  участие  в
интересных событиях. Он  жаждал  ощутить  запахи  и  вкус  незнакомой  пищи,
испытать чувство утоления жажды, поглазеть на невиданные  чудеса,  послушать
всякие забавные звуки. Но он не хотел осознавать  и  полностью  ощущать  все
невзгоды этого путешествия.
   А нескончаемый путь через болота, казалось, состоял из одних невзгод.
   - Смотри в оба, - говорил Кромптон, и  Лумис  внезапно  выпадал  из  мира
грез, где он теперь почти все время пребывал, плавая в бесплотных  просторах
на  волнах  воображения,   которые   окутывали   окружающий   мир   туманной
полупрозрачной вуалью, и вдруг - трах! - и Лумис видит усталыми, слезящимися
от боли глазами монотонную серо-зеленую растительность и грязные, искусанные
насекомыми спины носильщиков.
   Но что  там  визуальные  впечатления  -  это  еще  куда  ни  шло!  А  вот
вообразите, как вы, извлеченный  из  своего  кокона,  где  не  было  никаких
запахов, окунаетесь  в  атмосферу  едкой  вони,  исходящей  от  носильщиков,
смешанной с испарениями гниющих растений, напоминающими  запах  подгоревшего
мяса, невыносимым хлорно-фиалковым зловонием от испражнений зирни  и  резким
аммиачным запахом пота самого Кромптона.
   То, что Кромптон, обладатель самого тонкого в мире обоняния, без жалоб  и
стонов терпел  эту  смердящую  какофонию  запахов,  можно  объяснить  только
поразительным стоицизмом этого человека. Лумис же находил ситуацию абсолютно
невыносимой. (Запахи чуждых нам мест трудно описывать,  но  они  куда  более
живо передают суть впечатлений, нежели  зрительные  образы.  Кто  не  помнит
утверждения Кларендона, что Алкмен  V  пахнет  "точно  как  бизоний  пердеж,
пропущенный сквозь бочку протухшего козьего  сыра"?  Или  слова  Гриньека  о
Гнуше II: "запах смеси черной патоки и кольдкрема  в  животе  разлагающегося
муравьеда"?) Но самым страшным в этом путешествии был  даже  не  запах.  Что
было совсем невыносимо для добродушного, сонливого и  ленивого  Лумиса,  так
это необходимость время от времени  брать  на  себя  контроль  над  телом  и
страдать от экземы, которая разъедала кожу и  беспрерывно  чесалась,  гневно
орать,  напрягая  охрипшее  больное  горло,  на  зазевавшихся   носильщиков,
тревожно ожидать нападения туземцев, а самое  главное  постоянно  принуждать
усталое  тело  двигаться  вперед,  подавлять  желание  наплевать  на  все  и
отказаться от этой дурацкой затеи. Лумис никогда не хотел  пускаться  в  это
безумное  путешествие  к  цели,  которая  представлялась   ему   более   чем
сомнительной. К тому же, принимая на себя контроль над телом,  он  почему-то
должен был во всем следовать приказаниям Кромптона, а  это  уж  ни  в  какие
ворота не лезло! Кромптон - идиот, он поставил их жизнь на  карту,  несмотря
на  энергичные  протесты  Лумиса,  и  теперь   Лумис   должен   помогать   и
содействовать ему в этом? Дудки! Сопротивление Лумиса было вызвано одним  из
самых глубоких человеческих  инстинктов:  нежеланием  оказаться  в  дураках.
Таков был характер Лумиса, и нельзя судить  его  за  нежелание,  а  потом  и
прямой отказ помогать Кромптону во время путешествия через болота. Тут он не
мог быть союзником. Он был пленником,  и  ему  перепадало  немного  света  и
свободы, только если он соглашался сотрудничать со своим тюремщиком. И честь
ему и хвала, что он еще как-то боролся за свою собственную индивидуальность,
да и самую ж изнь теми  ничтожными  средствами,  которые  оставались  в  его
распоряжении.
   При  всей  необычности  ситуации  Лумис  оставался  личностью  со   всеми
присущими  ей  правами.  И  что  бы  там  ни  говорили   о   неполноценности
изолированного сегмента,  принадлежавшего  изначально  другой  личности,  он
прекрасно освоился с внешним миром. Многие люди с так называемой  нормальной
индивидуальностью считали бы, что им чертовски повезло, обладай они хотя  бы
десятой долей жизнерадостности Лумиса.
   Лумис понимал, что для Кромптона он всего лишь средство добиться  успеха,
вещь,  необходимая  для  превращения  Кромптона   в   Суперкромптона   путем
ассимиляции и поглощения братьев по разуму. Сознавать  это  было  далеко  не
приятно. Лумис вынужден был смириться с этой мыслью,  но  надеялся,  что  не
превратится в тень Кромптона.
 
Глава 5 
 
   - Хочешь сыграть на десятку? - предложил Лумису погонщик зирни.
   - Почему бы и нет? - откликнулся Лумис.
   Кромптон велел ему взять управление над телом, а  сам  решил  перехватить
часок-другой вполне заслуженного отдыха и немного соснуть.  Лумис  вел  себя
довольно сносно, если не считать его постоянных жалоб на  боли  в  животе  и
тщетных попыток отравить существование Кромптона нехитрыми рассуждениями  на
тему:
   "Оба мы погибнем, потерпев фиаско в  этой  безумной  экспедиции".  Он  не
принадлежал к числу молчаливых страдальцев.
   А сейчас Лумис погрузился  в  игру  ууув  с  погонщиком  зирни.  Погонщик
принадлежал к народности груков - так называли себя  креолы,  родившиеся  на
Йигге. Он поставил на следующий ход  большую  сумму,  и  теперь  его  обычно
гладкое лицо пошло рябью от возбуждения, с которым он наблюдал  за  Лумисом.
Лумис прошептал молитву над парой кристаллов с расписными гранями  и  бросил
их в воронку из тикового дерева с зарубками внутри.
   Кристаллы покатились и были пойманы фортуной на  голубом  витке  спирали,
подарив таким образом Лумису победу и выигранную двадцатку.
   На лице погонщика сквозь редкий желтенький пушок проступила бледность. Он
рассчитывал на всем известную удачливость груков,  и,  как  бывает  в  таких
случаях, это сыграло с ним дурную шутку. На самом-то деле груки вовсе не так
уж удачливы, потому  что  они  слишком  глупы,  чтобы  осознать  собственную
невезучесть. А погонщику еще и нечем было платить, за что его  ждало  крайне
суровое наказание от Старого Рукса, самого сильного и самого глупого из всех
груков в экспедиции, в чьи обязанности входило укреплять в груках  священную
веру в неполноценность их расы.
   - Послушайте, мистер, - захныкал грук, - у  меня  есть  для  вас  кое-что
получше, чем деньги. Это секретная информация,  которая  для  такого  умного
джентльмена,  как  вы,  может  представлять  интерес  и  даже   практическую
ценность.
   - Ха! Не можешь заплатить? - сказал Лумис. Он пронзил взглядом погонщика.
В уголках его губ заиграла улыбочка, он согнал ее,  и  она  переместилась  н
уголки губ его собеседника. - Черт  побери,  да  деньги  не  имеют  никакого
значения. Что за информация?
   Грук близко наклонился к Лумису и прошептал  что-то  ему  на  ухо.  Глаза
Лумиса вылезли из орбит. Он было нахмурился, но  тут  же  позволил  улыбочке
вновь приподнять уголки своих губ.
   - Это в самом деле интересно, - сказал он, - если не врешь.
   - Я не вру, эфенди! - взвизгнул грук,  в  панике  употребив  словечко  из
языка  народа,  к  которому  он  никак  не  мог   принадлежать   по   своему
происхождению.
   Неожиданно проснулся Кромптон.
   - Что тут  творится?  -  спросил  он.  Лумис  непринужденно  передал  ему
контроль над телом.
   - Ничего особенного. Мы просто поболтали с парнишкой.
   Погонщик съежился, шаркнул ножкой и испарился.
   - Ты потрудился протереть тело досуха после похода? - спросил Кромптон.
   - Естественно! За кого ты меня принимаешь?
   - Не время ссориться, - сказал Кромптон. - Скоро  экспедиция  тронется  в
путь?
   - Скоро, - сказал Лумис. - А знаешь, Эл, ты не так уж хорошо выглядишь.
   Лумис имел в виду не тело, в котором  они  оба  обитали;  он  намекал  на
самосознание Кромптона, которое каждый из них сохранял в  неприкосновенности
и посредством которого они общались.
   Самосознание Кромптона было истощено, перетружено и напряжено до предела.
Чтобы экспедиция не замедляла свое продвижение,  он  взвалил  на  себя  кучу
забот. Он организовал  охрану  лагеря  по  всему  периметру  от  дьявольской
ползучей травы, на что порой требовалась десятая часть  всей  экспедиции,  и
распределил между носильщиками ночные дежурства, которые до этого  проходили
без всякой очередности и вызывали массу скандалов и ругани.
   Лумис оставался верен себе и ни в чем не помогал ему. Он  признавал  лишь
один  простейший  способ  обнаружения  Стэка;  обосноваться   где-нибудь   в
комфортабельном отеле и написать ему письмо,  а  если  из  этого  ничего  не
получится, нанять детектива.
   Даже Кромптон потерял счет дням, проведенным  в  болотах  с  нескончаемым
мышиным писком птиц бу-бу, мокрым шлепаньем и похрюкиванием пятнистых  бурых
аллигантилоп и постоянным стаккато, выбиваемым экстрактором сжатого воздуха.
Дважды их  отряд  отбил  незначительные  набеги  кочевых  племен  йигганских
ренегатов и дегенератов, замаскированных под патриотов. В экспедиции за  это
время родились трое детей, а среди  неженатых  мужчин  постарше  разыгралась
цинга. У интенданта совсем перевелся  пудинг  из  тапиоки,  и  даже  овсяные
лепешки приходилось выдавать по нормам.
   Но дух был тверд, и экспедиция продвигалась вперед -  сложный  микрокосм,
пересекающий мокрое пространство.
   Наконец в низких тучах появился просвет, на западе из  болота  выдвинулся
мыс суши. Вскоре стали видны глинобитные  крыши  и  белый  забор  сторожевой
заставы Иниойо.
   Экспедиция успешно подошла к концу. Оставалось только решить, кто  первый
насладится душем.
 
Глава 6 
 
   Иниойо оказался совсем маленьким городишкой. Кромптон зашел за  постоялый
двор на почту, откуда его сразу направили к потрепанному непогодой,  крытому
щепой домику на окраине. Там, на покосившейся  веранде,  он  обнаружил  двух
старичков, признавшихся, что они приемные родители Дэна Стэка.
   - Точно, - сказал прокопченный солнцем крепкий старик с сильно выдающимся
кадыком и пронзительными выцветшими глазами на  костлявом  лице  с  высокими
скулами. - Я был папа, - продолжил он просто, - она была мама.
   - А малютка Дэн был хороший мальчик, - сказала старуха.
   - Ну... - сказал старик.
   - Да-да, это правда!
   - А как насчет случая с  лошадью  мистера  Уинтер-мьюта?  -  напомнил  ей
старик.
   - Они никогда не докажут этого! У  тебя  уверенности-то  поубавилось  бы,
если бы ты выслушал и другую сторону.
   - Но знаешь. Марта, лошадь теперь уже ничего не скажет, - сказал старик.
   - А я не про лошадь говорю, старый ты дурачина! Я говорю - никто даже  не
выслушал Дэна.
   - А не потому ли, старая, что он удрал из города,  как  тать  в  нощи,  -
сказал  старик  с  той  удивительной   точностью   в   выражениях,   которой
необразованные люди порой достигают под влиянием больших  количеств  черного
кофе.
   - А как же, конечно, сбежал! - с негодованием  сказала  старушка.  -  Ему
пришлось сбежать, не то его обвинили бы в ограблении банка.
   - Может быть, вы знаете, где я могу найти его? - спросил Кромптон.
   - Точно не скажу, - ответил старик. - Он нам никогда не писал.  Но  Билли
Дэвис видел его в У-Баркаре, когда возил туда картошку.
   - А когда это было?
   - Лет пять, а то и шесть тому назад, - сказала старушка. -  Ну  а  сейчас
поди найди его. Клорапсемия -  большой  континент,  хотя  берега  его  очень
изрезаны. У вас хорошее лицо, мистер! Поезжайте, найдите его,  наставьте  на
путь истинный!
   Она расплакалась, спрятав лицо в фартуке. Старик  провел  Кромптона  мимо
старого дуба на дощатую дорогу.
   - Вы уж простите мою старуху, - сказал он. - С  тех  пор  как  Дэн  ушел,
прихватив с собой все, что попалось под руку, в  том  числе  и  наши  жалкие
сбережения, мать совсем переменилась.
   - Понимаю, - сказал Кромптон. - Хочу, чтоб вы знали; я собираюсь отыскать
Дэна и сделать из него цельного человека.
   - Плюньте вы на него.
   Старик сплюнул на свой шишковатый левый кулак, следуя какому-то туземному
обычаю неизвестного происхождения, и побрел назад к покосившейся веранде.
   - Забавный парень этот Стэк, - заметил Лумис. - Эл, в какую  яму  ты  нас
толкаешь?
   - Да, он, пожалуй, человек не из приятных, - откликнулся Кромптон. - Но у
нас просто нет выбора. Без него не будет реинтеграции.
   Лумис тяжело вздохнул.
   - Где, по крайней мере, находится этот У-Баркар?
   - На юге, - сказал Кромптон. -  В  самой  что  ни  на  есть  неизведанной
глубинке этой допотопной планеты.
   - О, Бог мой! Опять?
   - Я доставлю нас туда. Я уверен, что справлюсь с задачей, чего бы мне это
ни стоило.
   - Знаю, знаю, - проворчал Лумис. - Разбуди меня, когда все закончится.  -
И он заснул.
 
Глава 7 
 
   У-Баркар представлял собой  скопление  плантаций,  на  которых  пятьдесят
землян работали надсмотрщиками, а две тысячи аборигенов  сажали,  растили  и
собирали урожай с дерева ли, произраставшего только на этой  части  планеты.
Плоды ли созревали два раза в год и  были  незаменимой  приправой  к  блюдам
китайской кухни.
   Кромптон встретился с десятником, краснолицым верзилой по  имени  Гаарис.
На бедре у него болтался пистолет, а вокруг пояса был аккуратно намотан  бич
из удава.
   - Дэн Стэк? - переспросил десятник. - Ну как же, работал здесь почти год.
Потом как-то внезапно исчез.
   - Если вам не трудно, расскажите почему, - попросил Кромптон.
   - Отчего же, пожалуй, - сказал десятник. -  Только  лучше  поговорить  за
стаканчиком виски.
   Он провел Кромптона в единственный в У-Баркаре салун.  И  там,  потягивая
пшеничное виски, поведал Кромптону историю Дэна Стэка.
   - Он явился сюда с Восточного болота. Что-то у него там было с  девчонкой
- то ли он дал ей по зубам, то ли еще что-то. Но меня это не  касается.  Все
мы здесь - или почти все - далеко не сахар,  и  думается  мне,  что  там,  в
городах, были рады-радешеньки  избавиться  от  нас.  Да-а-а...  Так  вот,  я
поставил Дэна надсмотрщиком над  пятьюдесятью  йигганами  на  поле  в  сотню
акров. Сначала он чертовски здорово справлялся с ними. - Десятник  опрокинул
стаканчик. Кромптон заказал еще и заплатил. - Я ему советовал  погонять  их,
чтобы от них был толк:  здесь  в  основном  работают  абориге