растную любовь  к  архитектуре,  садоводству
или чему-нибудь в том же духе.
 
*** 
 
   - В общем-то, мне нет до этого никакого дела, - сказал  Кромптон.  -  Как
вам известно,  я  представляю  собой  подлинную  личность  Кромптона  в  его
подлинном теле. И я прибыл на Эйю для реинтеграции.
   - Я так и понял, - согласился Лумис.
   - Полагаю, вам понадобится какое-то время, чтобы уладить дела?
   - Мои дела всегда в полном передке. - ответил  Лумис.  -  Я  ведь  близок
только с теми, с кем мне хорошо.
   - Я имею в виду деловые отношения, такие, например, как неотложные долги,
урегулирование вопросов собственности и тому подобное.
   - Я, как правило, этими вопросами не  занимаюсь,  -  сказал  Лумис.  -  Я
считаю так: всю кучу неприятностей,  которая  останется  после  меня,  пусть
разгребают те, кому есть до этого дело. Надеюсь, вы меня понимаете?
   - Как вам будет угодно. Тогда приступим?
   - Прошу прощения?
   - К слиянию!
   - Ах да, - сказал Лумис. - Но вот как раз  в  этом  я  сомневаюсь.  -  Он
помолчал минуту, раздумывая. - Я размышлял над этим, Эл, и, знаете  ли,  мне
совсем не хочется сливаться с вами.  Тут  нет  никакой  личной  неприязни  -
просто я так чувствую.
   -  Вы  отказываетесь  от  слияния  со  мной?  -  недоверчиво  переспросил
Кромптон.
   - Совершенно верно, - ответил Лумис. - Мне чертовски жаль, я знаю,  какой
гигантский путь вы проделали, и все  зря;  но  вы  могли  сначала  написать,
спросить  меня...  Во  всяком  случае,  прошу  прощения,  но  так   уж   все
складывается.
   - Вы, видимо, не понимаете,  что  вы  недоукомплектованный,  недоделанный
экземпляр, карикатура на полноценного человека?  -  разозлился  Кромптон.  -
Разве вы не видите, что выбраться из той помойки, в  которую  вы  превратили
свою жизнь, и обрести ясную, божественную атмосферу высшего существования вы
можете только путем слияния со мной?
   - Вижу, - со вздохом сказал Лумис. - И у меня  иногда  возникает  желание
найти что-нибудь чистое, святое, не тронутое рукой человека.
   - Но тогда...
   - Честно говоря,  я  недолго  предаюсь  подобным  мечтаниям.  Мне  и  так
неплохо. Особенно сейчас, когда Джиллиам порвала со мной и я могу все начать
по новой. В моей жизни осталось еще  достаточно  много  удовольствий,  чтобы
пожертвовать ими ради переселения в вашу голову, Эл,  -  только  не  поймите
меня превратно.
   - Но ваше  теперешнее  счастье  временно,  вы  же  понимаете.  Оно  скоро
пройдет, как проходят все эфемерные состояния,  и  вы  снова  погрузитесь  в
страдания, которые преследуют вас всю жизнь.
   - Да нет, не так уж все страшно, - сказал Лумис. - Меня  не  пугает  даже
такая жизнь, какая была у меня раньше.
   - Тогда учтите вот что, - сказал Кромптон, - ваша  личность  находится  в
дюрьеровом теле, а срок его существования - сорок лет. Вам сейчас  тридцать,
и остается вам не более десяти лет.
   - Хм, - сказал Лумис.
   - И через десять лет вы умрете.
   - Понятно, - сказал  Лумис  и  задумчиво  закурил  самокрутку  с  красным
пятнышком возле фильтра.
   - Ничего плохого в реинтеграции нет, -  убеждал  его  Кромптон,  стараясь
говорить как можно более дружелюбно. - Мы все - и я,  и  вы,  и  третий,  до
которого нам еще предстоит добраться, - мы постараемся. Мы разрешим все наши
конфликты путем разумного, дружеского согласия, и все будет хорошо.  Что  вы
на это скажете?
   Лумис рассеянно мял сигарету в руке. Наконец он вздохнул и сказал:
   - Нет.
   - Но ваша жизнь...
   - Я просто не способен на то, что вы мне предлагаете, - сказал  Лумис.  -
Меня вполне устраивает ловить рыбку в мутной воде  и  плыть  по  течению.  А
десять лет - не такой уж маленький срок, за это время все может измениться.
   - Ничего не изменится, - возразил Кромптон. - Через десять лет вы умрете.
Просто умрете.
   - Ну, кто знает...
   - Умрете!
   - И долго еще вы будете повторять это? - спросил Лумис.
   - Но это правда. Вы непременно умрете.
   - Да, непременно... - сказал Лумис. Он курил и думал.  Потом  вдруг  лицо
его просветлело. - Кажется, нам действительно необходимо слияние!
   - Ну наконец-то!
   - Через каких-нибудь девять лет.
   - Да вы что! - возмутился Кромптон. - Значит,  по-вашему,  я  девять  лет
буду околачиваться на этой потешной планете в ожидании вашего решения?
   - А что вам еще остается? - резонно заметил Лумис. - Ну же,  старина,  не
будем ссориться. Я не раз на собственном опыте убеждался, что в конце концов
все устраивается  само  собой,  если  не  обращать  ни  на  что  внимания  и
продолжать заниматься своим делом. Пойдемте со мной, Элистер, я хочу  узнать
ваше мнение кое о чем.
 
*** 
 
   Он повел Кромптона вниз по лестнице в подвал, в свою мастерскую.  В  углу
находилось сооружение, слегка напоминавшее электронный орган. Он был оснащен
множеством рычажков, кнопок и ножных педалей  и  слегка  походил  на  кабину
старинного "Боинга-747". Возле него стояла маленькая скамеечка. Лумис сел  и
включил ток.
   - Это машина самовыражения Вурлитцера-Венко, - объяснил  он  Кромптону  и
передвинул несколько рычажков. - Я включил ее  и  настроил  на  определенную
тональность. Оранжевый и желтый цвета на стене означают, что  основная  тема
композиции  -  это  глубокая  жалость  к  себе.  Машина  сейчас  разработает
музыкальное и поэтическое оформление этого настроения и  воспроизведет  свои
стихи в левом нижнем углу большого экрана. Слушайте же и смотрите, Элистер.
   Лумис зарядил машину эмоциями, и та перевела их в  цвета,  формы,  ритмы,
напевные стихи, в танцевальные  па,  исполняемые  изящными  марионетками,  в
веселые ритмичные песенки и страстную декламацию, в просторы серого океана и
черной ночи, в  кроваво-красные  закаты,  сливающиеся  с  брызгами  смеха  и
сотрясаемые приступами  бессильного  гнева.  Туманные  многокрасочные  сцены
проходили  одна  за  другой,   наполненные   призрачными   людьми,   которые
разыгрывали какие-то странные драмы; в этой разношерстной репрезентальгии  -
так называлось  это  действо  -  ощущались  наивные  детские  мечты,  первые
смущенные сексуальные желания, занудные  школьные  годы,  первая  любовь  во
время каникул и многое, многое другое. Все это было сплетено и  закручено  с
помощью самых  разнообразных  художественных  средств  (кроме  скульптур  из
мыльных пузырей -  новшества,  доступного  только  последней,  пятой  модели
машины Вурлитцера-Венко) и завершалось блистательным парадоксальным финалом,
в котором  все  разрозненные  элементы  выстраивались  в  стройный  ансамбль
различных человеческих качеств и создавали выпуклый образ  личности,  но  не
сливались в нем полностью,  а  подчеркивали  и  оттеняли  друг  друга,  ярко
высвечивая тем самым собственную неповторимость. На этом все  кончилось,  но
два человека оставались молча сидеть  на  своих  местах.  Наконец  Лумис  не
выдержал.
   - Как вам это понравилось? Будьте предельно искренни - тут вежливость  ни
к чему.
   - Ну что ж, - ответил Кромптон, - должен сказать, что точно  в  такие  же
игры играют на всех машинах самовыражения.
   - Понятно, - холодно отозвался Лумис, и его душевная боль отразилась лишь
в том, что он принялся терзать свой нос.
   Он еще помолчал в мрачном раздумье. Но затем, оживившись, сказал:
   - А, к черту! Это же всего лишь хобби! Я просто развлекаюсь тут.  Но  как
любитель  я  все-таки  кое-чего  достиг,  вы  не  находите?  Давайте  иногда
встречаться, выпивать вместе, а? Сколько вы еще здесь пробудете?
   -  Ровно  столько,  сколько  понадобится  для  реинтеграции,  -   ответил
Кромптон.
   - Тогда это надолго, - заметил Лумис. - Потому что я остаюсь тем,  что  я
есть.
   Он опять повернулся к машине и сыграл веселую пьеску из звуков, запахов и
образов похоти, алчности и опьянения. Кромптон ушел, не дожидаясь репризы.
 
Глава 7 
 
   Он  бесцельно  брел  по  улицам,  пытаясь  сообразить,  что   же   теперь
предпринять. Его блестящий план рухнул бесповоротно. Ему и в голову не могло
прийти,  что  Лумис,  несчастная  и  далеко  не  лучшая  часть  его  самого,
предпочтет идти своим путем.
   Он  заставил  себя  сосредоточиться  и  окликнул  такси.   Это   оказался
шестиногий полуробот "Форд Супергризер", модель ХФК с желудком емкостью  240
кубических  дюймов  и  полусферическими  почками.  Кромптон  сунул  ноги   в
стремена, запихнул в псевдоводителя адрес отеля  и  безутешно  привалился  к
поношенной луке седла.  Неожиданно,  какими-то  запутанными  путями,  пришло
горькое озарение:  лучше  уж  бездумный  разврат,  чем  собственные  вечные,
изматывающие душу страдания. К глазам подступили слезы.
   Такси  скакало  по  забитым  толпами  народа  улицам  Ситесфа.  Кромптон,
погруженный в свое горе, даже не заметил Тестерианскую похоронную процессию,
возглавляемую  самим  трупом,  облаченным  в  веселый  разноцветный   костюм
арлекина; плавники  покойника  то  и  дело  оживали,  когда  шедшие  за  ним
священники-техники пропускали через него электрический ток.
   Такси  подъехало  к  отелю  "Грандспрюиндж",  но  Кромптон   распорядился
следовать дальше. Им овладело какое-то беспокойство, охота к перемене мест -
по-видимому, от сознания собственной  беспомощности  и  беззащитности.  Хотя
обычно  он  полностью  контролировал  себя  -  таков   был   его   характер,
обязательный и  строгий,  -  сейчас  он  решил,  что  может  позволить  себе
какое-нибудь безумство.
   - Вы случайно не знаете, - обратился он к такси, - где находится  "Притон
духонастроев"?
   Такси, хотя и было полуроботом и не обладало  разумом  в  обычном  смысле
слова, тотчас  развернулось  на  180  градусов  и  по  узкой  аллее  довезло
Кромптона до лавки, над которой мигала неоновая вывеска "ДУХОНА-СТРОИ ДЖО".
   Кромптон слез с такси и расплатился. Он вошел в лавку в легкой  лихорадке
предвкушения. Ему пришлось  напомнить  себе,  что  он  не  совершает  ничего
предосудительного. Но в то же время он прекрасно осознавал,  что  обманывает
сам себя.
   Хозяин, потный лысый толстяк в нижней рубахе, оторвался от комикса  ровно
настолько, чтобы указать ему свободную  кабинку.  Кромптон  зашел  в  нее  и
сбросил с  себя  одежду,  оставшись  в  одном  белье.  Потом,  тяжело  дыша,
прикрепил электроды к положенным точкам на лбу, руках, ногах и груди.
   - Все в порядке, - сказал он. - Я готов.
   - О'кэй, - сказал толстяк. - Вы знаете правила. Вы заказываете по  одному
номеру из колонки А и из колонки Б. Сегодняшнее меню висит на стене.
   Элистер просмотрел меню.
   -  Колонка  А  -  состояние  духа.  Я,  пожалуй,  возьму  номер  пятый  -
"Мужественное   самообладание".   Или   лучше   шестнадцатый   -   "Отважная
беспечность", как вы думаете?
   - Шестнадцатый сегодня немного жидковат, - сказал хозяин. - Я бы на вашем
месте остановился  на  пятом.  Или  попробуйте  семнадцатый  -  "Сатанинское
коварство",  очень   пикантно,   со   специально   подобранными   восточными
ингредиентами. Могу порекомендовать  еще  двадцать  третий  -  "Всепрощающее
сострадание".
   - Пусть будет пятый, - решился Кромптон. - Теперь колонка  Б.  Содержимое
духа.  Мне  нравится  номер  двенадцать:  "Компактные  логичные  мыслеформы,
украшенные мистической интуицией и сдобренные искрящимся пикантным юмором".
   - Да, это хорошая штука, - согласился толстяк. - Но позвольте  предложить
вам подготовленный специально для этого вечера сто тридцать первый номер:
   "Вдохновляющая  ассоциация  с   бледно-розовыми   кисельными   видениями,
приправленными юмором и пафосом".  Или  наш  знаменитый  семьдесят  восьмой:
"Постельные откровения ветреницы - в шутку и всерьез".
   - А можно заказать два номера из колонки Б? Я хорошо заплачу.
   - Нет, приятель, это исключено, - сказал толстяк. -  Слишком  рискованно.
Заболеете хронической лихорадкой, а меня лишат лицензии.
   - Тогда я возьму двенадцатый,  только  уберите  юмор.  (Похоже,  все  это
заведение буквально напичкано юмором.) -  Хорошо,  -  согласился  хозяин.  -
Приготовились! - Он взялся за свои инструменты. - Поехали!
 
*** 
 
   Хлынувший поток вызвал у Кромптона прилив удивления и  благодарности.  Он
вдруг  почувствовал  себя  спокойным,   безмятежным   и   полным   радостной
уверенности. Приток энергии принес с собой интуитивные прозрения, утонченные
и глубокие. Кромптон увидел огромную сложную  паутину,  соединившую  воедино
все части Вселенной, в центре которой стоял он сам, занимая законное место в
системе вещей. Потом он неожиданно понял, что он не один человек, он  -  все
люди, воплощение всего человечества. Непреодолимая радость наполнила все его
существо;  он  обладал  силой  Александра,  мудростью  Сократа,   кругозором
Аристотеля. Он познал сущность вещей...
   - Конец, приятель, - услышал он голос толстяка, и машина отключилась.
   Кромптон пытался удержать подаренное ему духона-строем состояние, но  оно
ускользало, и он снова стал самим собой - существом, зажатым в  тиски  своих
неразрешимых проблем. От сеанса осталось лишь смутное воспоминание. Но и это
было лучше, чем ничего.
   Так что в отель он вернулся несколько приободренным.
 
*** 
 
   Но вскоре уныние с новой силой  навалилось  на  Кромптона.  Он  лежал  на
кровати, и ему было очень жалко себя. Где справедливость, в  самом-то  деле!
Он прилетел на Эйю с совершенно резонной надеждой найти  в  Лумисе  существо
еще более несчастное, чем он сам, страдающее от собственной  неполноценности
и  бессмысленности  своего  существования,  которое   до   слез   обрадуется
возможности обрести целостность.
   А вместо  этого  он  встретил  человека,  довольного  собой  и  склонного
продолжать свое грязное  барахтанье  в  скотских  сексуальных  наслаждениях,
которые, согласно мнению всех авторитетов, не приносят счастья.
   Лумис не хотел его! Этот поразительный, необъяснимый факт подрывал  самую
основу планов Кромптона и лишал его последней надежды. Потому что он не  мог
принудить к воссоединению  с  собой  свои  отторгнутые  части.  Таков  закон
природы, возникший одновременно с расщеплением.
   Но он должен заполучить Лумиса.
   Кромптон взвесил свои возможности. Можно покинуть Эйю  и  отправиться  на
Йиггу, разыскать там другую свою часть, Дэна Стэка,  соединиться  с  ним,  а
потом  вернуться  за  Лумисом.  Но  между   планетами   пролегло   чуть   не
полгалактики. Здесь неизбежно возникали технические трудности,  да  и  денег
пришлось бы ухлопать целую кучу, так что эта  идея  никуда  не  годилась.  С
Лумисом нужно было разбираться немедленно, не откладывая в долгий ящик.
   А может, вообще отказаться от всей этой  безумной  затеи?  Поселиться  на
какой-нибудь  симпатичной  планете  земного  типа  и  зажить  там   в   свое
удовольствие. А что, совсем неплохо! В конце концов, только труд, любимый  и
упорный, приносит  радость,  а  в  отказе  от  наслаждений  тоже  есть  свое
наслаждение, и  есть  свое  горькое  счастье  в  спокойном,  осмотрительном,
надежном существовании...
   Ну уж нет, к чертям собачьим!
   Он сел в кровати, на  его  узком  лице  была  написана  решимость.  Лумис
отказался от слияния с ним? Это только Лумису так кажется! Мало же он  знает
о железной воле Кромптона, его  упорстве  и  непоколебимом  мужестве.  Лумис
ребячливо упрям только в хорошем настроении, ему хватает настойчивости  лишь
тогда, когда все складывается в его  пользу.  Однако  он  подвержен  быстрой
смене  настроений  -  а  это   верный   признак   психически   неустойчивой,
депрессивно-маниакальной, сладострастной натуры.
   - Я не успею даже пальцем пошевелить, как он  сам  приползет  ко  мне  на
четвереньках и будет умолять о воссоединении, - решил Кромптон.
   Придется немного потерпеть - но как раз терпения Кромптону  не  занимать.
Выдержка, хладнокровие, решительность, немного жестокости - и легкомысленный
компонент будет у него в руках.
   Обретя  утраченное  было  самообладание,  Кромптон  перешел   к   текущим
проблемам. Во-первых, в  отеле  "Гранд  спрюиндж"  оставаться  было  нельзя:
слишком дорого. А деньги следовало поберечь - мало ли какие  осложнения  еще
возникнут.
   Он упаковал вещи, заплатил по счету и окликнул такси.
   - Мне нужна недорогая комната, - сказал он шоферу.
   - Si, hombre, porque no? <Да, господин, почему бы нет? (исп.)> -  ответил
водитель, направляясь к мосту Вздохов, который соединял  роскошные  кварталы
центра Ситесфа с трущобами Восточного Ситесфа.
 
Глава 8 
 
   Такси доставило Кромптона в самые дебри Пигфэта -  района,  пользующегося
дурной славой в Ситесфе. Улицы здесь  были  узкие,  мощенные  булыжником,  и
бежали они.., скорее, спотыкались о множество крутых поворотов  и  тупичков.
Постоянный серо-желтый туман нависал над районом, и все сточные канавы  были
заполнены жидкими вонючими помоями. Кромптон уезжал  из  "Грандспрюинджа"  в
полдень, но здесь всегда царили сумерки, постепенно переходящие в ночь.
   Такси подкатило к  покосившемуся  домику.  Над  его  дверями  можно  было
прочесть: "Комнаты, Chambre, Zimmer, Ulmuch'thun". По  всей  видимости,  это
был пансионат самого низкого пошиба  для  инопланетян  Внутри,  за  треногим
карточным  столиком,  служившим  регистрационной  стойкой,  сидела  горбатая
старая карга с вороном на плече.
   - Комната нужна? - спросила  она.  -  Вам  повезло,  милорд,  только  что
освободилось помещение,  сегодня  утром  из  двенадцатого  вынесли  бедняжку
мистера Крэнка - может, и зарыли уже, - он ведь  начал  разлагаться,  бедный
ягненочек.
   - От чего он умер? - спросил Кромптон.
   - Третичная зависть, так сказал студент-медик. Держите ключ. Ваша комната
на верхнем этаже, под самой крышей, с  прекрасным  видом  на  рыбоконсервный
завод.
   Кромптон разобрал свои вещички и отправился осмотреть свой новый район.
   На фоне  чудесного  центра  Ситесфа  Пигфэт  выглядел  какой-то  странной
непристойностью. Темный, опасный, пронизанный  сыростью  и  зловонием  -  но
именно таким  и  задумали  его  эйяне  несколько  лет  назад,  когда  решили
импортировать  трущобные  преступления,  чтобы  проверить,  нет  ли  в   них
чего-нибудь  веселенького  или  значительного.  Запрограммированность  этого
убожества не делала его в глазах Кромптона менее мерзким.
   Он шагал по бесчисленным гнусным  улочкам,  мимо  переполненных  гниющими
отбросами помоек и тлеющих тюфяков. Желтоглазые  коты  наблюдали  за  ним  в
дикой задумчивости. Мокрый желто-зеленый туман липнул к ногам, пронзительный
ветер дергал за фалды пальто. Из забитых  досками  окон  доносились  детский
плач, стоны совокупляющихся пар и собачий лай.
   В ближайшем кабаке пьяный разгул был в самом разгаре.  Кромптон  поспешил
прочь, но дверь "Летучей мыши" внезапно  распахнулась,  и  какой-то  человек
фамильярно схватил его за рукав.
   - Куда ты так торопишься, Профессор? - дружелюбно спросил незнакомец.
   Кромптон одарил его взглядом, способным разбить на мелкие кусочки вонючий
кочан капусты.
   - Сэр, не припомню, чтобы мы были знакомы.
   - Не знакомы! - воскликнул человечек. - Ты хочешь сказать, что не помнишь
старину Гарри Клейменого, с которым вместе отсидел шесть месяцев в тюряге на
Луне за жульничество при отягчающих обстоятельствах?
   Кромптон  посмотрел  на  кругленького,  лысеющего  человечка  с  влажными
глазами спаниеля и толстым приплюснутым носом.
   - Я никакой не профессор, - сказал он. - Я никогда не был на  Луне.  И  я
никогда прежде не видел вас.
   - Во дает! - восхитился Клейменый, едва поспевая за Кромптоном.  -  Ну  и
артист же ты. Профессор! Не знал  бы  -  ей-богу,  поверил  бы,  что  мы  не
знакомы!
   - Но я вас не знаю!
   - Не беспокойся, пусть будет по-твоему, -  сказал  Клейменый.  -  Сделаем
вид, что мы встретились впервые.
   Кромптон продолжал свой путь. Клейменый не отставал.
   - Спорим - ты только что приехал, а, Профессор?  Здесь  уже  полно  наших
ребят. Вот здорово, правда?
   - О чем вы? - спросил Кромптон.
   - Это эйяне так придумали... В  общем,  весь  следующий  м