и, помявшись, добавила: - Я Иштар  Харди,  шеф-администратор,
старший техник-реювенализатор,  мне  помогает  дежурный  помощник  техника
Галахад Джонс.
     Человека, дважды  прошедшего  реювенализацию,  не  удивишь  тем,  что
косметический возраст персоны не соответствует календарному. Но признаюсь,
я испытал удивление, узнав, что эта молодая женщина не  просто  техник,  а
начальник отделения, быть может, фигура номер три во всей клинике. Или  же
скорей номер два - поскольку директорша укатила в отпуск, сидеть в палатке
- черт бы ее побрал с ее преданностью букве  закона.  А  может,  и  вообще
исполняющая обязанности директора, совместно с  начальниками  отделений  и
заместителями своей начальницы, управляющая всем хозяйством.
     - Можно ли узнать ваш календарный  возраст,  мадам  администратор?  -
спросил я.
     - Мистер исполняющий обязанности имеет право задавать любые  вопросы.
Мне сто сорок семь лет, я обладаю необходимой квалификацией и  со  времени
достижения первой зрелости ни разу не меняла работы.
     - Я не сомневаюсь в вашей квалификации, мадам. Просто меня  удивляет,
что вы дежурите здесь, а не сидите за письменным столом. Впрочем, вынужден
признать, что не знаю, как организована работа клиники.
     Она едва заметно улыбнулась.
     - Сэр, с тем же успехом  я  могла  бы  удивиться  вашей  персональной
заинтересованности в деле. Однако, как мне кажется, я понимаю ее  причины.
Я нахожусь здесь, потому что ни на кого не могу возложить  ответственность
- это же старейший. Я контролирую  всех  дежурных  -  даже  самых  лучших,
которыми мы располагаем.
     Об этом мне следовало бы знать.
     - Вы понимаете меня. Я вполне удовлетворен. Однако могу ли я  сделать
предложение? Старейшина -  человек  независимый,  точнее  индивидуалист  в
высшей степени. Он хочет пользоваться минимумом услуг - только  теми,  без
которых нельзя обойтись.
     - Значит, мы слишком докучаем ему, сэр?  Мы  чересчур  услужливы?  Мы
можем оставаться за дверью и наблюдать оттуда, но тем не  менее  в  нужную
секунду оказаться под рукой.
     - Возможно, вы действительно слишком услужливы. Но будьте при нем. Он
нуждается в обществе.
     - О чем шумим? - поинтересовался Лазарус.
     - Мне пришлось кое-что выяснить, дедушка,  -  я  не  знаком  во  всех
подробностях с организацией  работы  клиники.  Иштар  не  прислуга  -  она
реювенализатор, и к тому же очень квалифицированный, а это - ее  помощник.
И они рады услужить вам.
     - Мне лакеи не требуются - сегодня я себя хорошо чувствую.  Если  мне
что-нибудь понадобится, я позову: не нужно все время торчать возле меня. -
Он ухмыльнулся. - Впрочем, плутовка доставляет мне удовольствие уже своими
габаритами - просто поглядеть приятно. Ну как кошка:  без  костей,  словно
течет. Действительно похожа на Ариэль... А  знаешь,  почему  она  пыталась
убить меня?
     - Нет, но хотелось бы узнать, если вам угодно поделиться со мной.
     - Ммм... напомни, когда Иштар не будет поблизости - по-моему, она  на
самом деле знает английский гораздо лучше, чем  изображает.  Но  я  обещал
говорить, пока ты обнаруживаешь желание слушать. О чем бы ты хотел узнать?
     - О чем угодно, Лазарус, Шехерезада сама выбирала тему.
     - Да, так оно и было. Но у меня эти темы сами с языка не прыгают.
     - Когда  я  вошел,  вы  сказали,  что  вставать  рано  -   грех.   Вы
действительно так думаете?
     - Возможно. По крайней мере дедуся Джонсон именно так считал. Он  все
рассказывал отцу историю о том, как человека должны  были  расстрелять  на
рассвете, но он проспал, получил в тот же день помилование  и  прожил  еще
сорок или там пятьдесят лет. Говорил, что этот  анекдот  подтверждает  его
слова.
     - И вы считаете подобную басню правдой?
     - Не более, чем истории Шехерезады. Я лично воспринимал ее так:  спи,
пока можешь, ибо неизвестно, сколько потом придется бодрствовать. Вставать
спозаранку, Айра, может быть, и не грех, но уж безусловно не  добродетель.
Старая поговорка о ранней пташке, которой Бог послал червячка, как  раз  и
свидетельствует о том, что червячку следовало  оставаться  в  постели.  Не
выношу людей, хвастающих тем, что рано встают.
     - Я не хотел хвастаться, дедушка. Просто привык - работа  заставляет.
Но я не говорю, что это добродетель.
     - Что? Работа или раннее вставание? Ни  то  ни  другое  не  доблесть.
Встав пораньше, больше работы не сделаешь. Ведь бечевка не станет длиннее,
если ты отрежешь один из ее концов и навяжешь  на  другой.  Если  встанешь
пораньше,  зевающий  и  усталый,  на  деле  ты  сделаешь  меньше.   Будешь
ошибаться, и  все  придется  переделывать.  Подобная  бурная  деятельность
обернется ущербом себе самому. И не  доставит  удовольствия.  Кроме  того,
понапрасну рассердишь соседей, если станешь возиться у коровы с подойником
посреди  ночи.  Айра,  прогресс  двигают  не  те,  кто  рано  встает,  его
стимулируют лентяи, старающиеся облегчить себе жизнь.
     - Похоже, я понапрасну истратил четыре столетия.
     - Возможно, сынок, - если ты вставал спозаранку и  усердно  трудился.
Но менять плохие привычки никогда не поздно. И не сожалей - я тоже попусту
растратил большую часть своей жизни - хотя, быть может, и  более  приятным
образом. А не хочешь ли послушать рассказ о человеке,  сделавшем  из  лени
искусство?  Он  положил  свою  жизнь,  чтобы   проиллюстрировать   принцип
наименьшего действия. Это подлинная история.
     - Безусловно. Но я вовсе не требую, чтобы она была подлинной.
     - О, Айра, я не позволю правде ограничить мое красноречие - в душе  я
солипсист. Слушай же, о могучий царь.



ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: II. РАССКАЗ О ЧЕЛОВЕКЕ,
КОТОРЫЙ БЫЛ СЛИШКОМ ЛЕНИВ, ЧТОБЫ ОШИБАТЬСЯ

     Он был моим приятелем во флотской школе. Я имею в виду не космический
флот - все это происходило раньше, чем человечество добралось до  спутника
Земли. Это был мокрый флот: корабли плавали по воде  и  пытались  потопить
друг друга, зачастую  с  прискорбным  успехом.  Я  впутался  в  это  дело,
вероятно, по молодости и потому, что как-то понять не мог,  что  коли  мой
корабль потонет, то скорее всего  и  мне  с  ним  придется  идти  на  дно.
Впрочем, речь не обо мне, а о Дэвиде Лэме. [Свидетельств,  подтверждающих,
что старейший обучался в военно-морском или военном училище, нет. С другой
стороны,  отсутствуют  и  доказательства  обратного.  История  эта   может
оказаться в известной степени автобиографичной, ну а  имя  "Дэвид  Лэм"  -
одним из многочисленных имен Вудро Уилсона Смита. Детали повествования  не
противоречат истории старого отечества, какой мы ее знаем. Первое столетие
жизни  старейшего  совпало  с  беспрерывными  войнами,   предшествовавшими
великому кризису. Научному прогрессу в этом веке  сопутствовал  социальный
регресс. Ведение боевых действий в те  времена  осуществлялось  с  помощью
морских и воздушных судов. (Дж.Ф.45-й.)]
     Чтобы понять Дэвида, следует обратиться к его детству. Он был для нас
чуркой, то есть явился из  мест,  даже  по  тогдашним  меркам  считавшихся
нецивилизованными.
     Образование он получил в сельской однокомнатной школе  и  покончил  с
ним в тринадцать лет. Учиться-то он любил - потому что в  школе  только  и
делал, что сидел да почитывал.  А  вот  до  и  после  занятий  приходилось
крутиться на  семейной  ферме.  Он  терпеть  не  мог  это  занятие,  тогда
называвшееся  "честным  трудом",  что  на  самом  деле  означало  тяжелый,
грязный, бесконечный и скудно оплачивавшийся. Кроме того,  его  заставляли
вставать ни свет ни заря, чего он терпеть не мог.
     Короче, день  окончания  школы  радости  ему  не  сулил:  теперь  ему
предстояло  "честно  трудиться"  уже  весь  долгий  день  и   забыть   про
шести-семичасовой отдых за партой. И вот однажды он провел в  жаркий  день
за плугом пятнадцать часов, и чем больше он глядел  на  южную  оконечность
мула, к которому был подвязан этот  самый  плуг,  отирая  со  лба  пыль  и
честный трудовой пот - тем менее нравилось ему такое занятие.
     Этой же  ночью  он  без  всяких  формальностей  покинул  дом,  прошел
пятнадцать миль до ближайшего городка и уснул  на  самом  пороге  почты...
Когда жена почтмейстера открыла наутро заведение, он сразу же записался во
флот. За ночь он сумел  постареть  на  два  года...  из  пятнадцати  вышло
семнадцать, возражений ни от кого не последовало.
     Мальчишки часто быстро взрослеют,  оставляя  родной  дом.  Установить
истину было сложно, в те времена в тех краях про метрические записи слыхом
не  слыхивали.  А  Дэвид  был  парнем  широкоплечим,  шести  футов  роста,
мускулистым, пригожим  и  взрослым  на  вид.  Разве  что  озирался  подчас
диковато.
     Флот вполне устроил  Дэвида.  Ему  выдали  ботинки  и  новую  одежду,
повозили по воде - показали всякие занимательные и неизведанные края - без
всяких там мулов и пыльных кукурузных полей. От него  ждали  работы  -  не
такой тяжелой, как на ферме в горах - и, вычислив политическую расстановку
сил на корабле, он овладел умением не  перерабатывать,  но  тем  не  менее
ублажать местных божков - офицеров.
     Впрочем,  полного  удовлетворения  он  не  испытывал  -   все   равно
приходилось рано вставать, а иногда  и  выстаивать  ночные  вахты,  драить
палубу  и  выполнять  прочие  обязанности,  несовместимые  с  его  ранимой
натурой.
     Тогда-то он и услыхал о школе кандидатов в офицеры, гардемаринов, так
это тогда называлось. Дэвиду было наплевать, как она зовется  -  все  дело
было в том, что флот намеревался платить ему за то, что он будет сидеть  и
читать книги - именно таким ему представлялся рай - и  не  тереть  палубу,
стараясь угодить придирчивым офицерам. О царь, не скучно ли тебе? Нет?
     Конечно, для такой школы Дэвиду не хватало знаний - четырех или  пяти
лет обучения математике,  естественным  наукам  или  тому,  что  считалось
таковыми, языкам, истории, литературе и так далее... и так далее.
     Но делать вид, что получил должное образование, оказалось не сложнее,
чем прибавить себе два года. Флот стремился к тому, чтобы  матросы  росли,
становились  офицерами,  и  поэтому  для  кандидатов,   отчасти   лишенных
необходимой академической подготовки, учреждены были специальные курсы.
     Дэвид решил,  что  может  описать  собственное  образование  термином
"незаконченное среднее" - мол, не сумел закончить  старшие  классы  -  что
было отчасти верно: трудно закончить школу, если ближайшая расположена  за
полграфства от твоего дома.
     Уж и не знаю, каким образом Дэвид сумел добиться рекомендации  -  сам
он об этом  не  распространялся.  Достаточно  знать,  что,  когда  корабль
Дэвида, разведя пары, отправился в Средиземное море, сам Дэвид  остался  в
Хэмптон Роуде - за шесть  недель  до  начала  занятий  в  подготовительной
школе. Его приняли сверх  комплекта.  Офицер-кадровик  (точнее,  чиновник)
определил Дэвиду кубрик и место в столовой и велел проводить дневные  часы
подальше от глаз начальства - в пустых классных комнатах, где через  шесть
недель он встретится со своими будущими коллегами. Дэвид так и поступил; в
классах оказалось  множество  всяких  книг,  используемых  для  пополнения
знаний в случае  недостатка  оных.  У  Дэвида  знаний  не  было  вовсе.  И
скрываясь от начальственных очей, он сидел и читал.
     Этого ему хватило.
     После начала занятий  Дэвид  даже  помогал  преподавателю  эвклидовой
геометрии, предмета необходимого и, быть может, самого трудного.  И  через
три месяца уже принимал присягу кадетом в Вест-Пойнте  [военная  академия]
на прекрасных берегах Гудзона.
     Дэвид  не  понимал,  что  из  огня  перебрался   в   полымя;   садизм
унтер-офицеров ничто по  сравнению  с  жуткими  издевательствами,  которым
кадеты-плебеи подвергались со  стороны  учащихся  из  старших  классов,  в
особенности самых старших,  которых  нетрудно  принять  за  уполномоченных
Люцифера в этом заорганизованном аду.
     Три месяца Дэвид потратил на то, чтобы это выяснить и сообразить, что
делать... старшеклассники тем временем занимались мореходной  практикой  и
маневрами. Но  если  он  сумеет  выдюжить  оставшиеся  три  месяца  -  все
королевства Земли будут принадлежать ему. И он  сказал  себе:  раз  девять
месяцев способны выдержать и корова и герцогиня, значит, могу и я.
     И он разделил все опасности  на  те,  которых  лучше  избегнуть,  те,
которые можно выдержать, и те, которых следует  искать  активно.  А  когда
господа и повелители возвратились, дабы ступить ногою  на  плебс,  он  уже
выработал политику на каждый типичный случай и подготовил  соответствующую
доктрину, изменения в которую  вносил,  только  чтобы  отразить  некоторые
тактические изменения, не прибегая к поспешным необдуманным импровизациям.
     Айра - о царь, я хочу сказать, - выжить в  трудной  ситуации  гораздо
важнее, чем это может показаться. Например, дедуся, - конечно же -  всегда
учил Дэвида не сидеть спиной к двери, "Сынок, - говорил  он,  -  девятьсот
девяносто девять раз ты уцелеешь, и ни один твой враг не войдет через  эту
дверь. Но не в тысячный". Если бы мой собственный дедуся  всегда  следовал
этому правилу, он дожил бы до сегодняшнего дня, да еще шастал бы по  чужим
спальням. Он прекрасно знал правило и оступился только однажды  -  слишком
уж хотелось усесться за покер. Вот  он  и  сел  в  освободившееся  кресло,
спиной к двери. Это его и сгубило. Он вскочил с кресла и успел по три раза
выстрелить из каждого револьвера в своего убийцу: мы не  умираем  покорно.
Но победа оказалась лишь моральной: вскочив с кресла с пулей в сердце,  он
был уже мертвецом. Вот что значит садиться спиной к двери.
     Айра, я никогда не забывал слов дедуси - смотри, ты тоже не забывай.
     Итак,  Дэвид  классифицировал  опасности  и  подготовил  доктрины.  В
частности, следовало  опасаться  бесконечных  вопросов,  а  он  уже  успел
убедиться, что плебей не мог отвечать "не знаю,  сэр"  старшекурснику.  Но
вопросы можно было разделить на  ряд  категорий:  история  школы,  история
флота, известные морские поговорки, имена капитанов и спортивных  звезд...
сколько секунд до выпуска и что дадут на обед. Все это его  не  смущало  -
ответы можно было запомнить, за исключением количества секунд,  оставшихся
до выпуска. И он придумал формулы, которыми успешно обходился потом.
     - Какие формулы, Лазарус?
     - Ничего особенного. Расчетное число на момент побудки и  поправка  с
учетом каждого прошедшего часа. Скажем, через пять часов после  побудки  в
шесть утра - следует прибавить восемнадцать тысяч секунд к базовому числу.
Прошло двенадцать минут - прибавь еще семьсот двадцать секунд. Так  что  в
полдень сотого дня  перед  выпуском,  например,  без  двенадцати  минут  и
тринадцати секунд час, Дэвид  мог  ответить:  "Восемь  миллионов  шестьсот
тридцать две тысячи семьсот двадцать семь секунд". Принято  было  считать,
что обучение завершается в десять часов утра,  и  Дэвид  выпаливал  цифру,
едва его спрашивали, предварительно рассчитав ее.
     В  остальное  время  дня  он  просто  глядел  на  циферблат,  как  бы
дожидаясь, чтобы стрелка подошла к нужной отметке,  -  но  на  самом  деле
производил в уме вычисления.
     Но придумал он вот что: изобрел десятичные  часы  -  не  те,  что  вы
используете здесь, на Секундусе, а  основанные  на  двадцатичетырехчасовых
земных сутках, с их шестидесятиминутным часом,  и  минутой,  состоящей  из
шестидесяти секунд. Он разбил время после побудки на большие  и  маленькие
интервалы в  десять  тысяч,  тысячу  и  сотню  секунд.  И  заучил  таблицу
перевода.
     Видишь  преимущество.  Любому  из  нас,  кроме  Энди  Либби,  упокой,
Господи, его безгрешную душу, проще вычесть десять  тысяч  или  тысячу  из
многих миллионов, чем семь тысяч двести семьдесят три, как  в  приведенном
мною  примере.  Новый  метод  Дэвида  позволял   избежать   дополнительных
вычислений. Например, десять тысяч секунд после побудки - это восемь часов
сорок шесть минут сорок секунд. Когда Дэвид составил свою таблицу и заучил
ее, на что ушло меньше дня, определять необходимое значение стало  гораздо
легче: он мгновенно высчитывал наступающий стосекундный интервал, а  затем
прибавлял (не вычитал) две цифры текущего времени, чтобы из  приближенного
ответа сделать точный. Две последних позиции всегда  замещались  нолями  -
проверь сам, - и он  мог  назвать  все  миллионы  секунд  и  при  этом  не
ошибиться.
     Поскольку метода своего он не объяснял, решили, что  он  прирожденный
счетчик - гениальный идиот наподобие Либби. Он был не идиотом - а сельским
мальчишкой, сумевшим воспользоваться головой для решения  простой  задачи.
Но староста группы, раздраженный тем, что Дэйв оказался "умным ослом" -  а
это значило: сделал такое, что самому старосте не под силу - приказал  ему
выучить наизусть таблицу логарифмов. Дэйва это  не  смутило  -  пугал  его
только "честный труд". И он принялся за  дело,  выучивая  каждый  день  по
двадцать чисел. Как считал первоклассник, этого было довольно.
     Первым сдался старший - Дэйв уже одолел шестьсот чисел и продолжал их
учить еще три недели, но уже для себя. Интерполяция позволила ему получить
первые десять тысяч  чисел  и  избавиться  от  таблиц  логарифмов  -  вещь
чрезвычайно полезная в те времена, когда компьютеров не существовало.
     Но непрекращающийся шквал вопросов не смущал Дэйва - разве что  можно
было  остаться  без  обеда,  и  он  привык  есть  торопливо,   внимательно
прислушиваясь ко всем вопросам и отвечая на  них.  Некоторые  из  вопросов
были с подвохом, например: "Мистер, вы девственник?"  Как  бы  ни  ответил
плебей,  ему  было  несдобровать.  В  те  дни  вопросам  невинности  и  ее
отсутствия уделялось повышенное внимание, не могу сказать почему.
     Однако заковыристые вопросы требовали соответствующих  ответов;  Дэйв
обнаружил,  что  на  данный  вопрос  можно  ответить:  "Да,  сэр,  о   чем
свидетельствует мое левое ухо". Или "пупок".
     Однако по большей части провокационные  вопросы  предназначались  для
того, чтобы плебей проявил кротость в ответе,  а  это  считалось  смертным
грехом. И как ни  старался  плебей,  как  ни  пытался  удовлетворить  всем
немыслимым требованиям, но раз в неделю первый отличник  решал,  что  того
следует наказать - без суда, но строго. Наказания различались от мягких  -
многократно, до упаду, повторения  упражнений,  -  их  Дэвид  особенно  не
любил, они напоминали ему о "честном труде" - до сильных: самой  настоящей
порки пониже спины. Ты, Айра, наверное, скажешь: чего тут страшного? Но  я
говорю не о шлепках, которые получают иногда дети. Здесь побои  наносились
либо клинком плашмя, либо щеткой, приколоченной к  длинному  древку.  Трех
ударов, нанесенных здоровым взрослым человеком, хватало, чтобы  превратить
седалище жертвы в сплошной кровоподтек.
     Дэвид старательно пытался избежать подобных  мучений,  но  уклониться
совсем было нельзя - разве что попросить пощады -  а  некоторые  отличники
были просто садистами. Сжав зубы, Дэвид терпел,  полагая  -  и  совершенно
справедливо, - что если убежит из школы, то тем пошатнет абсолютную власть
первого отличника. Так он думал, глядя на южную оконечность нового мула, и
терпел.
     Но его личной безопасности и  перспективам  на  жизнь,  свободную  от
"честного  труда",  грозили  и  другие,  не  менее  серьезные   опасности.
Армейский мистицизм включал в себя идею о том,  что  перспективный  офицер
должен преуспевать и в атлетических видах  спорта.  Не  спрашивай  почему,
рациональное объяснение здесь возможно не более чем  в  иных  из  областей
теологии.
     Итак, у плебеев выхода не оставалось, приходилось заниматься спортом.
И каждый день Дэвиду приходилось тратить два номинально свободных часа  не
на дремоту и не на мечты в библиотеке, а на утомительные упражнения.
     Хуже того, иные виды этого  сп