оказались  в   зоне   изменений   какой-то   из   характеристик
пространства, или вещества, или еще чего-то...
   - Своя логика в этом есть. Но как доказать?
   - Методом исключения. Если остальные возможности отпадут...
   - Ладно, допустим. Но скажи, милый мар  Форама:  с  этим  ты  и  хочешь
выступить перед начальством?
   - Что ж тут такого? Нам поручили...
   - Дай договорить. Ты подумал, какие выводы однозначно следуют из твоего
предположения?
   - Ну, до выводов я еще не добрался.
   - За ними далеко ходить не надо. Вот первый: если все обстоит так,  как
ты предполагаешь, то работы по созданию нашего сверхтяжелого будут заранее
обречены на провал. Так?
   - Н-ну... Безусловно, пока картина не изменится...
   -  Стоп.  Второе:  можно  ли  утверждать,  что   эти   твои   изменения
характеристик пространства влияют только на  наш  элемент,  а  на  другие,
более легкие, не влияют?
   - Очень возможно, что  придет  и  их  черед.  Откуда  мне  знать?  Ведь
механизм явления нам пока неизвестен!
   - И ты рассчитываешь, что наши высшие уровни согласятся...
   - У тебя, Цоцонго, есть скверная привычка язвить  по  поводу  тех,  кто
стоит на более высоких уровнях, чем мы с тобой. Я был бы очень  рад,  если
бы ты эту свою привычку оставил.
   - Знаешь ли, Форама...
   - Я настаиваю. В конце концов, лояльность ученого...
   - Погоди, мар. Я хочу сказать вот что: если завтра,  или  даже  сегодня
после обеда, начнется война, я надену мундир, возьму то, что  мне  выдадут
и, по старой памяти, пойду грузиться на  десантный  корабль.  Не  пойду  -
побегу! Понятно?
   - Молодец.
   - И если даже в результате от меня  останется  лишь  маленькое  облачко
где-нибудь на подступах к вражеской планете, я  все  равно  до  последнего
мгновения буду считать, что поступил единственно правильным образом.
   - И я тоже.
   - Но - слушай и запомни: это не помешает мне, опять-таки до  последнего
момента, называть дураком того, в чьей глупости  я  абсолютно  уверен.  Ты
знаешь, что я много лет провел на стратегической службе, и не  где-нибудь,
а  в  космическом  десанте,  где  безусловность  повиновения   и   точного
исполнения - даже не закон, а религия, культ. Но и там  мы,  не  стесняясь
своих малых звездочек, характеризовали своих старших  так,  как  они  того
заслуживали.
   - Как же так?..
   - Потому что это разные вещи. Есть Планета, это  -  принцип.  Это  наша
Планета, она - для нас. И за нее я буду  драться  с  кем  угодно,  драться
жестоко. Но не за тех, кто - беда Планеты, а не ее достоинство.  На  каких
бы уровнях они ни стояли.
   - И все-таки воздержись. Любая двойственность вредна.
   - Ладно, мое мнение ты услышал. Не буду тебя нервировать, раз ты у  нас
такой нежный.
   - Я ведь тоже служил, Цоцонго.
   - Да, состоял при таком же,  как  тут,  компьютере,  только  что  носил
мундир. Но вернемся-ка лучше к  делу,  продолжим  рассуждения.  Если  твои
предположения справедливы, то от неприятностей  не  гарантированы  и  наше
оружие, наши энергоцентрали,  залежи  ископаемых  наконец...  Дальше:  где
проходит граница, за которой эти новые  свойства  пространства  перестанут
действовать? Что уцелеет? Титан?  Железо?  Алюминий?  А  золото,  серебро,
платина? Промышленность, экономика?
   - Это ужасно, Цоцонго.
   - И, главное, защиты не будет: от законов природы  не  укроешься  ни  в
какое убежище.
   - Но что я могу сделать! - сказал Форама в отчаянии. -  Я  и  на  самом
деле не  вижу  иного  объяснения!  Нельзя  строить  гипотезы  по  принципу
"нравится - не нравится"! Это же наука!
   - Наука - пока этим занимаешься ты. Ну  я,  допустим.  Наши  коллеги  -
исследователи. Но вот представь: ты доложил свои выводы тем,  кто  ожидает
результатов. Поставь себя на их место. Естественно, они тоже ужаснутся.  И
в первую очередь потребуют чего?  Чтобы  их  успокоили.  Утешили.  Указали
выход из положения. Или хотя бы направление, в котором этот выход  искать.
Пойми: бремя руководства заключается в том,  что  все,  что  происходит  в
сфере его влияния, хорошее и плохое, приписывается ему, даже если на самом
деле от него нимало не зависит. И поскольку никто не  отказывается,  когда
им приписывается хорошее, то трудно возражать, и когда приписывают плохое:
как ни доказывай, мнение массы все равно останется прежним.
   - Ну, пусть так...
   - Как же, по-твоему, должно почувствовать себя руководство, которому ты
заявляешь, что при нем может наступить всего-навсего конец света? И к тому
же не можешь подсказать, как его  предотвратить.  И  как  оно,  по-твоему,
должно поступить?
   - Как же?
   - Самое малое - просто-напросто с тобой  не  согласиться.  Поверят  они
сами или нет - дело другое, но вслух они не согласятся. Отвергнут. Скажут,
что ты спятил. Мы оба - если я стану тебя поддерживать.  Будут  рассуждать
по такой схеме: если и предстоит конец света, пусть раньше  времени  никто
ничего не знает. Чтобы не было паники. Ужаса. Смуты. Всего прочего. И  тут
есть Своя логика.
   - Но на результат это не повлияет!
   - Естественно, Форама.
   - Постой. Но почему мы вдруг начали думать в этой плоскости? Ведь и  на
самом деле может найтись какой-то выход! С какой стати  мы  примиряемся  с
мыслью о невозможности спасения? Давай думать, Цоцонго, давай думать, пока
еще  есть  время!  Во-первых,  мы  не  знаем,  с  какой  скоростью   будут
происходить эти изменения. Так что до железа, быть может, дойдет еще очень
не скоро; не исключено, что и вообще не дойдет. К счастью, не все тут надо
решать сразу. В первую очередь - тяжелые,  Цоцонго,  в  них  опасность.  О
сверхтяжелых я не говорю, их - ничтожные количества... Тяжелые элементы. В
рудах  -  не  так  страшно:  там  они  в  очень  рассеянном  виде.  Просто
эвакуировать   людей   подальше.   Конечно,   будет   великое    множество
микровзрывов, немалая в сумме энергия  уйдет  в  пространство,  возникнут,
быть может, нарушения климата,  но  с  климатом  можно  еще  побороться...
Оружие? Срочно выбрасывать в пространство, и подальше. Нацелить хотя бы на
солнце, что ли...
   - А энергоцентрали?
   - Стопорить. Вынимать горючее. В ракеты. И - туда же.
   - Планета без энергии?
   - Вовсе нет. Речь идет только о тех станциях, что работают  на  тяжелых
элементах. Половина, в крайнем случае. И может  быть,  Цоцонго,  это  и  к
лучшему. Будет меньше дерьма, меньше роскоши,  реклам,  оружия,  отравы  в
атмосфере...
   - Конец цивилизации.
   - Но не жизни. Живые, могут искать выход. У мертвых выхода больше нет.
   - И этим ты хочешь успокоить начальство?
   - Что же делать, если другого пути не найдется?
   - Предложишь им остаться без оружия?
   - Цоцонго, обожди. Если я прав, то и у Врагов не лучше...
   - Не лучше, да. Но ведь они не явятся, чтобы  доложить  об  этом.  Если
даже знают. Но есть вероятность, что мы, благодаря  нашему  сверхтяжелому,
столкнулись с этим эффектом первыми. А те спохватятся, только когда  в  их
лабораториях начнут фукать ядра полегче  нашего.  Но  и  тогда  они  будут
держать все в строжайшей тайне, как и  мы.  Будут  надеяться,  что,  может
быть, как раз мы ничего не знаем, что у нас начнется паника - и тогда бери
нас голыми руками. Только руки нечем будет довезти: флота больше не будет,
придется восстанавливать доисторические конструкции на химическом топливе.
Итак, что будет происходить на той планете, мы узнаем далеко не  сразу.  А
чтобы и они не узнали, что происходит у нас, даже те меры, которые решатся
принять, будут строго  засекречены.  Демонтаж  централей  будут  объяснять
ремонтом, а  кое-где  -  уступкой  мнению  окружающего  населения,  а  что
касается оружия, то за него будут держаться до последней возможности.
   -  Последней,  предпоследней...  Цоцонго,  надо  немедленно  установить
наблюдение  во  всех  институтах,   где   есть   сверхтяжелые.   Обеспечив
безопасность, конечно. Эвакуировать людей... Если мы  правы,  то  элементы
будут разрушаться в  строгой  последовательности,  от  больших  номеров  к
меньшим. И по скорости этого процесса мы сможем составить представление  о
его характере - равномерен он, ускоряется или замедляется, и о том,  каким
временем мы вообще располагаем. Я думаю, это первое,  что  должна  сделать
администрация. И надо доказать им, что наибольшая  опасность  -  именно  в
оружии, и его надо выкинуть поскорее.
   - Попробуем... Только, видишь ли, Форама, оружие  ведь  не  обязательно
запускать к солнцу.
   - Ты хочешь сказать...
   - На Врага. Чтобы грохнуло не зря: глядишь, и уложат двух зайцев сразу.
Но ведь это и тем наверняка придет в голову...
   -  Цоцонго,  знаешь  что?  Я  только  что  понял:  ситуация   настолько
неопределенная, что предпринять что-либо можно только с ведома и согласия.
Врагов.
   - Эй, Форама! Чем это пахнет?
   - Но есть ведь у нас договоры об оружии! Почему не заключить еще  один?
Тут дело поважнее.
   - Дело, действительно, важное. И ты предлагаешь ни более, ни менее, как
раскрыть врагу самый, может быть, большой  секрет,  каким  мы  обладаем  в
текущем столетии!
   - Но ведь не сами же мы! Мы предложим...
   - И сделаем большую ошибку: вторгнемся в чужую область деятельности. Из
ученых станем делаться политиками. А это ни к чему. Этого никто не  любит.
Тебе нравится, когда политики начинают устанавливать научные  законы?  Так
же и им. Да и мы, действительно, не имеем нужной  подготовки  и  не  можем
себе представить всех сложностей, связанных с этими делами.
   - И все же я...
   - Советую тебе мысленно проститься со своей красоткой,  Форама:  другой
возможности у тебя не будет.
   - Что ты говоришь, Цоцонго!
   -  Простые  вещи.  Достаточно  уже  и  того,  что   мы,   по   стечению
обстоятельств, стали обладателями настолько  секретной  информации,  какая
нам по уровню вовсе не полагается.
   - Мы же сами сделали открытие!
   - Открыть - еще  не  смертельно.  Но  заодно  мы  получили  возможность
заглянуть в будущее, увидеть, как будут развиваться события в  планетарном
масштабе и даже в межпланетном. Такого нам никто не позволял.
   - Но послушай...
   - Нет, выговаривать тебе за это не станут. Но "мало ли что может  потом
приключиться. Случайно.
   - Говори, сколько хочешь, - я не поверю.
   -  Я  лишь  советую:  доложи  о  физической  стороне  вопроса.  И  тебя
внимательно выслушают. Но даже там, где  выводы  лежат  на  поверхности  и
напрашиваются сами собой, не делай их. Предоставь другим. Сам же  старайся
показать, что ты понимаешь ровно столько, сколько тебе полагается.  Ни  на
волос больше.
   Форама помолчал.
   - Ну, а если они этих выводов сами  не  увидят?  И  надо  будет,  чтобы
кто-нибудь подсказал? Тоже молчать?
   Цоцонго ответил не сразу:
   - Можешь меня презирать, однако, с точки зрения здравого смысла,  самым
лучшим было бы - не говорить ничего вообще. Не нашли, не разобрались  -  и
дело с концом. К сожалению, мы люди честные и не сможем промолчать.  А  то
бы благодать: в конце концов все свалили бы на вражеских лазутчиков,  мало
ли на них валили в разные  времена...  Но  мы  скажем,  и  уже  тем  самым
навредим себе предостаточно. А что касается твоего вопроса... Знаешь,  мне
как-то неохота, чтобы мою кабинку, когда я в очередной раз поеду на работу
или домой, на перекрестке случайно перетолкнули бы не в  соседний  ряд,  а
скинули  с  третьего  яруса  эстакады  на   мостовую.   Или   какие-нибудь
отверженные с лучеметами ворвались ночью в мое жилище.
   - Неужели общество не выскажет своего мнения?
   - Репортеров там не будет, могу гарантировать.
   - Цоцонго, - сказал Форама вполголоса, но решительно. - Они ведь  могут
просчитаться. Без нас наделают глупостей. А  Планета  -  это  ведь  прежде
всего  люди.  Но  я  тебе  не  верю,  Цоцонго.  Они  не   такие.   Они   -
государственный разум. И все поймут, и все сделают, как надо.
   Цоцонго зевнул, потянулся.
   - Ну и наговорили мы... Давно уже я столько не трепался.  Знаешь,  мар,
меня все это не особенно и  волнует.  Я  подохну  без  особого  сожаления,
потому что буду хоть знать причину, один из немногих. И девушки, с которой
мне было бы так жалко расстаться, у меня нет. Но почему-то я чувствую, что
обязан помочь тебе. Вот почему я предостерегаю.
   - И все же я скажу им, Цоцонго.
   - Скажешь, скажешь. Только, пожалуйста, хоть не все залпом.  Посмотрим,
как будут слушать, как станут развиваться события. Нужно будет -  скажешь,
а там хоть трава не расти. Вот если бы ты мог предложить принцип  аппарата
для нейтрализации этого явления, для  локальной  нейтрализации,  чтобы  мы
уцелели, а те - нет, вот тогда  тебя  любили  бы,  кормили  и  гладили  по
шерстке. Знаешь, чем черт не шутит, - ты заяви, что намерен  работать  над
этой идеей. Будет полезно для здоровья. А обо всем остальном  они  забудут
через пять минут, потому что у них возникнет множество проблем, о  которых
мы с тобой и представления не имеем. Серые мы люди, Форама,  знаем  только
свои ядра и частицы, от и до, не более. Что поделаешь...  Знаешь,  у  меня
что-то аппетит разыгрался. Есть-то нам дадут?
   Едва слышно щелкнул замок, дверь гостиной отворилась. На  пороге  стоял
сопровождающий из шестерки, из-за его плеча выглядывал тот самый  ключник,
что принимал их внизу.
   - Оба, с вещами, - сказал ключник, дыша в сторону.
   - Вот беда - вещей нет, - сказал Цоцонго.
   - Положено с вещами, - ответил ключник  и  еще  пошевелил  губами,  без
звука. - Ладно, валяйте так. У вас все не как у людей... Гуляйте  здоровы,
еще увидимся.
   - Думаешь? - спросил Цоцонго весело.
   Ключник неожиданно усмехнулся как-то совсем иначе,  открывшись  в  этой
улыбке на миг, сделавшись проницаемым и беззащитным.
   - Есть здесь у нас нечто, -  совсем  другим  тоном  сказал  он,  словно
равный заговорил с равным, но опытный - с неофитом. - Нечто, от чего  тебе
уже не избавиться, когда вдохнешь его; а вы уже вдохнули. И оно тянет, как
многоэтажная высота подмывает броситься вниз, навстречу тому,  что  и  так
неизбежно... - Он брякнул ключами. - И однажды поймешь, что  лучше  прийти
сюда самому, чем ждать. Здесь - мир определенности и покоя,  гавань,  куда
выносит потерпевших крушение... -  Он  на  миг  закрыл  глаза,  а  открыв,
устремил их на сопровождающего. - Ладно, катитесь, падлы, - снова вошел он
в защитный свой образ, - языком тут стучать с вами - без толку...


   - Слишком мало времени, - проговорил Фермер. - А  твои  люди  почему-то
медлят.
   - Они мои, пока я не отпускаю их от себя, -  откликнулся  Мастер.  -  Я
ведь не подменяю своими людьми тех, под именем которых они выступают.  Там
возникает своего рода симбиоз. И моя информация, кажется им,  не  приходит
извне, а возникает в них самих. А они привыкли не очень доверять себе. Что
же, сомнение - прекрасная черта...
   - Это  один  из  точных  признаков,  по  каким  узнаешь  заторможенную,
скованную  в  своем  развитии  цивилизацию:  предположения  и  догадки   о
существовании иных, высших культур и  попытки  добиться  контакта  с  ними
технологическими средствами, - в словах Фермера звучало не  пренебрежение,
но сожаление. - А ведь контакт, как они это называют, так прост!
   - Неизбежная примитивность мышления, - откликнулся Мастер. - Для  того,
чтобы уверовать в контакт, людям подобных цивилизаций  необходимо  увидеть
снижающийся   корабль   сверхнебывалой    конструкции.    Скрытая    форма
идолопоклонства, не что иное. Им нужен голос с неба, чтобы понять, что это
- откровение. Их логика не позволяет  им  понять,  что  для  любой  высшей
культуры самый простой и употребимый способ передать свои знания низшей  -
вложить их в уста одного из них.
   - Мне трудно признать такую  категорию,  как  безнадежность,  -  сказал
Фермер.  -  Но  когда  думаю  о  них,  порой  опускаются  руки  и  хочется
предоставить все дела их течению.
   - Нет, - не согласился мастер. - Когда садовник складывает руки, в рост
идут сорняки. А потом приходится их выжигать.
   - Потом они сжигают сами себя, освобождая место, - поправил  Фермер.  -
Но это немногим приятней.
   - Ты хочешь сказать, что не в состоянии помешать им?
   - Я - Фермер. Могу засеять поле,  но  не  в  состоянии  помогать  росту
каждого стебелька в отдельности. Даже каждого ствола. И уж подавно не могу
сделать так, чтобы из семечка яблони вырос дуб. Даже не  дуб,  а  хотя  бы
яблоня другого сорта. Что могу, я делаю. Хотя я посылаю только мысли, а ты
- своих людей. И при этом не одних только эмиссаров.
   - Посылаю. И мне жаль их, Фермер. Им приходится нелегко. Вы  же  знаете
задачу эмиссара: его объект - люди, а не  события.  И  пусть  он  в  силах
влиять на человека, порой выступать от  его  имени,  поддерживать  его  до
определенной степени, чтобы, когда эмиссар уйдет, этот человек и сам был в
состоянии продолжить начатое дело, - но этим его возможности, по  сути,  и
ограничиваются. Я могу оказать непосредственную помощь лишь в  критических
ситуациях: вмешательство со стороны бросается в глаза и подрывает доверие.
Во всех остальных случаях мои люди  должны  обходиться  своими  силами.  И
очень хорошо, когда они могут черпать поддержку друг в друге - чаще  всего
даже не понимая, что оба они из одной  команды  и  что  встреча  их  -  не
первая. Правда, опытный эмиссар чувствует это почти сразу. Но опытных  там
у меня, как ты знаешь, - всего один.  И  ему  придется  нести  тяжесть  не
только его собственной задачи, которая  достаточно  сложна,  но  и  как-то
поддержать другого, который, по обстоятельствам, должен будет сыграть  там
главную роль.
   - Ты уверен в успехе, Мастер?
   - Уверен? Не знаю. Я верю - это, пожалуй, точное слово.


   С Форамой из дому ушли шестеро, но еще двое остались. Мин Алика лежала,
свернувшись клубком под одеялом, по временам крупно вздрагивая; мыслей как
бы не было, но каждый раз, когда кто-то из  оставшихся  двигался,  на  нее
нападал страх: их было двое, здоровенные молодчики, она - одна, защищенная
лишь тонким одеялом, а слышать о  таких  ситуациях  ей  в  разные  времена
приходилось разное. Боялась она так, что это, наверное, было  заметно;  во
всяком случае один из оставшихся, глянув на нее, вдруг усмехнулся и сделал
пальцами козу, как маленькому ребенку, и Мин  Алика  послушно  и  поспешно
улыбнулась, хотя не до смеха ей было. Однако пока что они вели себя чинно,
ничего себе не позволяли, а вскоре и совсем затихли, словно  задремали  на
табуретках по обе стороны двери: привыкли, видимо, ждать, терпения  у  них
было намного больше нормального. Понемногу Мика осмелела: не расставаясь с
одеялом, стала по очереди дотягиваться до своих вещичек и под  одеялом  же
одеваться. Было это не очень удобно, но куда безопасней: самое страшное  -
когда тебя видят и ты становишься вдруг для них конкретной  и  досягаемой.
Она ворочалась под одеялом, но  они  только  мельком  покосились  на  нее:
ощущали, видно, что никакого подвоха с ее стороны не будет, а может  быть,
и беглых взглядов им было  достаточно,  чтобы  понять,  что  она  там  под
одеялом делает и чего не делает.
   Так Мика вползла в домашние брюки, - в них она чувствовала себя  совсем
уверенно, - и тогда  уже  встала;  комнатные  босоножки  аккуратно  стояли
подле, как она сама их вчера поставила.  Тогда  только  один  из  сидевших
встал и шагнул к ней; Мика сжалась, готовая кричать и отбиваться, но тот в
двух шагах выжидательно остановился. Она поняла и, не убирая постели, ушла
в душевую. Противно было, что чужой  начнет  сейчас  копаться  в  постели,
которая теперь была уже не просто местом, где спят, но  -  соучастником  и
свидетелем, молчаливым другом, с  которым  можно  без  слов  вспоминать  и
переживать бывшее; да, противно - но Мин Алика понимала,  что  таким  было
дело этих людей, которое  и  им  самим,  может  быть,  не  бог  весть  как
нравилось, но они его делали, у каждого из них были на то, наверное,  свои
причины, и мешать  им  так  или  иначе  было  бы  бесполезно.  Когда  она,