ой высокой (капитан запрокинул  голову,  чтобы  увидеть
это)  крышей,  с  балкончиками;  яркой  муравой  луг   убегал   от   него,
пересеченный   неширокой,   прозрачной,   медленно   струящейся    речкой,
окаймленной невысокими кустами, - убегал к кромке леса, видневшегося вдали
и как бы заключавшего луг с речкой и домом в  раму.  Хотя  дом,  как  было
сказано, и возвышался над лугом, но лес у горизонта был,  казалось,  выше,
как если бы луг был дном то ли чаши, то ли блюда - и непонятно  было,  как
речка в дальнейшем течении могла взбираться вверх.  Впрочем,  может  быть,
она и не взбиралась, а впадала в какое-то  маленькое  и  невидимое  отсюда
озерцо. Выше было небо, густое, южное, цвета индиго, в  котором  привычный
глаз искал необходимое для  завершения  и  полной  убедительности  картины
солнце - и не находил его, хотя свет был июньский, утренний,  животворный.
Был свет, и был запах, хмельной запах летнего  утра,  солнца,  и  меда,  и
цветущей травы, и теплого тела. Ульдемир постоял, не моргая, боясь, что от
малейшего движения век все это  исчезнет  и  останется  лишь  непрозрачная
дымка и двухметровый круг; наконец глаза, не вытерпев яркости, моргнули  -
все  же  осталось,  ничто  не  обмануло,  не  подвело.  Прожужжала  пчела,
прошелестел ветерок, где-то перекликнулись птицы - жизнь  журчала  вокруг,
ненавязчивая, себя не рекламирующая, занятая сама собой  -  жизнью,  когда
все  происходит  там,  тогда  и  так,  когда  и  где  нужно,  и  никто  не
препятствует  происходящему.  Ульдемир   стоял   бездумно,   беспроблемно,
бестревожно, забыв дышать, пока легкие сами собой не заполнились до отказа
воздухом и не выдохнули его чуть  погодя.  То  был  вздох  не  печали,  но
полноты чувств. Еще мгновение - и невозможно стало переносить эти  чувства
одному; другой человек понадобился, женщина,  о  которой  говорило,  пело,
шелестело все вокруг. И - как  будто  дано  было  сегодня  незамедлительно
сбываться  желаниям  -  послышались  шаги  на  веранде,  там,   где   она,
изогнувшись,  скрывалась  за  углом  дома.  Ульдемир  повернулся,   шагнул
навстречу, заранее приподнимая руки; но то был Мастер, и руки опали.
   Мастер подошел, остановился вплотную, положил руку на плечо  Ульдемира,
как  бы  обнимая,  -  с  высоты  его  роста  это  было  легко.   Странное,
покалывающее тепло от ладони пришедшего проникло в тело  и  растеклось  по
нему,  уничтожая  последние  остатки  слабости,   неуверенности,   боязни.
Дружелюбием веяло от Мастера, и стало можно спросить его,  словно  старого
знакомца:
   - Что это за чудо, Мастер? Где мы? Что за планета?
   - Это Ферма, - ответил Мастер, не уточняя остального. - Не  вся  ферма,
конечно - она обширна, ее не охватишь взглядом.
   - Райский  угол...  Мастер,  я  отдохнул  и  чувствую  себя  прекрасно.
Спасибо... то есть Тепла тебе, хотя тепла здесь, по-моему, достаточно, а я
уж ожидал, что вокруг окажутся льды... Итак, я в наилучшей  форме  и  пора
мне, думаю, встретиться с моим экипажем.  Если  они  чувствуют  себя  хоть
вполовину так хорошо, как я.
   - А если нет?
   - Тогда - тем более. Мастер, что с ними?
   - Не волнуйся. Им не хуже, чем тебе.
   - Тогда, прошу тебя, не станем медлить. Но... - Ульдемир замялся, потом
продолжил решительно: - Прежде чем увидеть всех, я  хотел  бы  встретиться
с... нею.
   - С кем?
   - С Астролидой. Ну, с женщиной.  Не  думай,  -  почему-то  смутился  он
вдруг, - ничего такого. Просто она женщина и, может  быть,  хочет  сказать
мне что-то, что ей будет неудобно говорить при всех.
   - Женщина? - Казалось, Мастер  не  понимал  его.  -  Извини,  но  я  не
уразумел до конца. Разве у вас была женщина  в  экипаже?  Или  ты  увидел,
успел заметить какую-то здесь?.
   - Мастер! - проговорил Ульдемир в гневном страхе. - Ты сказал мне,  что
спасены все!
   - Нет. Этого я не знаю. Спасено девятеро, и я еще раз подтверждаю это.
   - Ну?
   - Это одни мужчины. Девять, включая тебя.
   Ульдемир посмотрел на него, в первый миг не  понимая  еще.  Но  тут  же
сообразил - и руки задрожали, сердце стало раскачиваться, как  колокол,  и
ноги перестали повиноваться.
   Девять, считая и его. Но ведь он себя не считал! Девять - это без него.
С ним - десять! Вот откуда то ощущение...
   - И среди нас... не было женщины?
   Мастер качнул головой.
   - Почему так? Ну почему?..
   Больше слов у Ульдемира не оказалось. И вообще ничего у него теперь  не
было. Потому что ничто не было нужно.
   - Как же так? - смог он еще выговорить после  паузы,  так  и  не  сумев
понять, чем так провинился он перед жизнью, что  она,  уже  первым  ударом
сбив его с ног, наносит лежачему и второй, чтобы добить окончательно. Рука
Мастера крепко лежала на плече капитана; Ульдемир попытался было  сбросить
ее, но Мастер словно и не заметил движения.
   - Ульдемир, а если бы недосчитались кого-нибудь  из  мужчин,  разве  ты
горевал бы меньше?
   Ульдемир по-мальчишески мотнул головой.
   - Разве ты не понимаешь? Нам, мужчинам, полагается рисковать. Без этого
нет полноты жизни. Такое в нас заложено. И если гибнет кто-то из нас,  то,
конечно, горько и обидно, но... это естественно,  понимаешь?  Прости,  ты,
похоже, думаешь, что ты старше меня (Мастер усмехнулся углом рта),  но  на
деле я родился очень, очень  давно,  и,  может  быть,  то,  как  я  думаю,
покажется тебе, всем вам старомодным - но  весь  мой  экипаж  мыслит  так,
потому что все мы родились во времена,  когда  мужчина  еще  был  или,  по
крайней мере, мог быть мужчиной - хотя я застал эти времена уже на закате.
И вот я  или  любой  из  нас  восприняли  бы  гибель  одного  из  нас  как
прискорбную закономерность. Но когда гибнет женщина, а мы остаемся в живых
- девять здоровых мужчин...
   - Ты объясняешь очень убедительно, - сказал  Мастер,  по-прежнему  чуть
усмехаясь. - Но ответь: ты любил ее? Очень?
   Мальчик стесняется говорить о любви, уклоняясь то в замкнутость,  то  в
цинизм: цена любви ему еще неизвестна. Но мужчина  говорит  о  ней,  когда
нужно, хотя молчит, когда в признаниях нет нужды. И Ульдемир ответил:
   - Да.
   - Но ведь ты любил и раньше, верно? Только не отвечай чем-нибудь  вроде
того, что ты и вчера обедал или что каждая новая  любовь  сильнее,  потому
что те уже в прошлом, а эта - настоящая. Скажи кратко.
   - Любил. И если бы не она, то  не  знал  бы  истинной  цены  любви.  Но
говорить об этом дальше я не хочу. Это - мое дело. Ты спас меня. Но  лучше
бы - ее. Вот и все. - Ульдемир не знал, что сейчас лучше: остаться  одному
со своей болью или попытаться растворить ее в общении  с  друзьями.  -  Но
остальных-то я могу видеть?
   - Несомненно. Однако прости  меня  -  именно  сейчас  у  меня  возникла
потребность говорить о любви,  и  именно  с  тобой.  Поверь  мне:  это  не
бессмысленная прихоть.
   - Не вижу смысла.
   - А в чем ты вообще видишь смысл? Ты, младенец в  огромном  мире...  Не
тебе знать, в чем какой смысл сокрыт. Скажи мне: что гнетет  тебя?  Потеря
женщины? Или - потеря любви?
   - Одно и то же.
   - Ты противоречив. Любовь - это часть тебя. Женщина - сама по себе, она
- иное существо. Ты сам признался,  что  любил  и  раньше.  Следовательно,
объекты любви могут меняться.  А  чувство  в  тебе  остается.  Слушай.  Та
женщина исчезла. Сожалею. Но ее больше нет. И тут я бессилен. А  вот  дать
тебе иную любовь - эта задача не кажется мне неразрешимой.
   - Пустое, Мастер. Не знаю, какие парадоксы ты сочиняешь, но меня ими не
убедить. Я не хочу другой любви. Пусть Астролиды нет - я  буду  любить  ее
все равно. В памяти она жива. Нам не привыкнуть к тому, что самое  дорогое
находится далеко от нас в пространстве и времени. И пусть у нас с ней было
очень немногое - в нем содержалось столько всего, что  хватит  на  остаток
жизни. Спасибо за сочувствие. Но мы привыкли справляться с горем сами.
   - А это  вовсе  не  сочувствие,  Ульдемир.  Я  корыстен.  И  совсем  не
предлагаю свою помощь задаром. Альтруизм - не мой грех.
   - А если я не нуждаюсь в помощи?
   - Еще как нуждаешься! Потому что, видишь ли, мне нужен  ты.  И  не  для
того, чтобы проводить с тобою время: у меня вечно не хватает времени, хотя
я и не так скован им, как ты и все вы. Ты нужен мне для серьезных дел.  Но
без моей помощи тебе их не выполнить. А моя помощь и будет  заключаться  в
том, чтобы дать тебе всю ту силу, какая вообще может в тебе возникнуть.  А
значит - дать тебе и любовь,  потому  что  человек,  вооруженный  любовью,
сильнее вдвое, а может быть, и втрое.
   - Не знаю, что у тебя за дела, Мастер. Но у нас достаточно своих. Я уже
говорил: только доставьте нас на-Землю...
   - Готов. Любого, кто захочет. Но только после того, как все вы сделаете
то, о чем я попрошу.
   - Тебе не кажется, что пользоваться нашей зависимостью недостойно?
   - Нет. Зависимость - это ты сказал чересчур  мягко.  Да  вас  не  было,
понимаешь? Вы исчезли. Но я вернул вас - потому что вы мне нужны.
   - Я вижу, ты гуманист, Мастер...
   - А ты гуманен - к рыжим муравьям? Но остерегайся судить, не зная  всех
обстоятельств. Тебе рано в судьи, человек;  хорошо,  если  вы  доросли  до
того, чтобы быть свидетелями. Ты ведь больше не полагаешь, что ты  и  твои
спутники остались живыми после взрыва? (Ульдемир невольно провел рукой  по
бедрам, проверяя.) - Нет, Ульдемир, с позиций  вашего  уровня  знаний  вас
просто больше не  было.  Но  уже  в  твое  время  занимались  реанимацией;
примитив, конечно, но все же - движение в нужном направлении.  А  вас  мне
пришлось рекомбинировать по  описку  пространственной  памяти:  след  ведь
остается и в пространстве, а не только на мокром  песке.  Можешь  считать,
что я создал вас заново - и могу делать с вами, что хочу. Но я предпочитаю
не приказывать, а просить. И предлагаю тебе условия договора. Ты  сделаешь
то, что я поручу, честно отдавая все силы. И пока ты  будешь  занят  этим,
останешься подчиненным мне. И станешь пользоваться тем, что я тебе дам.  И
если я захочу, чтобы ты полюбил, - полюбишь...
   - Нет.
   - Какая самоуверенность! Ну а потом, в благодарность  за  сделанное,  я
отправлю тебя на Землю. Тебя и любого, кто захочет.
   - Захотят все.
   - Значит, отправлю всех.
   -  Жестоко,  Мастер,  и  несправедливо.   Но   ты   не   хочешь   нашей
благодарности, хочешь, чтобы мы отработали свое спасение - будь по-твоему.
Договор так договор. Не прикажешь ли расписаться кровью?
   - Достаточно слова.
   - Но с оговоркой. Может быть, тебе это не совсем понятно, но у  нас,  у
каждого, есть  представление  о  такой  вещи,  как  мораль.  И  если  твое
поручение связано с нарушением морали...
   "Черт меня возьми, - подумал вдруг Ульдемир. - Да это  просто  идиотизм
какой-то. Погиб корабль. Астролида погибла, а  я  тут  изъясняюсь  с  этим
сумасшедшим, да еще какими-то дурацкими словами".
   - Мора-аль, - протяженно произнес Мастер, непонятно  -  с  иронией  или
просто уважение прозвучало в его голосе. - Ну а какова же эта твоя мораль?
К примеру, что велит она делать с падающим? Поддерживать? Или подтолкнуть?
   Это Ульдемир знал давно:  не  всякого  падающего  следует  вытаскивать.
Иного и на самом деле стоит подтолкнуть, потом  присыпать  землей,  а  для
верности еще и воткнуть осиновый кол.
   - Смотря кто падает.
   - И решать будешь ты. Нет-нет, я понимаю: ты будешь исходить не  только
из своих симпатий. Ты  станешь  оправдываться  -  ну  хотя  бы  интересами
общества. А ты уверен, что всегда правильно  их  понимаешь?  Есть  у  тебя
абсолютные критерии того, что - добро и что - зло?
   - Абсолютных не бывает.
   - Ошибаешься. Они есть. Но если бы даже  было  по-твоему  -  на  каждом
новом уровне знания люди поднимают свои относительные критерии все выше. А
значит, и сама мораль становится выше и совершеннее. Но поскольку она  при
этом неизбежно изменяется, то  на  каком-то  этапе  новые  критерии  могут
оказаться противоположными твоей морали  и  ты  решишь,  что  они  поэтому
вредны и носителя их надо толкнуть, чтобы он упал...
   - К чему этот разговор, Мастер?
   - А мне интересно, что ты за человек, что за люди все  вы.  Погоди,  не
начинай излагать мне основы  твоей  морали:  они  тут  известны.  Но  ведь
прочитанное или услышанное каждый понимает по-своему, и мораль любой эпохи
есть  лишь  средняя  величина  множества  личных  моралей.  И   вот   меня
интересует: кто ты таков, что можешь и чего  не  можешь,  насколько  можно
тебе верить и насколько - нельзя?
   - Мне трудно об этом судить.
   - И не надо, Ульдемир. Судят по поступкам. Вот я и дам тебе возможность
совершать поступки, а потом ты придешь, и мы рассудим.
   - Да почему именно я? Прилетайте на Землю. Там...
   - Захотим ли мы посетить Землю - вопрос  иной,  и  сейчас  мы  об  этом
говорить не станем. Пока речь - о тебе. О твоих поступках. Ты  скорбишь  о
женщине - это поступок. Ты  отказываешься  от  другой  любви:  продолжение
первого  поступка.  Возникает  определенное  впечатление  о  тебе,  как  о
человеке, способном хранить верность - или, во всяком случае, стремиться к
этому. Даже вопреки здравому смыслу. Потому что если бы ты  задумался,  то
понял: от любви отказаться невозможно, любовь - не акт воли. Пока ее  нет,
отказываться не от чего. Когда  есть  -  отказываться  поздно.  Отказаться
можно от проявлений любви - это другое дело и, по сути, мы говорим  именно
об этом. Но подойдем к нашей теме иначе. А если я  скажу  тебе,  Ульдемир:
сделай то, что я попрошу, - и в награду я верну тебе ту женщину, о которой
ты тоскуешь! И если то, о чем  я  попрошу,  не  будет  совпадать  с  твоей
моралью, полностью или частично, - как велико должно быть это расхождение,
чтобы ты отказался? Способен ли ты вообще отказаться? Или  -  способен  ли
согласиться?
   Ульдемир уперся в Мастера взглядом.
   - Она жива?
   - Жива, не жива -  понятия  относительные,  как  ты  можешь  судить  на
собственном опыте...
   Но Ульдемир  успел  уже,  пусть  на  мгновение,  отчаянно,  исступленно
поверить: жива! Или - может оказаться живой...
   - Хватит отвлеченных рассуждении! Говори, чего ты от меня  ждешь.  И  я
отвечу.
   - Скажу, когда придет время. -  Казалось,  Мастеру  доставляла  немалое
удовольствие эта беседа, в которой он, как большой черный кот, то выпускал
когти, то втягивал их и касался мыши гладкой лапой. - А теперь  рассмотрим
еще одну возможность.  Астролида  возникнет.  И  окажется,  что  ты-то  ее
любишь, а она тебя - нет. И все, что случилось ночью в твоей каюте ("Черт,
откуда он знает?" - мелькнуло), было лишь миражем - просто почудилось ей и
исчезло. И она пройдет мимо, лишь по-дружески  кивнув  тебе.  Стоит  ли  в
таком случае возвращать ее?
   - Да, - почти беззвучно проговорил Ульдемир.
   - Но тебе будет куда больнее. Ведь сейчас она целиком твоя. А  тогда  -
если она потом окажется не одна...
   - Все равно, Мастер, если есть хоть малейший шанс...
   - Как же так? Объясни.
   Ульдемиру вдруг показалось, что очень многое зависит от  того,  что  он
сейчас ответит.
   - Потому, Мастер... Как объяснить тебе? Если в любви любишь самого себя
- тогда, конечно, не надо. Но если любишь другого - значит,  любишь  самое
его существование, как бы он сам ни относился к  тебе.  Пусть  она  будет,
Мастер!
   - Романтик! - усмехнулся Мастер беззлобно и даже как бы сочувственно. -
Ну что же, для первого знакомства мы поговорили достаточно.
   - Нет, погоди, нельзя же так! Ты обещаешь?
   - Обещать - не в  моих  правилах,  Ульдемир.  Ничего  сверх  того,  что
необходимо, а необходимое входит в договор. -  Голос  его  был  холоден  и
деловит. - Поговорим, теперь о деле, от которого зависит, весьма возможно,
и все остальное.
   - Я готов, - сказал Ульдемир, напрягая мускулы, как если бы действовать
предстояло немедленно: бежать куда-то, настигать, бить кулаками...  -  Что
надо сделать?
   - Этого-то я и не знаю.
   - Опять шутки?
   - Будь почтительнее, Ульдемир. Я  говорю  правду.  Я  Знаю,  чего  надо
добиться, но не знаю - как. Это ты увидишь на месте, а вернее - решишь  на
месте. Ты станешь поступать так, как подскажут тебе обстановка и эта  твоя
мораль - потому что больше тебе не с кем будет посоветоваться.
   - Было бы лучше, если бы мои друзья, экипаж, были бы там со мною.
   - Они, возможно, будут.
   - Значит, найдется с кем посоветоваться.
   - Они будут, но ты можешь и не опознать их там.
   Ульдемир недоверчиво усмехнулся.
   - А когда ты глянешь в зеркало на самого себя, ты  не  узнаешь  и  себя
тоже. Ты будешь совсем другим человеком, как и они. Другое имя, внешность,
знания, функции. Другое общество,  другая  планета.  И  только  в  глубине
сознания ты будешь помнить, что кроме  всего  прочего  ты  еще  и  капитан
Ульдемир. И капитан будет выходить на сцену лишь в критические секунды.  А
в остальном каждый из вас станет частью той жизни,  с  ощущением,  что  та
жизнь для вас - единственная и настоящая. Иначе нельзя.
   - И все же я не понимаю одного.
   - Постараюсь ответить.
   - Зачем тебе я? Если бы ты посылал меня туда, где я - или мы - были  бы
единственными людьми, тогда понятно. Но если там, куда я  должен  попасть,
существуют люди, общество, человечество...
   - Все это там есть.
   - Так почему же ты не поручишь этого одному из  них?  На  твои  условия
согласились бы многие. Разве там  нет  никого,  потерявшего  любимую?  Или
претерпевшего еще что-то такое, после чего трудно жить?
   - Застигнутых бедой людей можно найти везде. Остановка не за  этим.  Но
попытаюсь объяснить тебе,  почему  я  действую  так,  а  не  иначе.  Чтобы
заставить человека оттуда сделать то,  что  мне  нужно,  мне  пришлось  бы
принудить его увидеть мир, в котором он  живет,  совсем  иначе.  Так,  как
видим его мы отсюда.
   - Ну и что же?
   - Ему было бы очень тяжко, Ульдемир. И он перестал бы быть тем, кто мне
нужен. Вот хотя бы ты: жаждешь вернуться на  Землю,  хотя  с  нашей  точки
зрения она весьма далека от идеала даже и сегодня, мало того... Но  это  в
другой раз. Ты хочешь вернуться на Землю, потому что она - твоя, какой  бы
она ни выглядела для стороннего  взгляда.  И  ты  согласен  выполнить  мое
поручение именно ради того, чтобы я потом отправил тебя на Землю. Тут  все
в порядке. Ну а тот человек? Что я предложу ему? Ведь мне именно и  нужно,
чтобы его мир не остался таким, к какому этот  человек  привык,  но  чтобы
этот его мир изменился! Изменился - потому  что  от  этого  зависит  очень
многое за пределами их мирка... Мне нечем будет наградить этого  человека,
Ульдемир, то, что я смогу дать ему, - ничтожно по сравнению с тем, что  он
сам у себя отнимет...
   - И потому ты предоставляешь совершить это мне.
   - Не пугайся: ты не совершишь ничего, что шло бы во вред  тем  людям  -
подавляющему их большинству во всяком случае. Меня  останавливает  не  то,
как отразились бы  на  этом  человеке  результаты  его  дел  -  они  будут
благотворны, - "но то, что станет происходить в нем, пока он будет  делать
нужное мне дело, выступит один против всего мира - его родного  мира...  А
тебя тут выручит именно то, что ты - Ульдемир с далекой  Земли.  -  Мастер
помолчал. - И еще одно. Сделать то, что мне нужно, способен не всякий.  Ты
- годишься. Именно сейчас. Не знаю, может быть, некоторое время  назад  ты
совершенно не подошел бы... Да,  вот  важное  обстоятельство.  Тебе  может
показаться, что ты там будешь кем-то вроде актера, будешь играть роль.  Но
если там придется гибнуть  -  это  будет  всерьез,  Ульдемир.  И  не  надо
полагаться на то,  что  кто-то  из  нас  сможет  в  нужный  миг  оказаться
поблизости и повторить то, что мы уже однажды сделали.  Это  будет  жизнь,
Ульдемир, вместе с ее оборотной стороной... Ну вот; что еще тебе неясно?
   - Ты посылаешь нас надолго?
   - Не знаю. Когда ты вернешься, будет зависеть от тебя самого.  Но  если
все затянется, ты скорее всего не вернешься совсем. Во всяком случае, если
пользоваться твоим исчислен