том числе и
- разлучение с жизнью Сережи Коростылева. И что  ужасно,  продолжал  он,
как бы не замечая наших переглядываний, иной  раз  удается  милиции  или
кому-нибудь еще поймать пару-тройку исполнителей, и что?  А  вот  совсем
ничего, остервенело берут всю вину на себя, просто до  самооговора  дело
доходит, и к стенке становятся с просветленными лицами.  Никак  главного
своего выдать не хотят.  Оно,  может  быть,  и  удастся  этого  главного
вычислить, а - что на него есть, какие  улики  суду  предложить?  Да  ни
малейших: Вот и ходят  тератусы  на  свободе,  ничего  не  опасаясь.  Ни
милиции не боятся, ни КГБ - или как он там теперь?  -  ни  церкви.  Хоть
киллера нанимай: А у церкви внутренние проблемы, сектанты да раскольники
всяческие замучили, тут вот недавно всплыли одни - с восемнадцатого года
в миру растворились и как будто исчезли, ну а теперь решили, что пора бы
им на свет явиться. "Армаггедоняне":
   Остервенели в подполье совсем, говорят: раз  заповедь  "не  убий"  по
счету шестая, так она и по значению  шестая.  И  ежели  пяти  главнейшим
исполняться мешает, то силу свою утрачивает:
   - Служение Сатане, выходит:
   - пробурчал Крис. - А я-то, грешным делом: "И пусть возьмут от  крови
его и помажут на обоих косяках и на  перекладине  дверей  в  домах,  где
будут есть его:"
   Отец Сильвестр с интересом уставился на Криса.
   - "Ешьте же его так," - подхватил он,  -  "пусть  будут  чресла  ваши
препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши  в  руках  ваших,  и
ешьте  его  с  поспешностью:"  "Исход",  глава  двенадцатая:   Следовало
ожидать, что вы знаете много.
   Наверное, почти вс"?..
   - Трудно сказать: Хотел бы я знать, куда они вдруг все собрались:

10.


ПРОЛЕТАРСКАЯ МАШИНА ВРЕМЕНИ "КРАСНЫЙ ЯНУС"

   Выпуск IV

Глава седьмая.

Гремучий бензин. Новые друзья и новые враги. Мотоциклетки в ночи. Комсомольцы есть? Освобожденный оказывается негром. Что такое "навороченный байк"?

   - Ты чувствуешь в себе новые силы? -  спрашивал  Марков  с  дрожью  в
голосе. - Или неужели тебе безразлично?
   Во мне все звенит и поет. Посмотри, какие звезды.
   Оказывается, возвращаться приятно. Я будто выпил  какое-то  волшебное
питье.  Меня  распирает  жажда  деятельности.   Здесь   непочатое   поле
деятельности! Залежи! Целина! Как ты думаешь, какой сейчас год? До  чего
будут рады Стрыйский и Панкратов - их расчеты оказались безошибочны! При
прыжке на сто лет ошибиться меньше чем на год! Интересно, как получилось
у нас?
   - Нормально получилось, - буркнул Терешков.
   Трофейная мотоциклетка была не в пример тяжелее утраченной БМВ, и ему
совсем не хотелось трепаться впустую  -  хотя  пьянящую  новую  силу  он
ощущал не менее Маркова.
   Веселье, бесшабашие, удаль, вера в себя. Легкое тело.
   Топни ногой - взлетишь.
   Но пока - всего-навсего нужно выволочь  тяжелый  агрегат  на  твердую
дорогу и дальше катить на руках до первой "газпойнт": нет, гады! И  даже
не до "понта". До "бензиновой колонки". Так, а не иначе.
   И - зачесались стесанные кулаки. И -  заныла  скула.  И  -  потеплело
сбоку, там, где грел кольт.
   - Дорога!
   - Вижу, командир.
   Дорога. Мысль саднит. Какая?
   Какая-то. Рядом с кольтом.
   Что там у меня рядом с кольтом? Терешков охлопал себя, запустил  руку
в карман. Вот она, зажигалка, подарок Виты. Ее  же  саму  и  изображает.
"Будешь там у себя питонить, косячок засмочишь - и меня вспомнишь:"
   Вспомню: Он попытался засунуть зажигалку обратно - но что-то удержало
руку.
   И тогда, переложив зажигалку в левую руку и отведя ее далеко от лица,
он нащупал большим пальцем маленькую твердую грудку, надавил:
   Боли не было. Рука подскочила. В битом ухе вновь зазвенело  на  много
тонов.
   - Ты что?.. - сквозь звон и плавающие пятна просунулся Марков.
   - Спокач, командир, - отозвался Терешков. - Ни в чаху склещило.
   - Набрался ты у  своей  шалавы  словечек,  что  кобель  блох:  Что  с
рукой-то?
   Терешков как раз ощупывал ее. Пальцы на месте:
   - Зерно, макар: Ф-фу. И правда, что блох набрался.
   Повезло  нам,  командир.  Не  стали  моторы  заводить.  Как  бы   оно
рвануло!..
   Марков начал было что-то говорить, но вдруг резко замолчал, будто ему
с маху вогнали в рот кляп. Потом он длинно присвистнул.
   - Ты молодец, - сказал он наконец. - Я не додумался бы.
   - Я тоже не додумался, - сказал Терешков. Рука начинала гореть.  -  Я
почувствовал.
   - В тебе есть чутье, - сказал Марков. - А во мне вот нет.
   Надо слить этот гремучий бензин. Жаль, нет бутылок.  Они  пригодились
бы.
   - Интересно, какой сейчас год?.. -  сказал  Терешков.  -  И  что  еще
странно: помнишь, нам говорили, что из будущего ничего нельзя забрать. А
мотоциклетка - вот она. Панкратов - ошибался? Не верю.
   - Может быть, мы не переместились?
   - А как же бензин?
   - Да, бензин: А ведь махни мы с этим бензином сразу домой - ничего бы
от лаборатории не осталось. Правильно мы сделали, что -  задержались,  -
твердо сказал Марков.
   Терешков помедлил.
   - Не знаю, командир: правильно или нет. Может быть, нас следовало  бы
расстрелять за это. Но -  кто,  кроме  нас?  Кто  еще  знает,  что  ждет
Республику в грядущем - и способен это предотвратить? Кто?!
   - Ты прав. Но бензин придется сливать на землю. Жаль.
   Взрывчатка пригодилась бы.
   - Бензин. Я успел забыть про него:
   - Терешков потряс головой.
   Марков тем временем вынул из кармана  крошечный  фонарик  и  включил.
Фонарик разразился ослепительной вспышкой и потух. Стало еще темнее.
   - Этого следовало ожидать, - сказал Марков.
   - Может быть, стоит дождаться утра, - сказал Терешков.
   - И опять позорно влипнуть? Нет, товарищ. Работать  будем  при  свете
звезд!
   И они стали работать при свете звезд.  Вылит  был  на  землю  опасный
гремучий  бензин,  выброшены  подальше  ставшие  бешеными  электрические
аккумуляторные батареи. А  вот  патроны  выкидывать  не  стали,  прочные
надежные кольты могли выдержать один-два сокрушительных выстрела.  Самое
важное дело иной раз - эти два выстрела.
   - Направо или налево?
   - Налево, командир. Посмотри: там светится небо.
   Значит, там город. Большой город. Светлый город.
   А буквально через минуту позади раздался звук множества стремительных
моторов. И свет десятка фар плеснул по  ленте  шоссе,  по  столбикам  на
обочинах и по серой траве за кюветами.
   Первые мотоциклетки пролетели мимо, но несколько - затормозили.
   - Что, братаны? Искра в землю ушла?
   - Бензин клю. И батарейки слевили.
   - Ка-азлы, ну! Бензин  -  запросто,  и  прикурить  дадим,  но  динаму
крутить придется! А до заправки километра четыре!
   - Докрутим!
   - Стас, ты там с канистрой! Плесни пацанам по шкалику!
   Пивом потом отдадите!
   - Парни, ну и байки у вас! Ну, я  расперся!  Димон,  ты  секи,  какие
байки! Это же "Байер" двадцать седьмого года! И - как новый! Ну,  клево!
Да на таком не ездить, на таком спать надо!
   Под подушку класть! А второй!..
   - Стас, давай скорей! Не успеем, без нас мудил истребят!
   Раскрошат!
   - Успеем!..
   Переливаемый бензин пахнет скоростью.
   - Козлы в натуре наших отметелили! Ну, мы им щас!..
   Клеммы на клеммы, искра. Мотоциклетка Маркова завелась с полтырка.  А
мотоциклетку Терешкова не нужно и тыркать: лишь поверни ключ.  Теперь  -
крутить мотор!
   - Вперед! Вы с нами?
   - Да!
   Фары не включать, да уже и не надо: рядом тарахтят мотоциклы Стаса  и
Димона, и света их фар  -  голубоватого,  резкого  -  хватает  на  всех.
Впереди - перемиг красных стопогней.
   Теплый задувающий ветер.
   Восторг. Туманит голову.
   Сколько проехали? Пять километров? Десять?
   - Направо!
   Узкий съезд, нырок, потом в горку - и вдоль забора.
   Фонари на заборе и колючая проволока.
   - Стоп!!!
   Почти обрыв. Вот: это плоская крыша, как в  туркестанских  аулах,  на
нее можно войти, не заметив, что это крыша. И двор внизу, обширный двор,
залитый ослепительным светом множества фар. Грохот моторов. В  скрещении
фар - пять автомобилей, распахнуты двери, людская суета.
   То, что доносится до слуха, лишь  рваный  мат.  Изредка  -  смысловое
слово.
   - :покрошу всех!.. - и в руках одного, что  возле  машин,  появляется
карабин-автомат, мечта Виты! - :дорогу, вонючие!..
   И Терешков без мысли о чем-либо  достает  кольт,  досылает  патрон  и
стреляет под ноги этому безумному.
   Кажется, вновь что-то взрывается в руке. Вылет пламени на два  метра.
Пистолет подлетает и бьет повыше лба (синие искры под черепушкой), и тут
же выплескивает на лоб горячая струя. А внизу -  столбенеют  на  миг,  и
этого довольно: мотоциклетки срываются враз, разя и расшвыривая врагов.
   Но Терешков уже не видит ничего: глаза заливает липким, и он садится,
обхватив голову руками и пытаясь хоть так удержать бег крови.
   Подхватили и понесли,  и  уложили  на  что-то,  отняли  руки,  сквозь
стиснутые веки розовый в прожилках свет.
   - Цела кость.
   - Так это ж голова:
   - Тащи бинт.
   - Ну, месилово мы им устроили! Теперь не сунутся, каазлы:
   - Самим валить надо, менты набегут:
   - Свалим. Впервой, что ли?
   - Ну и тебя и пушка, братан! Я думал, оглохну.
   - Как тот ка-азел подскочил! И про пищаль забыл:
   - Ну-ка, открой глаза. Видишь все?
   Терешков приподнялся. Заслонился от бьющего света.
   - Нормец. Ехать надо?
   - Ну. Сможешь?
   Его вдруг потянуло рассказать, как он в девятнадцатом,  раненый  сам,
волок плавнями комиссара Берлаха, а  петлюровские  разъезды  шастали  по
берегам. Тогда было труднее. Но вместо рассказа он встал, распрямился.
   - Комсомольцы есть?
   - Есть, есть. Все есть. И комсомольцы есть,  и  пиво  найдется:  Руки
вытяни. Ага. Сойдет.
   - Где мой аппарат?
   - Да вот: Крутая машина, братан, слушай! Я такие только на картинке и
видел. Это же вроде концепт - или уже серия пошла?
   - Это трофей, - строго сказал подошедший Марков. - Взят в бою.
   - Слушайте, парни, а сами-то вы откуда?
   - Из Москвы.
   - От Хирурга, что ли? - и - напряжение в голосе.
   - От Панкратова.
   - Не слышал:
   - Эй, - закричали снизу, - тут у них пацан какой-то связанный! Да  он
еще и негр!
   Терешкову ярко вспомнились рейнджеры.  Затеплился  бок  под  кольтом.
Гады.
   - Дайте ему по башке, - велел он, - и путь лежит.
   - Ну!
   Заводятся моторы. Запах сгоревшего бензина. Муть.
   - Понеслись!
   И - понеслись! Вновь надо было крутить динамо, мотор ревел и вибрация
била в руль, но Терешков был счастлив.
   Сзади слышны были сирены, похожие  на  полицейские,  но  не  было  ни
погони, ни пальбы. И коптеры не утюжили небо, и с оверлук-сателлитов  не
давали подсветки:
   Короткая езда - может быть, пять минут.
   Нырнули в спящий квартал. Звук упруго отлетал от стен.
   Под арку. Неровный проезд. Переулок. Налево:
   - Стоп! Глуши!..
   Дворик - маленький, десять на  двадцать.  Со  всех  сторон  -  черные
воротца. Стас - или Димон? - быстро  отпирают  одни,  внутри  загорается
свет,  там  небольшой  ангар,  стоит  на  козлах  мотоциклетка,   что-то
валяется:
   - Закатывайте!
   И Терешков закатывает горячую мотоциклетку внутрь, прислоняя к стене,
набиваются другие, всего их семеро, ворота закрываются, скрежет замка:
   - Уау! Как мы им вломили!
   - Димон, чего ждем? Отпирай!
   Поднимается люк в полу, там загорается свет.
   - Пошли. Эй, придержите парня!
   Терешков понимает, что придержать нужно его, но  все  равно  успевает
упасть раньше.
   И сразу - вкус пива на языке.
   - Пьет.
   - Так ведь пиво же:
   - Слушай, в больницу, наверное, надо чувака: мозг сотрясло:
   - Ничего, товарищи, все обойдется, - голос Маркова. - Он и  с  поезда
падал, и с аэроплана - без последствий. Привычка выработалась.
   - Каскадер, что ли?
   - Можно сказать и так:
   - Марков бывает порой удивительно уклончив:
   - Нормец, - повторил Терешков, не  открывая  глаз.  -  Пуржать  -  не
стоеросить. Про. Химли загуенец держать?
   Он попытался сесть. В голове, если говорить честно, бродило.
   - Нич-ч" не понимаю:
   - прошептал кто-то с уважением.
   Терешков с трудом проморгался. Он почему-то ожидал,  что  свет  будет
невыносимо яркий, но нет: молочно-белый,  оплетенный  проволокой  фонарь
светил хорошо, в меру.
   Мотоциклетчики -  молодые  парни  в  расстегнутых  кожанках,  один  с
бородой, один с волосами  до  плеч  -  лежали  и  сидели  на  зеленых  и
серо-полосатых тюфяках, брошенных на пол. В  центре  между  всеми  стоял
большой надорванный картонный ящик,  из  которого  изумленно  таращились
пивные банки.
   Одну, открытую, тут же сунули Терешкову в ладонь.
   - "Миллер", - тщательно прочел он надпись на боку. - Ненавижу:
   И, запрокинув голову, стал шумно пить.
   - А его зовут Валентин, - сказал Марков. -  Сейчас  он  вправит  себе
мозги и будет общителен, как я.
   Терешков втянул последние капли и кивнул.
   - Да, - сказал он. - Я могу быть общителен, как мой друг Марков. Хотя
его вызывающие отношения с женщинами вызывают ненужное отношение к себе.
К нему. К себе: Или?..
   Да. Так что я хотел сказать? А, вот. Вспомнил. Какое число сегодня?
   - Шестое:
   - А месяц?
   - Ну так это:. Июнь.
   - А год?
   - Ни хрена ты с дуба рухнул: Девяносто восьмой.
   - Я тебе говорил! - Терешков уставил палец на Маркова.
   - Все сходится. И еще, товарищ: что это значит: "Крутой  навороченный
байк"?

Глава восьмая.

Прошло десять дней. В Москву, в Москву!.. Первый из списка. Почем диктатура пролетариата?.. Здравствуй, Ленин.

   Здесь пришлось проще, чем в две тысячи двадцать восьмом.  По  крайней
мере, были в ходу и золото, и наличные деньги. Больше  того:  за  деньги
можно было купить все  что  угодно.  До  чего  кстати  оказался  сверток
старой, вышедшей из употребления "зеленой капусты", сунутый в  последнюю
минуту Дедом. Здесь "капуста"  имела  немалый  вес:  да  и  николаевские
империалы можно было легко  обменять  на  непривычного  размера  и  вида
рубли:
   - Вот она, мерзкая  рожа  капитализма!  -  говорил  Марков,  потрясая
темно-красными обтрепанными паспортами с переклеенными  фотографиями.  -
Как  поживаете,  Сергей  Панкратьевич  Козорезов,  год  рождения  тысяча
девятьсот шестьдесят четвертый? Прекрасно  поживаю,  отвечаешь  ты  мне,
Федору  Эдуардовичу  Мелешко,  рождения  тысяча   девятьсот   шестьдесят
девятого...
   - Две мерзких рожи, - меланхолично отвечал на это когда-то  Терешков,
а ныне Козорезов.
   - Все продается и все покупается!..
   - А что? Очень даже удобно.
   - Ты ренегат, Козорезов!
   - И разложенец. Давай лучше решим,  командир,  что  делать  будем.  В
тактическом плане у нас полное отсутствие ясности:
   - Что делать, что делать: Внедряться.
   Они внедрялись уже вторую  неделю.  Удачно  сведенное  первоначальное
знакомство помогло замечательно: мотоциклетчики не  выдавали  тех,  кого
однажды сочли своими.
   Они и были зачаток тех самых "ночных бомбардировщиков",  которые  так
дерзко  сопротивлялись  интервентам  тридцать  лет   спустя:   Но   сами
мотоциклетчики этого еще не знали и не подозревали ни о чем грядущем.
   Повседневная жизнь, в которую вскоре окунулись испытатели,  ничем  не
походила на ночное приключение.
   Здесь - как, впрочем, и "дома", и  в  будущем  -  есть  разные  миры,
текущие раздельно, почти не перемешиваясь: как вода и масло:
   С помощью Димона "вписались" в маленькую облезлую квартирку  -  но  с
ванной, горячей водой и ватерклозетом - вблизи железнодорожной  станции,
обзавелись самыми неотложными документами (их требовалось немало, но,  в
обличие от будущего,  тут  они  достаточно  легко  добывались);  подолгу
смотрели "ящик" (так тут назывался предшественник скрина), читали свежие
газеты, вечерами вели беседы с заезжавшими на огонек мотоциклетчиками  -
осторожно и по  касательной.  Впрочем,  своих  чудаков  и  даже  опасных
сумасшедших на улицах хватало с избытком:
   Республика агонизировала. Коммунисты стали  банкирами  и  заседали  в
парламенте. Над Москвой возвышался идиотский памятник царю Петру.  Белые
безнаказанно издавали толстые  газеты.  Харьков  оказался  за  границей.
Нищие подаяние не просили, а - требовали.
   Бандиты никогда не бывали в лесу.
   - Если мы уцелеем, - зло сказал Марков, - потом надо будет  отскочить
еще на тридцать лет  -  и  разобраться  с  негодяями,  которые  погубили
революцию.
   - Для этого надо точно выяснить, кто они, - усмехнулся Терешков. -  А
для этого - переворошить три вагона книг и старых газет. Будет ли у  нас
время?
   - Мы обязаны сделать все, чтобы оно появилось.
   - Мы обязаны всего лишь вернуться и доложить:
   - Ты прав. И ты не прав. И давай не будем  об  этом  больше.  Решение
принято. Верное или  неверное  -  это  уже  другой  вопрос.  Ответ  даст
трибунал. Продолжим наш поиск.
   - Да, командир.
   В первый день они сделали то,  чего  не  успели  сделать  в  будущем:
выписали запомненные имена из рассказов Деда и Артиста. Имена  тех,  кто
был виновен во всем.
   Банкиров, губернаторов, фабрикантов, политиканов, газетчиков.
   Высоких милицейских чинов, контрразведчиков и провокаторов.
   Попов и генералов-предателей.
   И кое-кого еще:
   Потом следовало пропустить этот обширный расплывчатый  список  сквозь
сито, чтобы ушла мелочь, ушла пена  -  и  на  решетке  остались,  нервно
подпрыгивая,  несколько  крупных  существ.  После   ликвидации   которых
дьявольский план осуществиться не сможет.
   Но это сито еще предстояло сплести.
   На это дело Марков положил три месяца. Узнавать, узнавать и узнавать.
Все обо всем.
   Стояли солнечные знойные  дни.  Поезда,  грохоча,  поднимали  вонючую
пыль.
   - Легкие паровозы на однорельсовых эстакадах, - дразнился Терешков.
   Все было не так.
   Но к десятому дню вдруг оказалось, что вокруг - почти привычно. Ветер
полощет белье на веревках, мальчишки гоняют мяч. Разве что на  упаковках
продуктов нерусские надписи.
   Рана на лбу  Терешкова  затянулась  корочкой,  и  корочка  нестерпимо
чесалась.
   - Ты так усердно трешь лоб, что становишься похож на умного, - сказал
Марков.
   - Надо съездить в Москву, - ответил Терешков.
   Марков,  как  будто  ожидав  это  предложение,  развернул  на   столе
глянцевую кричаще-яркую карту.
   - Мы - вот здесь, - показал он за верхний правый угол. - Приезжаем на
Ярославский. Дальше? В метро?
   Терешкова передернуло:
   - Без оружия?..
   - Без! Без, Терешков, и не возражай.
   - Да я не возражаю:
   - Ладно, пойдем пешком. Сначала дойдем  до  Мавзолея,  потом  посетим
библиотеку, а вечером вернемся.
   - Пешая разведка.
   - Не унывай. Давай лучше озаботимся, как одеться.
   Эта мысль сверлила Терешкова. Здешняя манера ходить без  подштанников
и нижних рубашек  нервировала.  В  холодном  июне  две  тысячи  двадцать
восьмого года они почти не снимали  свою  кожаную  робу.  Здесь  это  не
получилось бы: жара подплывала под тридцать.
   В первые же дни шустрый Марков купил кое-какую  одежду  на  маленькой
толкучке на углу. Терешков влез в  спортсменскую  майку  без  рукавов  и
светло-серые  просторные  брюки,  сам  же   Марков   натянул   цветастую
золотистокоричневую  рубашку  с  мягким  отложным  воротничком,  зеленые
шелковистые штаны с лампасами и черную кепку  с  длинным  козырьком.  На
плече у него болталась кожаная сумка.
   Хуже обстояло с обувью. Себе Марков купил лаковые штиблеты, Терешкову
же - плетенные из ремешков сандалии.
   Терешков пошевелил бледными кривыми пальцами  с  вросшими  ногтями  и
вздохнул.
   Было утро, начало десятого часа. День предстоял раскаленный.
   Поезда  короткого  следования  -  без  буфетов  и  спальных  полок  -
назывались здесь "электричками". Они ходили часто, и  за  проезд  в  них
брали дешево.
   Вагон был полупустой. Люди сидели скучно. Сквозь стекла окон влетали,
ломались и подпрыгивали солнечные лучи.
   Остановки следовали минуты через три - четыре.
   - Ух!.. - прошептал Марков и  кивком  показа