и есть, дорогой Кола, - отозвался Сирано. - Все мы потеряли
в его лице величайшего мудреца, который видел вперед на века.
     - Ах,  Сави.  Я  знаю еще только одного такого же человека,  но я  не
скажу тебе, кто он.
     Сирано рассмеялся.  Этот Кола по дружбе слишком переоценивает его, но
даже ему он не мог признаться ни в чем, что касалось Солярии.
     Перед  премьерой трагедии  Сирано  де  Бержерака "Смерть  Агриппы"  к
церковному цензору аббату  Монсье  по  поручению генерала ордена  иезуитов
явились два монаха из монастыря св. Иеронима.
     Аббат   Монсье  был   высокообразованным  и   добродушным  человеком.
Связанный с бывшим архиепископом парижским,  кардиналом Рецем,  во времена
Фронды он следил за тем,  чтобы пасквили и  памфлеты,  направленные против
кардинала Мазарини,  как-нибудь не  задели святой католической церкви.  Он
никогда не  злоупотреблял своим  правом запрета,  но  в  Ватикане были  им
довольны,   ибо  за  все  скандальное  время  Фронды  не  было  ни  одного
театрального скандала, задевающего церковь.
     Иезуитов аббат Монсье не  любил,  зная,  что они для достижения своих
целей не стесняются в  средствах,  а сам аббат Монсье в этом отношении был
человеком прежде всего гуманным.  Но гостей из монастыря св.  Иеронима ему
пришлось принять.
     - Ваше преподобие,  господин аббат,  -  жидким тенорком начал старший
Максимилиан,  - по велению генерала нашего святого Ордена Иисуса мы с моим
младшим братом по  монастырю,  тоже  Максимилианом,  вынуждены были  зреть
богопротивное представление готовящейся к постановке трагедии,  сочиненной
грязным памфлетистом и греховным дуэлянтом господином Савиньоном Сирано де
Бержераком,  и  мы  просим вашего соизволения,  ваше преподобие,  господин
аббат,  еще  раз  обсудить  вопрос  о  запрете  намеченной премьеры  этого
бездарного,  еретического ярмарочного представления,  которое лишь позорит
театр Парижа, столицы французских королей.
     - Не вижу причин для такого запрета,  братья Максимилианы.  Передайте
генералу вашего ордена, который я чту, что мне привелось присутствовать на
последней репетиции,  изучив перед тем рукопись трагедии и  не  усмотрев в
ней каких-либо выпадов против святой католической церкви.  В  отношении же
бездарности этого творения,  то  позволю себе заметить,  что трагедия эта,
несомненно,  ни  в  чем не уступает трагедиям господина Корнеля,  которого
ценят при дворе его величества Людовика XIV.
     - А "Мазаринада"? - гулким басом вмешался младший Максимилиан.
     - Не  только  авторы  сатирических  стишков,  но  даже  принц  Конде,
сражавшийся со своей армией против войск короля,  допущены ныне в  Париж и
будут приняты в Версале,  как только его завершат отделкой и двор переедет
туда.  В свою очередь я, как служитель церкви, хотел бы задать вопрос вам,
монахам.  Пристало ли вам,  отцы мои, проникать на светское представление,
не совершив при этом тяжкого греха?
     - Вы правы,  ваше преподобие,  господин аббат! Но лишь ради интересов
нашего святого Ордена мы  решились на этот грех,  заранее оговорив,  какую
епитимью в тысячу семьсот три поклона,  назначенную самим епископом нашим,
мы должны понести за это греховное деяние.
     Аббат Монсье лишь покачивал головой,  не сочтя нужным вступать в спор
с этими иезуитами, для которых достижение цели не грех.
     Монахи ушли от цензора,  яростно сжимая кулаки, и направились прямо к
генералу своего ордена.
     Аббат Монсье был прав, от них можно было ожидать чего угодно.


     Дни перед премьерой были сплошным праздником для Сирано.
     Мольер прибегал к нему с сообщением о необычайном ажиотаже у билетной
кассы.
     Вероятно,  благодаря отзывам  герцогини де  Шеврез  и  графини де  Ла
Морлиер  весь  парижский свет  стремился на  этот  спектакль.  О  трагедии
говорили в  салонах,  не  побывать на  премьере могло бы  выглядеть плохим
тоном, но, кроме билетов для привилегированных, и все остальные места были
нарасхват.  Появились даже перекупщики, как показалось вначале театральным
завсегдатаям.  Однако  перед  самым  спектаклем барышников у  театрального
подъезда не  оказалось.  Билеты словно были заранее скуплены кем-то даже у
них.
     Первый акт  трагедии прошел благополучно,  и  публика,  видимо,  была
довольна.
     Но во время второго акта,  когда зашла речь о невеждах,  противящихся
всему новому,  что отнюдь не  было направлено в  адрес священнослужителей,
однако  отцы  церкви  вполне могли  бы  узнать в  представленных на  сцене
невеждах себя, в зале поднялся необычайный гвалт. Какие-то люди вскакивали
с мест,  бросали на сцену припасенные гнилые яблоки, тухлые яйца, свистели
и кричали, требуя прекратить святотатственное представление.
     Надо  ли  говорить,  что  крикуны были  достаточно пьяны  и,  видимо,
набирались по кабакам.  Снова Сирано оказался перед пьяной толпой в  сотню
человек, потерпев на этот раз поражение.
     Продолжать спектакль не было никакой возможности.
     Монахов,  конечно,  никто не видел,  а крикуны стали требовать деньги
обратно.
     Тогда разгневанный Сирано, которому касса уже вручила выручку, тут же
в  зале стал раздавать свои деньги в  обмен на клятву тянущих за ними руки
пьянчуг, что они никогда больше не посетят ни одного из его представлений.
     Но представлений трагедии "Смерть Агриппы" больше не состоялось.
     Какая-то сила принудила церковного цензора,  аббата Монсье, запретить
дальнейшую ее постановку.
     Сирано де Бержерак снова потерпел полный крах.
     Люди, его современники, не желали слышать о своем невежестве, хотя бы
говорилось о делах столетней давности.
     Мольер негодовал.
     Друзья Сирано не решались даже утешать его.
     Мать его,  госпожа Мадлен де  Сирано-де-Мовьер-де-Бержерак,  украдкой
плакала,  а  младший Бержерак готов  был  подраться с  кем-нибудь,  но  не
решался из-за старшего брата.
     К Сирано подошел профессор Гассенди.
     Он сильно постарел,  полысел,  но не носил парика,  и  взгляд его был
острым, как прежде.
     - Друг мой, - сказал он. - Когда-то вы убедили меня в своем таланте и
энергии.  Увидев вашу трагедию еще  на  репетиции,  я  понял ваш  замысел,
который  не  устраивает псевдомудрых святош.  Но  помните,  если  актеров,
произносящих  ваши  слова  с  подмостков,   можно  заглушить  свистом,  то
написанного  пером  никогда  еще   не   удавалось  даже  полностью  сжечь.
Что-нибудь да  оставалось,  что  можно  размножить.  Мысль,  воплощенная в
трактат, неистребима.
     - Благодарю вас,  профессор.  Я по-прежнему ваш ученик.  Я верю,  что
написать на бумаге надежнее, чем вырубить в камне.
     - Тогда вы знаете, как вам поступить, - закончил Гассенди.
     Герцог д'Ашперон,  бывший свидетелем раздачи Сирано всех своих денег,
предложил поэту снова вернуться к нему на службу,  но Сирано отказался, он
дал  слово жить с  матерью и  не  мог  нарушить его.  Герцог ответил,  что
уважает его  решение.  Ноде протянул Сирано свой кошелек,  но  не  решился
настаивать, едва увидел, с каким лицом Сирано вернул ему его обратно.
     Кола Лебре нашел минуту, чтобы шепнуть Сирано:
     - Если бы жив был наш кюре, он аплодировал бы твоей трагедии. Найдешь
денек,  приезжай ко мне в Мовьер, мы половим с тобой рыбу в Сене. Вечерами
бывает прекрасный клев.
     Сирано молча обнял друга.
     Старый капитан, поглаживая седые усы, сказал на прощанье:
     - Жаль,  отказались вы от шпаги, господин де Бержерак! Было бы совсем
неплохо проткнуть кое-кого в назиданье.
     Стоявший тут же молодой граф Шапелль де Луилье добавил:
     - Твой первый секундант был бы рад, если бы ты оказал ему такую честь
еще раз!
     Герцогиня де  Шеврез и  графиня де  Ла Морлиер уехали,  не простясь с
освистанным автором злополучной трагедии.


     Глава третья

     ИНОЙ СВЕТ

                                         На Луне, на ином свете,
                                         Себя увидим в ином свете.

                                         Сїиїрїаїнїої дїеї Бїеїрїжїеїрїаїк


     Нужно  было  обладать редкой волей и  одержимостью,  чтобы,  потерпев
фиаско с  трагедией "Смерть Агриппы",  не  пасть духом и  снова взяться за
перо.
     Поселившись в доме у матери,  бережно расходуя скудные, оставшиеся от
отца средства, Сирано де Бержерак принялся за работу.
     В общей комнате,  где на полках посуда потеснилась ради нужных Сирано
книг,  он  сидел  за  покрытым  скатертью  столом  с  поставленным на  нем
переносным пюпитром, освобождая место в часы трапез.
     Одетый в дешевый халат, прикрыв "комнатной шляпой" облысевшую голову,
без  надоевшего парика,  он  писал страницу за  страницей,  откидывался на
высокую спинку кресла,  перечитывал их, порой заливаясь громким хохотом, и
снова писал.
     Для него это был поединок с толпой врагов Добра, среди которых видное
место занимали церковники.  Требовались особые приемы,  чтобы не  дать  им
повода наложить на его новое творение запрет, как на злополучную трагедию.
     И,  как  былой  опытный  боец,  он  наносил противнику удары  "шпагой
слова",    парировал   "встречные   выпады",   применяя   обезоруживающий,
разоблачающий прием, переходя в наступление, чтобы сразить Зло.
     Мысленно советуясь с  Тристаном,  он тщательно продумал всю стратегию
"литературного боя",  выбрал для поединка "место" (тему),  вызвал на  поле
"секундантов" (ценителей), толпу же зрителей (читателей) привлек событиями
интригующе невероятными, чему, однако, можно и поверить.
     Тристан, Тристан! Ты предостерегал от всего правдивого, что сочтут за
бред умалишенного!  Людей, воспитанных на бездумной вере, нелепое способно
позабавить,   но  не  отвратить  от  книги.   Чтобы  сделать  ее  для  них
достоверной, надо перемешать забавный вздор с тем, что уже есть на Солярии
и когда-нибудь будет на Земле!
     Так пусть же  все начнется с  этой планеты,  мой незабвенный Демоний!
Неважно,  был ли  я  там вместе с  тобой или только слышал от тебя о  ней!
Волей моей фантазии читатель полетит со  мной на другую планету!  Впрочем,
не  на  Солярию,  куда надо проникать через "черную дыру",  проходя "полюс
Вселенной",  бесконечной,  но  замыкающейся в  одной этой точке,  что  так
убедительно показано тобой  и  чего,  увы,  не  понять  не  только  верным
католикам, но даже и вольнодумцам!
     В  межзвездной пустоте  сомневался  сам  великий  Декарт,  чьи  книги
пришлось защищать от  необузданной толпы у  разожженного костра.  Небосвод
представлялся философу жидким, а небесные светила на нем - вихрями! Как же
поверить в бездонную пустоту,  разделяющую планеты!  Придется выбрать цель
более близкую -  как  бы  висящую в  воздухе над нашей головой Луну,  всем
знакомую и, казалось бы, доступную!
     Если на Солярии существует иной мир, то пусть на Луне перед читателем
предстанет "иной свет",  где все как бы "наоборот",  "вверх ногами", как в
зеркале с увеличительным стеклом телескопа Галилея. И пусть этот "телескоп
воображения" позволит под  видом "Иного Света" посмеяться над  злосчастным
земным миром!
     Выбрав литературное оружие, Сирано вступил в поединок со Злом.
     Он начал с  путешествия в  Новую Францию,  однако из предосторожности
избегая упоминаний об аутодафе в горах и поднявшейся из костра башне,  что
уже  было  признано ересью,  Сирано решил посмешнее рассказать о  невинных
банках с  росой,  которую будто бы притягивает Солнце,  как поверил тому в
Квебеке  губернатор Канады,  вице-король  и  мальтийский рыцарь  Монманьи.
Мудрый  читатель  посмеется,  глупец  же,  обладающий правом  запрета,  не
додумается им воспользоваться.
     А  вот  из  Новой Франции на  Луну  Сирано отправился точно так,  как
взлетел   в   межзвездном  корабле   вместе   с   Тристаном,   с   помощью
многоступенчатых ракет, собранных в пакеты по шесть штук, воспламеняющихся
последовательно ряд за  рядом.  И  опять-таки ради маскировки он  приписал
установку ракет на  предназначенном для полета сооружении безответственным
солдатам. (Какой с них спрос!)
     Однако лишь читатель конца двадцатого века, когда человечество выйдет
в  космос,  в  состоянии оценить точность и  реальность описанного способа
путешествия в межпланетном пространстве.
     Не упустил Сирано момента, когда путешественник теряет свой вес из-за
ослабления земного  притяжения по  мере  удаления от  Земли,  предвосхитив
закон, сформулированный столетием позднее великим Ньютоном!
     Сирано  не  слишком  заботился  о  правдоподобии "прилунения",  сразу
ошеломив читателя тем,  что на Луне он якобы попал в "земной рай",  где до
изгнания жили Адам и Ева.  В чудесном месте и прилунение могло быть вполне
чудесным!
     В "земном раю" на Луне Сирано сталкивается с библейскими персонажами,
скрыто насмехаясь над тем, что они якобы взяты "живыми на небо".
     Озорная склонность юного Сирано,  потешавшегося на выпускном экзамене
над самим кардиналом Ришелье,  проснулась в нем вновь,  и он издевательски
представляет колесницу Илии-пророка,  катящуюся с  громом по небу,  в виде
железной повозки,  поднимаемой в небо подбрасываемым с нее вверх магнитом.
Отлично понимая, что не может человек поднять сам себя за волосы, приписав
Илие-пророку нечто подобное (как  впоследствии расскажет барон Мюнхгаузен,
якобы  вытащивший себя  за  волосы  вместе с  конем  из  болота!),  Сирано
осмеивает  церковные  легенды,   предоставляя  попам   непосильную  задачу
разобраться в  предложенной им  нелепице,  чего  не  смог сделать даже сам
кардинал Ришелье.
     Вскоре Сирано -  герой рассказа - допускает богохульную шутку, за что
изгоняется из  рая  и  попадает  в  "иной  свет",  в  государство разумных
существ,  напоминающих людей,  но  у  которых все устроено не так,  как на
Земле.
     Ходят они не на двух,  а на четырех конечностях,  что,  на их взгляд,
более  устойчиво  и  богоприятно,  ибо  опущенная  вниз  голова  позволяет
любоваться дарованными свыше благами,  а не вымаливать их, вечно взирая на
небо, как делают уродливо двуногие и несмышленые животные, вроде страусов.
     С  едкой иронией сообщает Сирано,  что у  лунян знать и  простолюдины
говорят на разных языках: первые общаются музыкальными фразами, иной раз с
помощью оглушительной трубы, а чернь вообще лишена голоса, объясняясь лишь
жестами  (как  глухонемые!).  Так  выглядит  в  саркастическом зеркале  де
Бержерака земное неравенство,  когда крестьяне и  простой люд  практически
лишены голоса.
     Религиозную нетерпимость земной  католической церкви Сирано-насмешник
представил в  лунных диспутах по  поводу того,  признать ли человека Земли
разумным существом, если он в чем-то мыслит по-иному, чем здесь принято?
     И совсем "по-земному" тупые лунные жрецы,  голословно отвергая всякую
возможность жизни на Земле,  служащей в  их небе луной,  в  своих декретах
строго  требуют  не   признавать  разумным  любое   разумное  высказывание
"маленького животного" (как  там  именуют Сирано),  хотя  оно  и  освоило,
подобно попугаям, разумную речь.
     Важное  место  в  "лунном  памфлете" Сирано  отводит  своему  учителю
Тристану,  Демонию Сократа,  якобы  встретившись с  ним  на  Луне.  Однако
главное для  автора  -  показать роль  инопланетянина на  Земле,  где  тот
общался с  разными людьми после  Сократа,  покинув Землю из-за  глупости и
грубости людей, впрочем, потом возвратившись туда.
     Чтобы  объяснить читателю XVII  века,  как  мог  Демоний  прожить две
тысячи  лет  после  сократовских времен,  Сирано  не  пытается познакомить
современников  с  тайнами  парадокса  времени,  открытыми  ему  Тристаном,
которые  будут  сочтены  за  бред,  а  предпочитает объяснить  все  вполне
"достоверным" и  привычным способом  с  помощью  "переселения душ",  когда
Демоний  выбирает для  себя  более  молодое  человеческое тело.  Здесь  не
требуется убеждающих доказательств. Вполне достаточно одной лишь веры.
     Сирано приписывает своему Демонию те встречи с людьми, которые вместо
него  имели  его  соплеменники,  просвещавшие людей  (во  время отсутствия
Тристана,  вернувшегося на Солярию). В числе этих "учеников" Сирано назвал
и близких его сердцу Агриппу, Кампанеллу, а также членов тайного общества,
которым  посланец солнечного племени (с  Солярии!)  открыл  многие  тайны,
сделав их  магами.  Недаром хрустальные самосветящиеся (без огня) баллоны,
которые Сирано видел в подвале замка герцога д'Ашперона,  луняне применяют
как обычные источники света. (Надо думать, электрического!)
     Не удержался Сирано от сердечных строк в адрес своего Демония:
     "...Переезжая в Англию, чтобы изучить нравы ее обитателей, я встретил
человека...  он весь сердце,  весь ум:  сказать,  что он обладает в полной
мере  этими  качествами,  из  которых одного  было  бы  достаточно,  чтобы
сделаться героем, это значит назвать Тристана л'Ермит".
     Сирано  лишь  ничтожно изменил имя  своего  Демония,  выполнявшего на
Земле "Миссию Ума и Сердца" Солярии.
     Выставляя    на    посмешище   приверженность   католической   церкви
приспособленному для  нее  теологами учению Аристотеля,  Сирано живописует
"лунный суд" с уничтожающей критикой "маленького животного",  цепляющегося
за непогрешимость земного философа,  который "...очевидно, прилаживал свою
философию к  принципам вместо того,  чтобы выводить принципы из философии.
Во  всяком  случае он  должен был  бы  доказать,  что  его  принципы более
разумны, чем принципы других сект". Убедившись, что "маленькому животному"
запрещено спорить  с  критиками Аристотеля,  луняне  вынесли решение,  что
"маленькое животное" -  не человек,  а  разновидность неразумного страуса.
Так разделывается Сирано на Луне с одной из догм церкви,  выступить против
которой на Земле ему не дали бы.
     Позволяя обитателям "иного мира" высказывать их  философские взгляды,
резко  расходящиеся с  принятыми на  Земле,  Сирано рискованно,  явно  под
влиянием бесед с  Тристаном,  повествует о таких вопросах,  как вечность и
безграничность Вселенной,  ставя  под  сомнение  единый  акт  творения как
начало существования мира,  который,  будучи вечным,  начала не имеет и не
будет иметь конца.
     Вчерашний забияка с оскорбительной улыбкой и обнаженной шпагой в руке
оказывался теперь отнюдь не  меньшим задирой с  гусиным пером  за  ухом  и
саркастической улыбкой на изможденном лице.
     Однако глубокие мысли  непременно нужно было  перемежать со  смешными
нелепостями, чтобы истинно мудрое не слишком выделялось, сходя за выдумки,
также   несерьезные   и   смехотворные.    Поэтому   Сирано   с   завидной
изобретательностью стремился показать в лунном "ином мире" все "наоборот":
города он делает подвижными и передвигает их столь же глупым образом,  как
поднимался в небо с помощью магнита Илия-пророк.  Лунные горожане,  заводя
пружины,  заставляют  спрятанные в  стенах  домов  мехи  дуть  на  паруса,
приделанные к  поставленному на колеса дому.  Это все равно,  что пытаться
сдвинуть с места лодку, сидя в ней и дуя на ее парус, без взаимодействия с
окружающей водой.
     Вкушение пищи Сирано заменяет на Луне вдыханием запахов.
     Лечение -  предотвращением болезней,  более того!  -  утверждает, что
"воображение человека может  способствовать его  излечению" (на  сотни лет
предвосхищая психотерапию!).  А  вместо  денежного обращения он  допускает
расплату "стихами"!
     Вместе с  тем,  может быть,  из желания подчеркнуть реальность ракет,
доставивших его  на  Луну,  Сирано осмеивает иные способы,  которыми якобы
пользовались другие  люди,  достигшие,  по  преданиям  или  в  воображении
писателей, Луны.
     Так,  библейский Енох,  "взятый из-за  своей святости живым на небо",
вознесся  на  него  с  помощью  металлических  шаров,   наполненных  дымом
жертвенного костра. Как известно, дым стремится вверх и потому смог унести
Еноха.  Этим  Сирано  шутя  предвосхищает на  столетия изобретение братьев
Монгольфье,  спустя  сто  пятьдесят  лет  после