е,  дорогие моему сердцу парижанки и парижане! -
и  гремел,  и  вкрадчиво проникал в  души  слушателей красивый вибрирующий
голос.  -  Настало время  потребовать ответа  от  коварного псевдосвятоши,
нарушившего обет  безбрачия,  не  вступая в  брак,  поскольку под  рясой у
бывшего камердинера нет и капли королевской крови. Но зачем ему узы брака,
когда можно наслаждаться его радостями без всяких уз,  налагаемых церковью
и совестью?
     Хохот  пронесся  по  толпе.   Больше  всех  хохотал,   тряся  жирными
подбородками, сытый горожанин, стоявший подле Сирано и Ноде.
     - Ни  для  кого  не  секрет,   -  продолжал  как  бы  на  ушко,  даже
наклонившись к толпе,  Бофор,  -  что этот "кардинал", кокетливо показывая
алую  подкладку своей  подобранной сутаны,  проникает по  ночам в  спальню
"мамаши" и,  надо думать,  не  для напутствия ее в  качестве духовника,  а
принося ей скорее не духовную, а плотскую пищу, куда более сладостную!
     И снова хохот в толпе.
     - Наслаждаясь плотскими  радостями  по  ночам,  они  загубили  нашего
малолетнего короля. Его наверняка уже нет в живых!
     - В Лувр! В Лувр! К королю! К нашему маленькому королю! - закричали в
толпе.
     Еще в  юности,  слоняясь по парижским салонам,  участвуя в  несчетных
дуэлях,  которые,  казалось,  могли бы  открыть Сирано де Бержераку путь в
Лувр, он так и не добился тогда заветной цели.
     И вот теперь,  став иным, стремясь не к своей выгоде, а посвятив себя
борьбе  со  Злом,  вместе с  толпой Сирано,  потеряв своего спутника Ноде,
ворвался в королевский дворец.
     Сотни  ног  топтали зеркальный паркетный пол  роскошных беломраморных
залов с лепными украшениями в простенках и на потолке.
     И Сирано увидел перед собой прославленную красотой королеву Анну. Она
вышла к  толпе,  ведя за  плечи хилого сына,  Людовика XIV,  который через
четверть  века   стал   олицетворением  безграничной  королевской  власти,
основанной на прихоти, самодурстве, бессмысленном этикете.
     Но сейчас рядом с неестественно бледной, но величавой королевой стоял
перепуганный худенький мальчик в роскошном, видимо стесняющем его, костюме
и  расширенными глазенками  смотрел  на  возбужденные лица  ворвавшихся во
дворец людей.
     Анна сказала:
     - Я приказала освободить трех арестованных членов парламента и строго
взыщу со своего первого министра за его самовольство.  Занимавшийся нашими
финансами Эмери мной уже отстранен.  Кроме того,  я  обещаю выполнить ваши
желания,  которые изложат мне  выбранные вами  представители и  которые не
пойдут во вред стране и короне.
     Сирано отметил про себя,  что французский язык королевы Франции желал
бы  лучшего.   Во  всяком  случае,   соляресса  Эльда,  изучавшая  его  на
невообразимом расстоянии от Франции, успела в произношении куда больше.
     Ноде так и исчез, и Сирано решил идти к доброносцу герцогу д'Ашперону
один.
     Он  шел  знакомыми улицами,  по  которым проходил когда-то  вместе  с
другом детства Кола Лебре,  но  вспоминал почему-то не виденные ими вместе
дома,  которые встречались теперь ему,  а исполинские башни,  сложенные из
поставленных друг  на  друга дворцов,  уходившие в  розовые полупрозрачные
облака, куда поднимали чудесные самодвижущиеся ступеньки лестниц.
     Впрочем, было ли все это на самом деле? Не мечта, а грубая реальность
с баррикадами и негодующей толпой окружала теперь его. И как не похожи эти
люди на соляриев!
     С  этими  мыслями  Сирано  оказался перед  стеной  замка,  в  которой
виднелся сравнительно свежий заделанный в  ней  проем.  Тот  самый,  через
который  проник  на  носилках  в  замок  герцога  д'Ашперона немощный,  но
всевластный кардинал Ришелье, наследника которого поносят теперь на улицах
Парижа.
     Мог бы это представить себе Ришелье?
     Но доброносец Сирано де Бержерак не только представил себе это,  но и
слился  с  негодующей толпой,  заразясь  от  нее  ненавистью к  угнетателю
французов, к невежественному монаху-итальянцу в кардинальской сутане (даже
не мантии), который душит французский народ.
     Сирано вернулся в  Париж другим человеком,  чем тот,  который покинул
его вскачь,  летя вместе с незабвенным учителем на измазанных грязью конях
из подземной конюшни герцога д'Ашперона.
     Герцог д'Ашперон,  когда  к  нему  привели Сирано,  долго  испытующим
взглядом смотрел на него.
     Даже знаков тайного общества,  которыми они  обменялись при  встрече,
видимо, было недостаточно для герцога-доброносца, чтобы признать Сирано де
Бержерака.
     - Прошу  простить меня,  -  сказал,  откинув  седые  длинные  волосы,
спадавшие ему на плечи, герцог д'Ашперон. - Я действительно знал господина
Савиньона Сирано де Бержерака, но... его так долго не было в Париже, кроме
того,  я провожал его в путь не одного...  Право, достойный гость мой, мне
трудно  признать его  в  вас,  как  бы  вы  ни  напоминали мне  его  своей
наружностью.
     - Ваша  светлость,  вы  приняли  на  себя  скромное  звание  местного
надзирателя Дома добра.  Перед нашим расставанием вы  предложили мне  быть
поэтом при вашей особе.  И надо думать,  не для восхваления вашего имени и
знаменитого рода,  а  для  целей,  в  которых мы  объединены с  вами общим
обрядом...
     - Я готов повторить свое предложение Сирано де Бержераку,  как только
удостоверюсь, что он передо мной.
     - Сирано  де  Бержерак,   которого  вы  вспоминаете,  был  признанным
дуэлянтом,  но я  дал клятву не вынимать шпагу из ножен,  дал клятву тому,
кого вы,  ваша светлость, провожали в подземном ходе перед решеткой вместе
со мной и которого, увы, уже нет в живых.
     - Вот  видите,  вы  отказываетесь  признать  Сирано  де  Бержерака  в
главном, чем он был знаменит, в его искусстве владения шпагой!
     - Простите, ваша светлость, но вы предложили ему быть при вас поэтом.
Значит, была еще сторона Сирано, которую вы отмечали.
     - Разумеется.
     - Так разрешите мне доказать вам, что я - это я.
     - Извольте. Каким образом?
     - Позвольте считать,  что я уже служу вам, и предложить для борьбы со
Злом то, что вы вправе ожидать от меня.
     - Охотно позволяю, если вы на это способны.
     - Тогда я  прочту вам памфлет,  который сочинил сегодня,  находясь на
баррикадах, перегородивших улицы Парижа.
     - Памфлет? Против кого?
     - Против врага Добра, врага народа.
     - Читайте. Сирано де Бержерака я считал на это способным.
     И  Сирано  прочитал герцогу д'Ашперону свой  первый памфлет,  которым
после  издания его  герцогом д'Ашпероном было  положено начало  знаменитой
"Мазаринаде", составившей усилиями лучших умов Франции целых сто томов.

                                 "СЕРЫЙ"

                    "Что значит "серый"? Серых много!
                    У каждого своя дорога.
                    Есть мышь и заяц, есть и волки,
                    И серых книг полно на полке.

                    Есть серость темная невежд,
                    Есть серость наглая невеж!"

     - Недурное начало! - заметил герцог. - Прошу вас дальше.
     Сирано поклонился:

                    Народ на ярмарке хохочет,
                    Смеяться хоть совсем не хочет.
                    Там куклы жизнь играют злую:
                    Кого убьют, кого надуют.
                    Где правды нет - ликует ложь.
                    Нет милосердия, есть нож.

                    Растоптана и Справедливость,
                    Притом с изяществом, "красиво"!

                    Все продадут и в Рим и в Лондон,
                    Расправиться бы только с Фрондой!
                    Всех неугодных скрутят в жгут.
                    А усомнившихся - сожгут.

                    В стране под видом "балагана"
                    Все происходит "без обмана",
                    Как будто бы само собою,
                    Без всяких ниток, но... не скрою:
                    Я в щель взглянул и угадал:
                    Их дергал "серый кардинал".

                    В смиренной серенькой сутане
                    С подкладкою кроваво-алой
                    Невежда мудрым вдруг не станет,
                    Как камердинер - кардиналом.
                    Он сер, как заяц, сер, как волк,
                    Как змей, укутан в серый шелк!

     Доброносец герцог д'Ашперон молча подошел и обнял Сирано.
     - С возвращением, брат мой, с оружием, которое острее шпаги.
     В ту же ночь кардинал Мазарини тайно бежал из Лувра в К„льн.


     Глава вторая

     ШКОЛА ВЛАСТИ

                                          Каждый видит, чем ты кажешься;
                                          Немногие чувствуют, что ты есть.

                                                       Мїаїкїиїаївїеїлїлїи


     Рейн!   Могучая  полноводная  река,  словно  хранящая  былое  величие
Священной Римской империи немецкой нации*, низведенной Вестфальским мирным
договором до  положения стоячего болота,  в  какие  превратились некоторые
пострадавшие  в  Тридцатилетнюю войну  раздробленные  владения  фюрстов  и
рыцарские земли,  границы которых порой сужались до одного лье, с ютящейся
внутри них сотней-другой подданных.
     _______________
          * Существовала как завоевание Германией ряда европейских стран и
     большей части Италии с Римом и папой, начиная с 962 года. С 1648 года
     превратилась в конгломерат самостоятельных  и  непокорных  германских
     государств уже без Италии. Прекратила существование при Наполеоне I в
     1806 году. (Примеч. авт.)

     Рейн,  конечно, всегда оставался равнодушным к нескончаемым войнам на
его берегах между патентантами* К„льна и Пфальца из-за сооружений, которые
одними  строились,   а   другими  разрушались.   Безразличная  к  ручейкам
человеческой крови  светлая река  несла свои  чистые тогда воды**,  рождая
множество легенд и красивых сказок, которые слагались о ее берегах.
     _______________
          * Имеющие патент императора на правление. (Примеч. авт.)
          ** Ныне  Рейн  так  загрязнен,  что  в нем нельзя даже купаться.
     (Примеч. авт.)

     Город К„льн на одном из них являл собой отнюдь не процветающий центр:
множество полуразвалившихся, заброшенных домов, пустые улицы, давным-давно
начатый строительством,  гениально задуманный собор походил на безобразный
скелет,  одетый в забытые людьми строительные леса,  и далеко не напоминал
тот всплеск ажурного камня к небу, который создаст столетия спустя мировую
славу готической архитектуре.
     По  безлюдным  улицам  мчалась  карета,   запряженная  попарно  цугом
восьмеркой золотисто-рыжих лошадей.  По  обе  стороны кареты и  позади нее
скакал отряд королевских мушкетеров во главе с их капитаном,  имя которого
впоследствии будет прославлено несравненным Александром Дюма-отцом.
     Капитан  этот  в  шляпе  с  развевающимися перьями  держался рядом  с
дверцей кареты, где виднелся в окне прелестный профиль дамы.
     С  бравым  капитаном ехали  отважные  и  надежные  друзья,  способные
постоять за французского короля (пусть пока малолетнего), который вместе с
матерью,  королевой Анной,  направлялся к ее первому министру,  отсюда, из
К„льна, управлявшему Францией, поскольку Париж был захвачен Фрондой.
     Карета  остановилась около  замка  фюрста,  вынужденного уступить его
кардиналу Мазарини,  имевшему  права  по  Вестфальскому мирному  договору,
завершившему   Тридцатилетнюю   войну,   распоряжаться   в   раздробленных
германских государствах как  у  себя дома и  нашедшего удобным отсюда,  из
Германии, вести французские дела.
     Королева Анна,  учтиво  поддержанная под  руку  капитаном мушкетеров,
сошла  с  подножки кареты,  одарив галантного капитана,  помня  былые  его
услуги,  теплым  и  ясным  взглядом,  и  величественно прошла по  каменным
ступеням  сквозь  толпу  гонцов,  ожидающих приема  кардинала,  не  просто
расступившуюся перед нею,  а  распавшуюся на согнувшихся в подобострастном
поклоне людей.
     Анна властно распахнула двери кабинета,  где за грубым столом сидел в
своей рабочей сутане,  подбитой алой материей, кардинал Мазарини. При виде
королевы он вскочил, сделав знак рукой гонцу. Тот, низко кланяясь, пятясь,
удалился из кабинета.
     Анна, величественная, гневно-надменная, свысока смотрела на Мазарини,
потом бросила ему на стол скомканную бумажку.
     - Извольте,  кардинал,  прочесть этот гнусный пасквиль, касающийся не
только  вас,   священнослужителя  и  министра,   но  и  меня,   облеченную
парламентом Франции высшей властью. Я не терплю непристойностей.
     Мазарини, не говоря ни слова, лишь благословил королеву Анну поднятой
рукой,  в  ответ на  что  она чуть заметно присела в  полуреверансе,  взял
бумагу, тщательно расправил ее и стал читать.
     Робкий  мальчик-король  вошел  вслед  за  матерью  и  с  любопытством
рассматривал комнату, украшенную рогами и многими кабаньими головами.
     "И что их так к свиньям тянет?" - поморщился Людовик XIV.
     Мазарини читал напечатанный в Париже листок.

                            У СПАЛЬНИ КОРОЛЕВЫ

                                (памфлет)

                   Что скажет "серый кардинал",
                   Когда кивнет сама Мадам?
                   Что он никак не ожидал
                   К себе вниманья знатных дам?

                   Нет! Мимо спальни не пройдет
                   "Святой" пронырливый прелат!
                   Таких на свете нет пройдох!
                   Таким пройдохам нет преград!

                   Не умерщвлять же клятвой плоть!
                   Не гнать же радость жизни прочь,
                   Когда попы, до папы вплоть,
                   Вкусить запретное не прочь!

                   Забыть безбрачия обет,
                   Известно, не для всех ведь грех!
                   В день постный съесть мясной обед -
                   Вот это тяжкий грех для всех!

                   Наследник жалкий Ришелье,
                   Не выше ты его колен!
                   Несчетно шаг твой мельче лье,
                   Ты так же мелок, Мазарен!*
     _______________
          * Французское произношение имени Мазарини. (Примеч. авт.)

     Мазарини  прочитал  листок  и  побледнел.  Анна  почти  с  ненавистью
смотрела на него.
     - Надеюсь, вы мужчина, кардинал?
     - У вас есть повод для сомнений, ваше величество?
     - Надеюсь,  если бы вы находились в  Париже,  автор пасквиля был бы в
Бастилии?
     - О нет,  ваше величество!  -  поправил Мазарини.  -  На эшафоте! Но,
позволю себе заметить,  что эшафот не  единственное средство возмездия.  Я
знаю этого Сирано де Бержерака,  забияку и драчуна.  Вижу, он сменил шпагу
на колкий стих. Но меня он не проколет.
     - Зато меня гнусно ранил клинком, отравленным непристойностью.
     Кардинал опустил глаза.
     - Можете поверить мне,  ваше величество.  Я  могу переманить на  свою
сторону врага, но я не умею прощать, хотя все стерплю.
     - Стерпите?  И вы,  первый министр,  будете утверждать, что остаетесь
мужчиной?
     - Я постараюсь это доказать,  ваше величество. Терпение - мое оружие,
которым мало кто владеет.  Я хочу,  чтобы это слышал и король. Меня нельзя
пронять оскорблением,  но это не значит,  что я его спущу.  Моя стратегия:
"Время и я!" Рано или поздно, но беру свое.
     - Если у вас так много терпения,  то попрошу заменить меня и заняться
королем, которого я вверяю вашей заботе. Пусть он посмотрит, как вы воюете
за  него  с  помощью своего терпения,  которое так  на  руку  разнузданной
Фронде.
     - Я внимательно слежу за нею, ваше величество.
     - Следить надо за  модой.  Пусть мне скучны государственные дела и  я
прежде всего дама,  потому не могу снести, чтобы множество людей хихикало,
читая эти неприличности.
     - Кто сегодня хихикает,  завтра заплачет. Что значит множество людей,
ваше величество,  по  сравнению с  теми,  кто  ими  правит!  Я  постараюсь
объяснить это королю.
     - Мушкетеры будут ежедневно сопровождать его к вам, как к наставнику.
     - Я постараюсь доказать, что я "выше колен" Ришелье.
     - Я надеюсь, - бросила Анна и, величественно кивнув, удалилась.
     Мальчик-король остался с Мазарини.
     - Ваше  величество,  не  угодно  ли  будет  вам  занять этот  жесткий
табурет, который подготовит вас к высокому трону?
     Людовик XIV, помня внушения матери, повиновался.
     - Эта бумажка,  ваше величество,  читать которую вам нет нужды, могла
бы вывести из себя властителя,  чем и  обессилила бы его.  Я хочу передать
вам те секреты, которые доступны были самым изощренным умам, правившим или
помогавшим править в Европе.
     Мальчик кивнул.  Ему  было очень интересно узнать,  что так разозлило
его мать, но он рано научился внешне сдерживать себя.
     - Я буду прилежным учеником вашего преосвященства, - заверил он.
     - Я упомянул про эшафот, как вы слышали, ваше величество. Но эшафот -
завершение  возмездия.   В   основе  же  возмездия  всегда  должна  лежать
жестокость,  нужная не сама по себе,  а лишь постольку, поскольку вызывает
страх, какой надлежит внушать всем подданным.
     Мальчик любил  разорять птичьи  гнезда  и  не  видел  в  этом  особой
жестокости, натравливал собак на кошек, топил щенят и забавлялся всем этим
вполне невинно,  по-детски.  То,  что должен был раскрыть сейчас перед ним
кардинал,  поднимало его в собственных глазах, делало более взрослым, чего
так жаждут все в его возрасте.
     - Вы  можете  убить  ударом  ладони  комара,  который намеревался или
укусил вас, - продолжал Мазарини. - То же самое вы вправе сделать с каждым
своим  подданным,  от  мужика до  герцога.  Запомните:  "Лучше,  чтобы все
боялись вас,  чем любили,  ибо любовь преходяща и  от  вас не  зависит,  а
страх, внушаемый вами, неистребим".
     Мальчик кивнул.
     - Вот сейчас при вас,  ваше величество,  я подписываю от вашего имени
смертные приговоры вельможам,  которые, предавая вас, примыкают к Фронде в
провинциях. Но разве это жестокость? Я не хочу напоминать вам о пытках, по
Римскому  праву   сопутствующих  следствию,   о   разных  приспособлениях,
вызывающих болевые  страдания,  о  дробящих кости  "испанских сапогах" или
объятиях  "железной девы"  с  лезвиями  кинжалов внутри.  Вам,  властителю
французов, нет нужды вникать в такие подробности. Затмите их блеском двора
и этикетом. Однако одну историю я просил бы вас выслушать, дабы знать, что
есть страдания, превышающие все боли, вместе взятые.
     Мальчик наклонил голову. Он любил занятные истории.
     Подписав несколько бумаг о казни крамольных вассалов короля, Мазарини
откинулся на спинку кресла и начал:
     - Драма эта завершилась лишь полвека назад у  нас в  Италии,  которую
зовут родиной коварства.  Граф Франческо Ченчи из  старинного итальянского
рода содержал шайку наемных "бради" и разбойничал,  позорил семью, погубил
трех  своих старших детей.  Оставались еще  два  сына  и  пятнадцатилетняя
красавица дочь с  легендарными светлыми кудрями,  Беатриче.  Отец,  гнусно
домогаясь ее, заточил дочь в замок, о чем мне, отцу церкви, и вам, королю,
блюстителю высокой нравственности нации,  и вспоминать не пристало,  но...
Однажды изверг Франческо был найден заколотым в постели с забитыми в глаза
гвоздями. В его смерти по велению герцога обвинили жену и детей. Графиня с
сыновьями не выдержали и сознались,  но невинная Беатриче молчала даже под
пытками и приняла на себя вину только перед казнью, наивно стараясь спасти
свои  кудри,  но  их  вопреки данным обещаниям срезали,  чтобы  не  мешали
палачу.  Истязатели знали, как мучить сильнее боли, медленно убивая мать и
братьев у нее на глазах.
     - Зачем же,  зачем так терзали знатных людей,  ваше преосвященство? -
возмутился король-мальчик.
     - Для острастки, ваше величество. Чтобы никому не было повадно чинить
суд и расправу,  посягая на исключительное право властителя, сила которого
опиралась на страх.