тную доску. Потом на матовом табло вспыхивала
короткая надпись. Машина делала свой первый ход.

Она была совсем небольшая, эта машина. Гроссмейстеру иногда казалось, что
против него стоит самый обыкновенный холодильник. Но этот "холодильник"
неизменно выигрывал. За полтора года гроссмейстеру с трудом удалось свести
вничью только четыре партии.

Машина никогда не ошибалась. Над ней никогда не нависала угроза цейтнота.
Гроссмейстер не раз пытался сбить машину, делая заведомо нелепый ход или
жертвуя фигуру. В результате ему приходилось поспешно нажимать кнопку
"Сдаюсь".

Гроссмейстер был инженером и экспериментировал с машиной для уточнения
теории самоорганизующихся автоматов. Но временами его бесила абсолютная
невозмутимость "холодильника". Даже в критические моменты игры машина не
думала больше пяти-шести секунд. Спокойно поморгав разноцветными огнями
индикаторных ламп, она записывала самый сильный из возможных ходов. Машина
умела вносить поправки на стиль игры своего противника. Иногда она
поднимала объектив и подолгу рассматривала человека. Гроссмейстер
волновался и делал ошибки...

Днем в зал приходил молчаливый лаборант. Хмуро, не глядя на машину, он
воспроизводил на шахматной доске партии, сыгранные в разное время
выдающимися шахматистами. Объектив "холодильника" выдвигался до отказа и
нависал над доской. На лаборанта машина не смотрела. Она бесстрастно
регистрировала информацию.

Эксперимент, для которого создали шахматный автомат, приближался к концу.
Было решено организовать публичный матч между человеком и машиной. Перед
матчем гроссмейстер стал еще чаше появляться в институте. Гроссмейстер
понимал, что проигрыш почти неизбежен. И все-таки он упорно искал слабые
места в игре "холодильника". Машина же, словно догадываясь о предстоящем
поединке, с каждым днем играла все сильнее и сильнее. Она молниеносно
разгадывала самые хитроумные планы гроссмейстера. Она громила его фигуры
внезапными и исключительными по силе атаками...

Незадолго до начала матча машину перевезли в шахматный клуб и установили на
сцене. Гроссмейстер приехал в самую последнюю минуту. Он уже жалел, что дал
согласие на матч. Было неприятно проигрывать "холодильнику" на глазах у
всех.

Гроссмейстер вложил в игру весь свой талант и всю свою волю к победе. Он
избрал начало, которое ему еще не приходилось играть с машиной, и игра
сразу же обострилась.

На двенадцатом ходу гроссмейстер предложил машине слона за пешку. С жертвой
слона связывалась тонкая, заранее подготовленная комбинация. Машина думала
девять секунд - и отклонила жертву. С этого момента гроссмейстер знал, что
неизбежно проиграет. Однако он продолжал игру - уверенно, дерзко,
рискованно.

Никто из присутствовавших в зале еще не видел такой игры. Это было
сверхискусство. Все знали, что машина постоянно выигрывает. Но на этот раз
положение на доске менялось так быстро и так резко, что невозможно было
сказать, кому достанется победа.

После двадцать девятого хода на табло машины вспыхнула надпись: "Ничья".
Гроссмейстер изумленно посмотрел на "холодильник" и заставил себя нажать
кнопку "Нет". Взметнулись, перестраивая световой узор, индикаторные огни -
и замерли настороженно.

На одиннадцатой минуте она сделала ход, которого больше всего опасался
гроссмейстер. Последовал стремительный размен фигур. Положение у
гроссмейстера ухудшилось. Однако на сигнальном табло машины вновь появилось
слово "Ничья". Гроссмейстер упрямо нажал кнопку "Нет" и повел ферзя в почти
безнадежную контратаку.

Следящая система машины тотчас пришла в движение. Стеклянный глаз объектива
уставился на человека. Гроссмейстер старался не смотреть на машину.

Постепенно в световой мозаике индикаторных ламп начали преобладать желтые
тона. Они становились насыщеннее, ярче - и наконец погасли все лампы, кроме
желтых. На шахматную доску упал золотистый сноп лучей, удивительно похожих
на теплый солнечный свет.

В напряженной тишине пощелкивала, перескакивая с деления на деление,
стрелка больших контрольных часов. Машина думала. Она думала сорок три
минуты, хотя большинство сидящих в зале шахматистов считали, что думать
особенно нечего и можно смело атаковать конем.

Внезапно желтые огни погасли. Объектив, неуверенно вздрагивая, занял
обычное положение. На табло появилась запись сделанного хода: машина
осторожно передвинула пешку. В зале зашумели; многим казалось, что это был
не лучший ход.

Через четыре хода машина признала свое поражение.

Гроссмейстер, оттолкнув стул, подбежал к машине и рывком приподнял боковой
щиток. Под щитком вспыхивала и гасла красная лампочка контрольного
механизма.

На сцену, которую сразу заполнили шахматисты, с трудом пробился молодой
человек, корреспондент спортивной газеты.

- Можно ли считать доказанным, - спросил он, - что машина играет хуже
человека?

- Похоже, она просто уступила, - неуверенно сказал кто-то. - Так потрясающе
играла - и вдруг...

- Ну, знаете ли, - возразил один из известных шахматистов, - случается, что
и человек не замечает выигрышной комбинации. Машина играла в полную силу,
но возможности ее ограниченны. Только и всего.

Гроссмейстер медленно опустил щиток машины и обернулся к корреспонденту.

- Итак, - нетерпеливо повторил тот, раскрывая записную книжку, - каково
ваше мнение?

- Мое мнение? - переспросил гроссмейстер. - Вот оно: вышла из строя
триггерная цепочка в сто девятом блоке. Конечно, ход пешкой не самый
сильный. Но сейчас трудно сказать, где причина и где следствие. Может быть,
из-за этой триггерной цепочки машина не заметила лучшего хода. А может
быть, она действительно решила не выигрывать - и это стоило ей пробитых
током триггеров. Ведь и человеку не так легко переломить себя...

- Но зачем этот слабый ход, зачем проигрывать? - удивился корреспондент. -
Умей машина мыслить, она стремилась бы к выигрышу.

Гроссмейстер пожал плечами и улыбнулся:

- Как сказать... Иногда намного человечнее сделать именно слабый ход.

К взлету готов!

Маяк стоял на высокой, далеко выдвинутой в море скале. Люди появлялись на
майке лишь изредка, чтобы проверить автоматическое оборудование. Метрах в
двухстах от маяка из воды поднимался островок. Много лет начал на островке,
как на постаменте, установили космический корабль, который вернулся на
Землю после дальнего рейса. Такие корабли не имело смысла снова отправлять
в Космос.

Я приехал сюда с инженером, ведавшим маяками на всем Черноморском
побережье. Когда мы поднялись на верхнюю площадку маяка, инженер передал
мне бинокль и сказал:

- Будет шторм. Очень удачно: перед непогодой он всегда оживает.

Красноватое солнце тускло отсвечивало на серых гребнях волн. Скала резала
волны, они огибали ее и с шумом карабкались на скользкие, ржавые камни.
Потом, гулко вздохнув, растекались вспененными ручьями, открывая дорогу
новым волнам. Так наступали римские легионеры: передний ряд, нанеся удар,
уходил назад сквозь разомкнутый строй, который затем смыкался и с новой
силой шел на приступ.

В бинокль я мог хорошо разглядеть корабль. Это был очень старый двухместный
звездолет типа "Дальний разведчик". В носовой части выделялись две
аккуратно заделанные пробоины. Вдоль корпуса проходила глубокая вмятина.
Кольцо гравитационного ускорителя было расколото на две части и сплющено.
Над рубкой медленно вращались конусообразные искатели давно устаревшей
системы и ифразвукового метеонаблюдения.

- Видите, - сказал инженер, - он чувствует, что будет шторм.

Где-то тревожно закричала чайка, и море отозвалось глухими ударами волн.
Серая дымка, поднятая над морем, постепенно заволакивала горизонт. Ветер
тянул к облакам посветлевшие гребни волн, а облака, перегруженные
непогодой, опускались к воде. От соприкосновения неба и моря должен был
вспыхнуть шторм.

-Ну это я еще понимаю,-продолжал инженер: - солнечные батареи питают
аккумуляторы, и электронный мозг управляет приборами. Но все остальное...
Иногда он словно забывает о земле, о море, о штормах и начинает
интересоваться только небом. Выдвигается радиотелескоп, антенны локаторов
вращаются днем и ночью... Или другое. Вдруг поднимается какая-то труба и
начинает разглядывать людей. Зимой здесь бывают холодные ветры, корабль
покрывается льдом, но стоит на маяке появиться людям, и лед моментально
исчезает... Между прочим, на нем и водоросли не нарастают...

Море наступало на островок. Волны шли одна за другой - и каждая следующая
была выше и сильнее предыдущей. Насколько видел глаз, все было заполнено
серыми волнами. На корабле зажглись штормовые огни.

- Вот-вот, видите! - торжествующе произнес инженер. - Сейчас он включит
свой прожектор. Временами мне кажется, что он улетит. Возьмет и улетит...
Был я здесь как-то ночью, так до сих пор... Понимаете, Луна поднималась над
морем, и корабль... он прямо-таки тянулся к ней. Эта груба, антенны и еще
какие-то штуки вот там, позади рубки,-все было устремлено к Луне. Мистика!..

Я объяснил инженеру, что никакой мистики здесь нет. На кораблях,
поставленных на вечную стоянку, не выключают электронную аппаратуру. Это
нужно, чтобы корабль сам о себе заботился: принимал меры против коррозии,
обледенения, не допускал скопления пыли и грязи, сигнализировал при
непредвиденной опасности. Случается, что электронный мозг делает и то, что
совершенно не нужно: ведет наблюдение за Луной и звездами, регистрирует
космическое излучение, магнитные бури... Но улететь в Космос корабль не
может: на нем нет экипажа, нет горючего, нет основных агрегатов
гравитационного ускорителя.

Инженер с сомнением покачал головой и спросил:

- А труба? Зачем он наводит ее на маяк?

Я не успел ответить.

Над каплевидной рубкой корабля выдвинулся прожектор. Синеватый луч легко
пробил нависшую над морем предштормовую дымку. Скользнув по берегу, луч
уперся в основание маяка, а затем поднялся к площадке.

От яркого света я невольно закрыл глаза. Прожектор тотчас же погас.

- Смотрите! - изменившимся голосом воскликнул инженер и быстро взял у меня
бинокль. - Смотрите! Этого еще никогда не было...

На корабле зажглись все бортовые огни. Они осветили черные, отшлифованные
волнами камни островка и зеленоватый корпус звездолета. В борту корабля
возникла щель: раздвигались створки главного люка.

- Этого... не было! - возбужденно повторил инженер.

Он не отрывался от бинокля и говорил очень громко, почти кричал. Ветер, уже
набравший силу, гудел в стальных фермах маяка, и я слышал только обрывки
фраз: "За сорок лет... мои предшественники... никто не знал ..."

Волны захлестывали островок. Но старый корабль, видавший великие ураганы
Звездного Мира, перестал обращать внимание на надвигающийся шторм. С
торжественной, даже величественной неторопливостью он делал все то, что
полагается делать перед взлетом.

Из открытого люка опустился трап. Сложная система антенн приняла походное
положение. В центральной части корпуса выдвинулись короткие, резко
отогнутые назад крылья. За дюзами стартового двигателя появились газовые
рули. Они были погнуты, эти рули, однако безукоризненно стали так, как это
требовалось для короткого разбега по воде. Перископический датчик
видеосистемы ("труба", о которой говорил инженер) повернулся в сторону
открытого моря. Трижды мигнул зеленый oгонь старт-сигнала и над рубкой
поднялся алый вымпел.

Эту был традиционный сигнал: "К взлету - готов!"

Волны перекатывались через островок, вокруг корабля кипели буруны. Мне
вдруг показалось, что море неподвижно, а корабль несется вперед. Мне
показалось, что слышен грохот стартового двигателя. Это длилось несколько
секунд, не больше. Но я понял, почему для вечной стоянки корабля выбран
этот маленький, неприметный островок.

Внезапно огни на звездолете погасли.

Мы долго ждали. Ветер все сильнее и сильнее раскачивал площадку маяка.

- Надо идти! - наклонившись ко мне, прокричал инженер и вытер мокрое лицо.

Низко, над самой водой, полыхнула до синевы накаленная молния. Протяжные
громовые раскаты слились с ревом волн.

Шторм начался.

Когда мы спускались по винтовой лестнице, инженер сказал:

- Все дело в том, что он искал вас. Он всегда рассматривал людей, но только
сегодня он увидел вас и открыл люк.

- Почему именно меня? - спросил я. - Ведь мы были вдвоем.

- На вас форма Звездного Флота, - ответил инженер и убежденно повторил; -
Ну да, на вас форма астронавта.

Это была очень наивная идея, впрочем простительная неспециалисту.
Электронные машины на старых звездных разведчиках не умеют различать одежду
людей. Вероятно, машина узнала, что надвигается сильнейший шторм, и приняла
самое простое в этих условиях решение - взлететь, уйти от шторма. Подняться
корабль, конечно, не мог, но все-таки подготовился к взлету.

Выслушав мое объяснение, инженер неуверенно сказал:

- Что ж, возможно, все так и обстоит... Не спорю... Однако он уже сорок лет
на этом островке. Сорок лет! Неужели за это время в его электронной памяти
ничто самопроизвольно не изменилось?..

Я не ответил инженеру. Я думал о другом.

Звездолет был навечно прикован к камням. Над ним проносились другие
корабли, всходили и заходили далекие звезды. И если хоть что-то похожее на
разум теплилось в старом коралле, о чем мог думать его не знающий сна
электронный мозг?

Сорок лет этот мозг был предоставлен самому себе. Только самому себе. И еще
- воспоминаниям.

Первый контакт

Директор института, не глядя на собравшихся в его кабинете сотрудников,
долго скреб густую черную бородку и наконец мрачно сказал:

- Мои юные коллеги, это скандал. Самый чистокровный скандал. Даже
ультраскандал. Над нами будут смеяться.

- А что, собственно, случилось? - спокойно спросил молодой человек в
ковбойке.

Директор грустно взглянул на него сквозь большие роговые очки с выпуклыми
стеклами:

- Вам, руководителю экспериментальной лаборатории, это следовало бы знать.
Да. Вчера ночью "Марсианин" говорил с "Аристотелем".

- Какой... марсианин? - неуверенно произнесла сидевшая у окна девушка,
начальник отдела информационно-логических машин.

- Не смотрите на меня так, - отчетливо выговаривая каждый слог, сказал
директор. - Я в здравом уме. "Марсианин", о котором я говорю, пишется с
большой буквы и в кавычках.

Девушка смущенно улыбнулась.

- Так, - продолжал директор. - Никто не помнит. Никто не знает, о чем идет
речь. Хорошо, я вам напомню. Три года назад, мои уважаемые коллеги, три
гола назад, когда вы еще были студентами, у нас поставили эксперимент.
Человек, поставивший этот эксперимент, сейчас работает в другом городе. Да.
Речь шла о том, смогут ли понять друг друга астронавт и разумный обитатель
какой-либо иной планеты. Конечно, в том случае,

                      --------------------------------

                           окончание отсутствует

                      --------------------------------

Странный вопрос

                      --------------------------------

                             начало отсутствует

                      --------------------------------

в один угол. С потолка свисала на черном шнуре лампа, прикрытая вместо
абажура листом картонка. На стульях в беспорядке лежали подшивки
потрепанных журналов, коробки с радиодеталями и инструментами. В комнате
пахло ночной сыростью и цветами. Вдоль стены, на полу, выстроились
стеклянные банки с распустившимися розами.

Семен Павлович показал на подоконник:

- Вот, пожалуйста, взгляните.

У открытого окна стоял очень старый радиоприемник "СИ-235". Скляров
удивленно посмотрел на Семена Павловича.

- Это только футляр,- объяснил математик. Он говорил шепотом, словно боясь,
что машина его услышит. - Футляр, знаете ли, не имеет значения. А машина
внутри. Вы садитесь, пожалуйста ...

Он принес Склярову стул, а сам продолжал ходить по комнате. Рассказывая, он
снимал и надевал очки. Они были тоже старые с круглыми стеклами и
металлической оправой, оплетенной каким-то шелушащимся коричневым
материалом.

- Я собрал ее полгода назад, - говорил математик. - Разумеется, вы знаете,
что идет дискуссия о том, может ли машина мыслить. У меня, конечно, нет
необходимой подготовки... Нет, нет, вы только не подумайте, что я собираюсь
выступать со своим мнением. Я поставил маленький эксперимент... - Он
смущенно улыбнулся: - Может быть, эксперименту слишком громкое слово. Это
только простой опыт, не больше. Дело в том, что Эйнштейн однажды высказал
такую мысль... Вот я вам процитирую на память: "Что бы ни делала машина,
она будет в состоянии решить какие угодно проблемы, но никогда она не
сумеет поставить хотя бы одну". Не правда ли, глубокая мысль?.. Вы можете
подумать, что я имею дерзость спорить с Эйнштейном. - Он протестующе
взмахнул руками: - Нет, я только поставил опыт. Это первая машина, которая
специально предназначена для того, чтобы ставить проблемы.

Скляров уже не слушал математика. Он смотрел на Семена Павловича,
машинально кивал головой и думал о том, что старик даже не подозревает,
насколько грандиозен его эксперимент. Анатолий Сергеевич почему-то вспомнил
другого учителя - Циолковского и почтительно спросил:

- Ваша машина... она может пригодиться для астронавтики?

Математик поверх очков удивленно посмотрел на Склярова.

- Не знаю, я об этом не думал, - произнес он извиняющимся тоном. - Конечно,
в какой-то степени... Скажем, для разведки неисследованных планет.

Скляров нетерпеливо перебил:

- И вы никому еще не показывали эту машину?

- Нет...

Семен Павлович окончательно смутился. Он стоял перед профессором, высокий,
худощавый, по-стариковски нескладный и взволнованно потирал руки. Анатолий
Сергеевич вдруг насторожился. Как всякий человек, далекий от техники, он
был уверен, что открытия рождаются лишь в лабораториях, оборудованных по
последнему слову техники. В чем оно состояло, это последнее слово техники,
он представлял себе довольно смутно и потому вкладывал в это понятие особо
торжественный смысл.

- Вы сами ее собрали? - осторожно спросил он.

- Сам, - ответил математик. Голос его звучал виновато. - Трудно было только
найти идею, принцип конструкции.

- Ага, - неопределенно произнес Скляров.

Он почему-то вспомнил д'Артаньяна. После книги Дюма легче верилось в
необыкновенное. "А вдруг эта штука и в самом деле будет работать? - подумал
он. - В сущности, все первое имело неказистый вид: пар-вый паровоз, первый
пароход... Даже первый циклотрон".

- Какой же вопрос задаст эта... гм... машина? - спросил он. - Что-нибудь
математическое?

- Не знаю, - ответил математик. - Право, не знаю. Она может выбрать любую
проблему - ив математике, и, простите, в истории, и в биологии... Даже, так
сказать, из сферы практической жизни. Она, образно выражаясь, начинена
всевозможной информацией. Я, конечно, не смог бы сам заполнить всю ее
память, но удалось использовать готовые элементы. Мой бывший ученик
работает в академии, он мне и помог достать готовые элементы. Разумеется,
они предназначались для других целей, но в этой машине они собраны иначе.
Там, знаете ли, очень много записано. Десяток энциклопедий, разные
справочники, учебники, журналы, газеты... Скляров вытер платком вспотевший
лоб.

- И сейчас мы услышим... ее голос?

Семен Павлович быстро ответил:

- Нет, то есть да... Мы услышим азбуку Морзе.

Анатолий Сергеевич подошел к машине. Тихо поскрипывали створки открытого
окна. Где-то очень близко прокричал петух. Протяжно загудел электровоз и
внезапно осекся, словно испугавшись, что нарушил ночную тишину.

- Скажите, Семен Павлович, - спросил профессор, - какого все-таки рода
может быть проблема? Я понимаю, вы не можете дать определенный ответ, но
хоть примерно.

- Поверьте, я об этом не думал, - ответил математик. - Первый опыт... Тут
важно только одно: чтобы вопрос, поставленный машиной, не был бессмысленным.

Скляров услышал смех и вздрогнул: настолько странным показался ему сейчас
простой человеческий смех. По дощатому тротуару вдоль огра