цатый ряд зернистой баррикады бутылок. У меня  ноют
руки, и  звон,  забившийся в уши,  разросся  в туман.  Но  все-таки  нам  не
обогнать заката  солнца: уже  краснеют  сотни маленьких солнц  на  все менее
прозрачных  бутылках, уже черной становится мачта нашей "Нау" с подсолнечной
стороны и набираются длинными тенями белые стены прибрежных пакгаузов. Мы не
обедали  и  не  пили чаю  с  утра.  Скорее, скорее... С  каждой  выгруженной
бутылкой  все ближе становится остров  Челекен, долгожданная  родина,  дети,
жена, дом - все, что  покинуто командою "Мусульманина" три новолунья  назад.
Последний рейс - наработались, наплавались, опять побывали в Баку, в Энзели,
в  Гасан-Абаде,  в  порту Ильича. С подарками, с  беспокойством,  с  мужской
настоявшейся  силой  прийти  на рассвете  в аул Караголь.  Там  жены  поутру
выходят из круглых кибиток, и бродят по песчаной косе, и смотрят в бинокль -
когда же  парус,  вот этот, с рыжей заплаткою в переднем углу,  появится  на
горизонте. Там  знают уже, что идет "Мусульманин" домой,  там сказал об этом
"Стамбул",  который разминулся с  нами,  в  двухстах  километрах  от берега,
веселый и торопливый, на прямом пути к острову Челекен.
     Оттого  такое нетерпенье. Оттого  нельзя терять ни  одного часа. Оттого
взялась  команда  Ходжи за перегрузку бутылок из  трюма в  вагон.  Моряки не
любят погрузок,  какое им дело? На это в порту должны быть рабочие-грузчики,
но что же делать,  если их не прислали сегодня? Не ждать же вот этих парней,
которые даже прикинуться не могут рабочими, волыня и пропуская сквозь пальцы
драгоценное время, которые вот бросили бутылки  на пристани и ушли бранливой
оравой, не догрузив  своего вагона.  Матросы взялись за работу сами,  и  чем
напряженней будут  сгибаться  их спины, тем  скорее,  чем утомительней  труд
сегодня, тем лучше им завтра...

     В жизни писателя есть много более важных дел, чем разгрузка стеклотары.
Что  в  этом увлекательного, поэтического?  Но  Павел  Николаевич  видит  за
второстепенными деталями главное:  он  видит, что  туркмены  -  люди  другой
национальности - приняли его в свою трудовую семью, как брата, так же, как в
гражданскую его приняли казахи, в Ташкенте - узбеки, позже абхазцы, аджарцы,
с которыми  он  плавал по  Черному  морю,  и тоже  не пассажиром,  а  членом
команды.
     Лукницкий  понимает,  что  люди  все  одинаковы и,  естественно,  везде
стремятся к равенству. И он начинает нащупывать свою тему в литературе.




     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     24.08.1929

     Кончилось  рабочее  время,  и  на  берег, к  пристани,  явилась  ватага
русских.  Это были  веселые парни.  Они  явились  в трусиках, с  непокрытыми
головами. Звонким смехом  и  шутками они разбили  голубую  стеклянную тишину
предвечерья.
     - Эй, братва,  становись!.. Алешка,  ты  выходи первым...  Ваня, отмерь
дистанцию... Бери диск, Алешка...
     Это были русские физкультурники.
     Алешка, поджарый  и длинный, в пестрых,  черно-красных  трусах,  сделав
выпад левой  ногой,  ревизовал  прищуренным  глазом  требуемое  расстояние и
мускульным  инстинктом  рассчитывал  силу  броска.  Каменная  тарелка  диска
тяжелила его закинутую назад, напряженную в кисти руку.
     - Вали!..
     Алешка свился в спираль, разогнулся мгновенной пружиной, врылся ногою в
стопорящий ее песок, выбросившая энергию рука забыто медлила в воздухе  -  и
взоры всех шли дугой, за коловращением летящего диска.
     Туркмены  не  утерпели.  Все,  сколько  их  было  на  лодках,  сохраняя
медлительность  в спешащих шагах,  двинулись с пристани на берег, сгрудились
толпою на  почтительном расстоянии  от игравших и  увлеченными глазами стали
следить за  игрой.  Каждый  новый полет  диска  отражался  быстрым,  гудящим
шепотом  в их ораве. В лице Ходжи я заметил азарт. Плотный и коренастый Элки
выдвигался  вперед,  улыбаясь  как  зачарованный.  Выйдя  несмело  из  круга
туркмен,  он  вдруг решился,  пробежал  несколько  шагов  по  направлению  к
игравшим, остановился, поднял руку...
     - Агы... Давай мая брасат!.. Таварыш... Пазвалай мэн!..
     Физкультурники озадаченно оглянулись, поняли, засмеялись.
     - Вали,  иди становись сюда...  Давай  ему диск... Вот будет  потеха!..
Гляди, он нам покажет сейчас - за самую гору закинет...
     Физкультурники  подхватили  Элки,  повели  его,  расчистили ему  место,
подали ему диск.
     - Стань!  Вот  так надо брать!  -  Алешка наложил пальцы Элки  на ребро
диска.  - Вот...  Теперь  так,  разверни плечо...  Понял?..  Бросишь,  когда
скомандую.
     - Понымал. Давай. Хады старана... - Элки положил диск на землю, засучил
широкие,  синего полотна, штаны,  нахлобучил поглубже тельпек,  поднял диск,
осмотрелся. Он был центром внимания.
     Алешка принял важную позу:
     - Ну... Готовься, как я говорил... Раз... Два... Вали!
     Элки   повернулся  на   месте,   что  было  силы  кинул  диск,  потерял
равновесие... Диск взметнулся высоко над головой, пошел стороной, - быстрее,
быстрее, - хлоп - и плюхнулся в море.
     Неудержимый хохот  покрыл  хлюп  воды. Хохотали  неистово,  сгибаясь  и
хлопая себя по  коленям.  Хохотали  все -  и  русские,  и туркмены. Туркмены
хохотали  громче  и  безостановочнее,  со  всхлипываньем, до  слез,  потирая
ладони, закрывая лица  руками... Элки смылся мгновенно. Никто бы  не мог его
сейчас обнаружить. Спортивная карьера его была окончена раз и навсегда...
     ...Я  лежу  на кошме, и  темнота вокруг густа, как смола. Хаким  ставит
передо мною  фонарь, ложится  рядом со  мной на живот,  кладет перед фонарем
листок бумаги и карандаш и говорит:
     - Учи меня!
     Каждый день, на пути из Баку, я учил его трудной русской грамоте. Хаким
по-русски пишет ужасно,  но  он  - пишет!  И я  диктую ему  и  исправляю его
ошибки. Его узкоглазое, сосредоточенное лицо  перед фонарем. Все остальное -
туловище, ноги  и  весь окружающий  мир -  в непроницаемой  темноте.  Только
звезды  еще существуют,  но  мы забываем  и о  них, и даже  о плеске воды  в
наветренный борт забываем,  потому  что труден урок русской грамоты и потому
что очень прилежен Хаким. Он жует карандаш, обдумывая, какие буквы он должен
будет  вывести, чтобы  получилось  слово "главный".  "Ашхабад  - это главный
город Туркменистана". Вместо "главный" написано: "хлатни", но это не беда, и
Хаким,  конечно,  добьется  поездки в  Москву для поступления  на  восточный
факультет загадочной школы, которая называется "Вуз".
     Милые  туркмены!  Я  целый час  потратил на объяснения.  И  они  поняли
наконец,  что закон прав, не давая мне допуска, и что я совсем не обижен,  и
что справедливость никем не нарушена.

     25.08.1929

     Мы трогательно прощались.  Гуссейн вынес мои вещи на пристань. Командир
лодки "Суринджа", пришвартованной к пристани с другой стороны, перетащил мои
вещи  к себе  на палубу. С этого  часа я становился  его  гостем: Ходжа-Кули
познакомил его  со  мной. Ходжа-Кули сказал мне про него:  "Дурды  -  савсым
харош чылвек"  -  и позвал  его  к себе в лодку, и, когда старый Дурды Нияз,
поглаживая черную бороду и освещая улыбкой глубокие  морщины лица, взошел на
палубу "Мусульманина", Ходжа-Кули, взяв меня под локоть, сказал мне:
     - Дай мне руку.
     Первое,  что  сделал Дурды, пожав  мне руку, -  он вынул из  нагрудного
кармана  длиннополого серого халата серебряные часы и показал их мне,  нажав
пружинку. Я прочел  на откинутой  крышке: "За усердие на трудовом  фронте от
ТУР ЦИАКа - Дурды Софи Гели Ниязову. 1927 год".
     Дурды улыбнулся с достоинством и молча положил часы в карман.
     "Мусульманин" готов  к  отходу и не отходит только потому, что  Элки не
достал хлеба.  Закрыты хлебные лавки. Между  3 и 4 дня  Элки  купил  хлеб, я
добываю еще  3 с половиной фунта сахару, фунт  оставляю себе. В начале  5-го
все на борту "Мусульманина", обмениваюсь с  туркменами адресами, мне  все по
очереди жмут руку и ровно в 5 выбирают якорь. Машут руками...
     Ходжа, стоявший у руля, снимает шапку,  делает  мне несколько  взмахов.
Судно ушло совсем  далеко.  Вдруг  вижу, кто-то  лезет на мачту. Влез,  снял
флаг, машет им мне, потом по вантам спускается вниз.

     Пытливого  человека  не  обескураживают временные  неудачи.  Томительно
тянется время на берегу в ожидании нового рейса. Но для литератора  это уйма
возможностей для наблюдений, изучения местных  обычаев, языков, фольклора. И
постепенно  появляются  в  дневнике  новые  записи.  Какую же добрую  службу
сослужат они писателю позднее!
     И дело не  только в  рельефных зарисовках  плавания по Каспию. Ценность
для наших современников представляет свидетельство очевидца и о Красноводске
- старом и юном городе, сегодняшний облик которого показался бы неузнаваемым
путешественнику двадцатых годов.
     Итак,  на  туркменской  лодке "Суринджа"  появился  новый матрос. Перед
отходом  из  Красноводска  новичка  предупреждали  о  многих  трудностях,  с
которыми  он  столкнется  в море,  а  самого  капитана охарактеризовали  как
угрюмого контрабандиста.  Но  на поверку все вышло иначе. Трудности с лихвой
окупились знакомством с замечательным человеком.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     26.08.1929

     Лодка принадлежит Ниязу Дурды. Берет груза  1800 пудов. Из Красноводска
в Куули зафрахтована Сольсиндикатом.
     Снялись с якоря, пошли 2-мя галсами к 17-й пристани - последней на краю
города  с  востока. Пили  чай.  Отшвартовались.  Пришли  рабочие-грузчики  -
туркмены  и персы.  Погрузка  кирпичей  - 3000  штук. Я недолго писал, потом
забрался в трюм, выкладывал кирпичи. Работал часа 4. Малым ветерком, помогая
веслом,  пошли к 9-й пристани грузить ячмень. Я пошел в город, в  прачечную.
Прачечная  - гордость Красноводска. Организована 2 месяца назад  коллективом
безработных при бирже  труда,  работает  хорошо, вода  из опреснителя. Ведро
стоит 4 копейки. 8 рабочих. Стирка дешевая: 35 копеек белые брюки, 20 копеек
рубашка. Обстирывает всю железную дорогу,  - постельное белье  от Москвы  до
Красноводска. "Убивает частника и проституцию". Скоро разрастется: берет 2-й
дом, хочет устроить  вторую  прачечную  для больницы и мастерские починки  и
чистки.
     В 12  часов осматривал городской опреснитель.  В  день 500  ведер воды,
котлы,  перегонка  через  пар. Соль осаждается  в  котлах  с  плоскостями  -
"кличами". Вода получается кипяченая.
     Сегодня  опять не уходим. Иду бродить по пристаням, захожу на пароходы,
расспрашиваю, кто куда идет. У 3-й пристани моторная лодка. Говорят, через 2
часа уйдет на косу, повезет продукты изыскательской партии, вернется сегодня
вечером или завтра утром. Решил съездить на косу.
     В 2 часа дня отправляемся.
     Предполагаемый канал в  14 верстах отсюда, в самом узком  месте косы  -
200 метров  длины - будет шириной  в  120 м, глубиной 18 футов  -  3 сажени.
Работа  будет  производиться  землечерпалками.  Изыскательская партия  будет
работать  месяц,  если погода  не помешает.  В  Красноводске  предполагается
постройка мола, камни уже добываются в Уфре.
     ... Уфра -  складочное  место  для  нефтяных  (нефть,  керосин,  масла,
бензин) материалов, провозимых наливом  из  Баку  и отправляемых  отсюда  по
Туркменистану. Имеется  8 баков, общей  вместимостью  приблизительно 400 000
пудов. Сейчас, в  связи с постройкой Турксиба и по плану пятилетки, строятся
еще баки, одни  из них будут вместимостью в 250  000 пудов.  Работают артели
котельщиков, плотников, клепальщиков.

     Став матросом на "Суриндже", Павел Николаевич долго плавал по Каспию на
лодке Дурды Ниязова. Побывали  в Куули, на  Кара-Бугазе,  на  Огурчинском, в
Гасан-Кули, обошли большую часть восточного побережья Каспия.
     Попробуй-ка сунься до Волчьих ворот,
     Там парус, как плошку, на волны кладет,
     Там ветра четыре, там глаза четыре, -
     Клади поворот в поворот.
     Там ясной погодою в рачьей квартире
     Пирует подводный народ.
     Попробуй-ка сунься, останься живым -
     Мы лодку и парус тебе отдадим,
     Ходи себе в море, - Каспийское море
     Останется детям и внукам твоим,
     Когда ж борода твоя станет как дым.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     30.08.1929

     Снялись с  якоря  в 12.15, идем двумя  парусами, хорошим ходом. Из Уфры
вышел  и обогнал нас пароход  "Революция". Дурды - в меховой шапке, босиком,
серая рубаха, синие  штаны, Вытащил из каюты ружье --старинное, длиннодулое,
заржавленное,  однокурковое,  с  медными  кольцами,   скрепляющими  ложе  со
стволом.  Оглядел его внимательно, сел  на кошме, поджав под себя одну ногу,
другую  согнув в колене. Стал  чистить.  Степенно вняв один за другим медные
обручики,  - два  последних  не дались  сразу, -  постучал  по ним молотком,
обстукал со всех сторон,  сжал их руками - спали. Оборотной стороной молотка
отвинтил большой  шуруп,  за курком, - ствол освободился от ложа и приклада.
Из холстинного мешочка вынул паклю, пересыпал из  него же дробь, продувая ее
в ладонях, всыпал обратно. Чистил напильником ствол, придерживая его  правой
рукой, чистил левой. Встал, прошел на середину  судна,  взял кусок парусины,
подложил ее под себя, сел, продолжал чистить.
     Гильшиняз  -  двоюродный, 26-летний брат  Дурды, -  на  руле,  в  рыжей
папахе,   белом   белье.   Аман   -    старший   сын,   выправляет   снасть.
Шестнадцатилетний, младший  сын Мемет  - возится на кухне.  Я  - на запасной
рее, оперся на круги канатов. Зеленая зыбь, идем очень быстро. Солнце жарит.
Труба из кубрика торчит, прикрыта железным листом, дым стремительно стелется
вниз, под парус. Точный горизонт, светлое-светлое небо.
     У Дурды широкие, плоские  пальцы. На 2-м пальце от мизинца левой руки -
тонкое  кольцо из  медной  проволоки. Черная  борода как  хорошо расчесанная
жесткая  пакля  -  только от висков, тонким перешейком под  ухом  и скулами,
немного с сединой.  Но очень глубокие морщины,  вернее, глубоко  прорезанные
складки за губами, от щек полукругами, под подбородок. Нос прямой, мясистый.
Изогнутые по краям черные брови, узкие, но густые.
     3 часа дня. Ветер  усилился, качает,  рябь по зыби,  гребешки и брызги.
Идем на  оконечность  Кызыл-Су.  Пена за кормой. Дурды, встав во  весь рост,
протирает уже собранное ружье, упирая его вертикально  перед  собой.  Идет к
подветренному борту,  - он над  самой водой, - моет руки, сидя на корточках,
потом вытирает их размотанным концом каната, стоя  и поглядывая по сторонам,
на море. Указывает мне  по  ходу судна рукой: "Во-он остров  Челекен".  Вижу
чуть заметную полоску впереди. Складывает вместе с Меметом циновки,  лежащие
на юте вокруг каюты, вытряхивает их, чистит веником ют.

     ВРЕМЕННОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ

     Сим удостоверяю,  что туркмен острова Челекена  НИЯЗ ДУРДЫ в  1920 году
оказал громадные услуги 1-й Советской Армии срочным и исправным перевозом по
Каспийскому  морю  в тревожное время  уполномоченных Реввоенсовета 1-й Армии
тт.  Немченко и Иомудского по делам  службы, по поручению Реввоенсовета -  к
Персидской  границе и работал честно и ревностно. В удостоверение этого  ему
т. Немченко было выдано удостоверение, аттестат, взятые у него Красноводской
таможней.
     Немченко ныне  служит в Москве, в НКИД. Сим свидетельствую изложенное и
ревностную работу Нияз Дурды для Реввоенсовета.
     1924 - мая. Красноводск.
     Состоящий в распоряжении Совнаркома
     Туркреспублики Иомудский

     На обороте:
     Подлинность  подписи  Иомудского и  достоверность  факта -  службы Нияз
Дурды  в  1920  году  уполномоченным  Реввоенсовета  1-й  Армии  удостоверяю
подписью и приложением печати.
     Председатель Челекенского
     волисполкома Клычев

     Акционерное общество "Каспар"
     Управление Красноводского
     Торгового порта г. Красноводск

     СПРАВКА

     Настоящая выдана  Управлением  Красноводского торгового порта владельцу
лодки  "Суринджа",  гр-ну МУРАДОВУ НИЯЗ ДУРДЫ в том, что он 13 апреля с. г.,
будучи на стоянке в  ауле Карагель, первым отозвался на зов терпящего аварию
судна на  южной оконечности о-ва Челекена п/х "Фрунзе"  и, невзирая на  свой
религиозный праздник, он - Мурадов - немедленно вышел на своей лодке к месту
аварии, где  при энергичной  работе с командой судов  "Иран" и "Буревестник"
оказал большую пользу  по  выгрузке груза  и  снятию  с меляка п/х "Фрунзе".
Отмечая отзывчивость, стойкость и преданность делу оказания помощи терпящему
аварию  п/х "Фрунзе", ему - Мурадову  Нияз  Дурды -  от лица  Красноводского
торгового порта объявляется благодарность и присваивается звание "Достойного
моряка Каспийского моря".

     Начальник Красноводского
     Торгового порта Савельев
     31.08.1929

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     31.08.1929

     Проснулся около 6 утра  -  после  восхода. Абсолютный  штиль, стоим  на
месте,  полощутся паруса, все  спят, кроме  Дурды, который на  руле.  Штиль,
оказывается, начался  с часу  ночи,  и мы  всю  ночь проболтались на  месте.
Встаю, купаюсь,  плаваю вокруг судна. Затем  прополаскиваю  в  море  зеленые
брюки,  одеяло, носки, развешиваю все. Все  встают. Пьем чай с хлебом. Дурды
ложится спать. Мемет устраивает мне  из весла, багра и одеял  навес.  Ложусь
под него, как в низкую палатку, читаю "Тихий Дон".
     А Мемет рядом, читает по-туркменски толстый том избранных стихотворений
Махтумкули,  читает  вслух,  нараспев,  ритмично,  с  преобладанием  носовых
звуков. Вчера вечером эту же книгу читал в каюте Гильшиняз...

     Достойный моряк Дурды Нияз
     За борт опускает железный кувшин
     И моет лицо, - но между глаз
     Никак не смыть ему трех морщин...

     А длинный дым его бороды
     Прячет алмазы морской воды,
     Но их от зари не упрятать никак:
     Она их тащит к себе в солончак.

     Достойный моряк Дурды Нияз
     Взглянул на часы, кладет намаз,
     Коленками глухо палубу бьет,
     Встает и опять поклоны кладет.

     А сыну Дурды шестнадцать лет,
     Он тоже достойный моряк,
     Глядит от руля на отцов силуэт,
     Посмеиваясь в кулак.

     Глядит, как, подпрыгнув с красной волны,
     Солнце взлетает в страну вышины
     И гонит бакланов в облачный лес,
     Лучи ощетинив наперевес.

     И горд Дурдыев сын Мемет,
     Других туркмен бесстрашнее он;
     Он первый в море за тысячу лет
     Посмел осмеять закон.

     ...По жестким зыбям бежит кулаз,
     Мечет широкий струйчатый след.
     Спиною к солнцу стоит Нияз,
     И к солнцу лицом - на руле - Мемет.


     1.09.1929, Куули

     Вышел на берег,  зашел  к управляющему соляными промыслами. Федорову 40
лет, до революции был телеграфистом,  до приезда  сюда  работал в  Кабарде и
Чечне,  работал  в редакции  газеты  в Грозном.  Интеллигентен,  чрезвычайно
энергичен  и тверд и проведении партийной линии в работе с нацменьшинствами,
хороший  думающий  организатор.  Живет  совершенно  обособленно,  со здешней
приезжей   интеллигенцией   (человек   10:   инженер,  техник,   бухгалтеры,
конторщики,  завхоз,  их  жены)  не   сближается   и   не  позволяет  никому
распускаться.  Всех  держит,  как  говорится,   в  ежовых  рукавицах.  Очень
чувствует свое  одиночество, скучает. Если б  он  имел возможность  получить
отпуск, хотя  бы в Баку,  - встряхнулся бы  для новой энергичной  работы. Но
пока такой возможности нет. Нет замены.
     Федоров много  размышляет о работе с местным населением. Говорит, что с
современного  поколения  уже  сходят  понемногу  черты забитости,  дети  уже
смелыми  глазами  смотрят  на мир. Он  призывает  людей к самостоятельности,
будит  в них энергию,  учит  работать  с  удовольствием,  воспитывает в  них
чувство ответственности за свою работу и преодоление страха перед ней.
     И  еще задача:  убить влияние  мулл, ишанов -  тех  патриархов, которые
тормозят  прогресс  в  сознании  молодежи.  Для  этого  нужно  быть примером
местному населению, нужно заслужить уважение к себе.
     Привлекает  на