а и жалобно улыбнулась. Слезы на редкость красили  ее.  Лицо
пылало, мокрые глаза лучились, на щеке дрожала чудесная грушевидная слеза.


     XIV


     Точно так же, как он теперь никогда не говорил  ей  об  искусстве,  в
котором Магда не понимала ни аза, Кречмар не открыл ей мучительных чувств,
которые ему довелось испытать в первые дни жизни с ней в комнатах, где  он
провел с женой десять лет. Всюду были вещи, напоминавшие ему Аннелизу,  ее
подарки ему, его подарки ей. В глазах у Фриды он прочел хмурое  осуждение,
а через  неделю,  чем-то  новой  госпоже  не  потрафив,  она  презрительно
выслушала Магдину крикливую брань и  тотчас  съехала.  Спальня  и  детская
укоризненно, трогательно  и  чисто  глядели  в  глаза  Кречмару,  особенно
спальня, ибо из детской Магда живо сделала голую комнату  для  пинг-понга.
Но спальня... В первую ночь там Кречмару все казалось, что он чует  легкий
запах жениного одеколона, и это втайне смущало и связывало его, и Магда  в
ту ночь издевалась над его неожиданной расслабленностью.
     О,  как  был  невыносим  первый  телефонный  звонок,  звонил   старый
знакомый, спрашивал, весело ли было в Италии, хорошо ли поживает Аннелиза,
не склонна ли она пойти в среду на премьеру  с  его  женой?  "Мы  временно
живем отдельно", - с трудом проговорил Кречмар  ("временно..."  насмешливо
подумала Магда, осматривая в зеркале свою начавшую отгорать спину).
     Ему доставляло невеселое развлечение  наблюдать,  как  постепенно  из
вопросов знакомых исчезло упоминание о жене. Кое-кому он намекнул,  что  у
него невеста; невестой он, впрочем, никогда не называл Магду в лицо.  Слух
о перемене в его жизни распространился очень быстро -  и  опять  было  ему
интересно следить, как  иные  переставали  бывать,  иные,  напротив,  были
чересчур любезны с ним и с Магдой,  а  некоторые  старались  сделать  вид,
точно ничего не случилось. Были, наконец,  и  такие,  которые  по-прежнему
радовались видеть его, но как-то так  выходило,  что  бывали  они  у  него
неизменно без своих жен, ставших до странности болезненными.
     Он скоро освоился с присутстием  Магды  в  этих  полных  воспоминаний
комнатах, и это происходило оттого,  что  стоило  ей  переменить  извечное
положение  любого  незаметнейшего  предмета,  как  данная  комната   сразу
лишалась знакомой души, воспоминание испарялось навсегда. И к зиме прошлое
вымерло вовсе в этих двенадцати комнатах, - и квартира была,  может  быть,
очень хороша, но уже ничего общего не имела с той,  в  которой  он  жил  с
Аннелизой.
     Однажды, когда в поздний час после бала он Магду купал (так  водилось
у них), она, сидя в надушенной ванне и поднимая на кончике  ноги  набухшую
губку, спросила, не думает ли он, что из нее вышла бы  фильмовая  актриса.
Он  засмеялся,  ничего  уже  не   соображая   от   предчувствия   близкого
наслаждения, сказал: "Конечно, еще бы", - и  Магда  наконец  вылезла,  он,
торопясь, завернул ее в мохнатую простыню, растер и понес в спальню.
     Через несколько дней она опять вернулась к этой теме, причем  выбрала
минуту, когда у Кречмара ясней работала голова. Он порадовался ее любви  к
кинематографу  и,  думая  ее  заинтересовать,  стал  развивать  перед  ней
некоторые излюбленные свои теории о фильме немой  и  о  фильме  говорунье.
"Как снимаются?" - спросила она, перебив его на  полуслове.  Он  предложил
как-нибудь повести в  ателье,  все  показать,  все  оъяснить.  С  этого  и
началось.
     "Что я делаю, стоп, стоп", - как-то сказал  он  себе,  вспомнив,  что
накануне обещал финансировать фильму, затеянную режиссером  средней  руки,
при условии, что Магде дана будет  вторая  женская  роль,  роль  покинутой
невесты. "Нехорошо, - продолжал он мысленно. - Там всякие матовые  актеры,
всякое женолюбивое хамье, и выйдет глупо, если я буду  ходить  за  ней  по
пятам. А с другой стороны, ей необходима  какая-нибудь  забава,  и  меньше
будет шатаний по кабакам, если ей придется встать спозаранку".
     Думать было поздно - уже договор был заключен,  -  и  скоро  начались
репетиции. Магда первое время возвращалась  крайне  злой  и  раздраженной,
жаловалась, что ее заставляют повторять одно и то же движение сто раз, что
режиссер на нее орет, что она слепнет от света огромных ламп. Ее  утешало,
что исполнительница главной роли, Дорианна Каренина (та самая, которая год
тому назад была написана с Чипи в руках), относится к  ней  очаровательно,
хвалит ее, предсказывает чудеса ("дурной знак", - подумал Кречмар).
     Она потребовала, чтобы он  не  присутствовал  на  съмках,  это,  мол,
стесняет ее, да и сюрприза не выйдет, если  все  будет  известно  заранее.
Зато дома он не раз подсматривал,  чрезвычайно  умиляясь,  как  она  перед
трюмо принимает томно-трагические позы. Заметив его, она топала  ногой,  и
он клялся, что ничего не видел. Он отвозил  ее  в  ателье,  потом  за  ней
заезжал, однажды ему сказали, что это  продолжится  еще  два  часа,  и  он
отправился погулять и невзначай попал в район, где жил Макс, внезапно  ему
страстно захотелось увидеть издали дочку - в это время она возвращалась из
школы. Ему вдруг  показалось,  что  вон  там  она  идет  с  подругами,  он
почувствовал страх и быстро ушел.
     В  этот  день  Магда  вышла  из  ателье  розовая,  смеющаяся;  съемки
подходили к концу, и нынче ей не было сделано ни одного замечания,  и  она
играла, как еще никогда. "Знаешь что?  -  сказал  Кречмар.  -  Я  Дорианну
приглашаю на ужин. Да, большой ужин, интересные гости. Сегодня  утром  мне
звонил один известный художник,  вернее,  знаешь,  карикатурист,  который,
знаешь, делает карикатуры. Это он выдумал Чипи, которую ты так любишь.  Он
только что приехал из Америки, и, говорят, он очень, очень  занятой.  Я  и
его пригласил".
     "Только я буду сидеть рядом с тобой, - сказала Магда, - а то  прошлый
раз..."
     "Хорошо, но помни, мое сокровище, я не хочу, чтобы все знали, что  ты
у меня живешь".
     "Ах, это все знают", - сказала Магда и вдруг нахмурилась.
     "Ты пойми, - продолжал Кречмар, - это ведь тебе неловко,  а  не  мне.
Мне-то, конечно, все равно, я условностей не люблю, так что ты,  Магдочка,
опять, как прошлый раз, сделай, пожалуйста, для себя же".
     "Но это глупо... И главное, вообще эти  неприятности  можно  было  бы
избежать".
     "То есть как - избежать?"
     "Если ты не понимаешь..." - начала она  ("когда  же,  собственно,  он
наконец заговорит о разводе?")
     "Будь благоразумна, - сказал Кречмар примирительно. - Ты  подумай,  я
делаю все, что ты хочешь, - вот теперь с этой фильмой, ну, Магда, ну,  моя
дорогая..."


     XV


     Все было как следует: на японском подносе в прихожей лежало некоторое
число записок: доктор Ламперт - Марго Денис, Роберт Горн -  Магда  Петерс,
фон-Коровин - Ольга Вальдгейм  и  т.  д.  Недавно  поступивший  буфетчиком
рослый пожилой мужчина с лицом английского лорда (так,  по  крайней  мере,
находила Магда, иногда останавливавшая на нем взгляд, не  лишенный  легкой
задумчивости) величаво  встречал  гостей.  Через  каждые  несколько  минут
раздавался звонок. В угловой гостиной было уже  пять  человек  гостей,  не
считая Магды. Вот явился Коровин - "фон"-Коровин. Он  был  худощав,  носил
монокль и  говорил  по-немецки  превосходно.  Опять  заминка  -  и  явился
писатель Брюк, толстый, румяный человек в потрепанном смокинге,  с  женою,
стареющей, хорошо сложенной дамой, в свое  время  плававшей  в  стеклянном
бассейне  среди  дрессированных  тюленей.  Разговор  в  гостиной  был  уже
довольно  живой.  Ольга  Вальдгейм,  полногрудая  певица  с   абрикосовыми
волосами, сладкозвучно и забавно рассказывала о  своих  ангорских  кошках,
которых у нее было полдюжины. Кречмар стоял  подбоченясь  и,  через  белый
бобрик старого Ламперта (врача и меломана), посматривал на Магду: черное с
тюлем платье очень ей шло, на груди был большой бархатно-оранжевый цветок,
она сдержанно и туманно улыбалась, и в глазах  у  нее  было  особое  ланье
выражение - признак, что она ни слова не понимает из того, что ей  говорит
Ламперт  о  музыке  Гиндемита.  Вдруг  Кречмар  заметил,  что  она   жарко
покраснела и встала. "Боже мой, какая глупенькая... Зачем так вскакивать".
Входило  сразу  несколько  человек:   Дорианна   Каренина,   Горн,   актер
Штаудингер, двое молодых писателей... Дорианна  обняла  Магду,  у  которой
замечательно блестели глаза, как бывало во время плача. "Какая глупенькая,
- подумал он опять, - так  преклоняться  перед  этой  бездарной  кобылой".
Дорианна,  впрочем,  была  прекрасна,  она   славилась   своими   плечами,
джиокондовой улыбкой и хриплым голосом.
     Кречмар шагнул к Горну, который,  по-видимому,  не  зная,  кто  здесь
хозяин, потирал руки, как будто их намыливал. "Я очень рад  вас  видеть  у
себя, - сказал Кречмар. - Знаете, я вас представлял  совсем  не  таким,  я
представлял вас почему-то полным и в роговых очках. Господа, это создатель
Чипи. Пожаловал к нам из Америки". Горн продолжал намыливать ладони, стоял
и делал маленькие кивки. "Садитесь, - сказал Кречмар. - Вы, говорят, к нам
в Берлин ненадолго?"  "Как  это  было  немило,  -  хриплым  басом  сказала
Дорианна Каренина, - что вы не позволили мне появляться на  людях  с  моей
любимой игрушкой!" "То-то я всю смотрю: знакомое лицо",  -  ответил  Горн,
берясь за стул рядом с Магдой.
     Взгляд  Кречмара  опять  вернулся  к  ней.   Она   как-то   по-детски
наклонилась к соседке - художнице Марго Денис - и,  странно  улыбаясь,  со
слезами на глазах, необычайно быстро говорила что-то. Он сверху  видел  ее
маленькое пурпурное ухо, жилку на  шее,  нежную  раздвоенную  тень  груди.
"Боже мой, что она говорит!" Лихорадочно и торопливо, точно желая  кого-то
заговорить, Магда несла совершенную околесину и все время прижимала ладонь
к пылающей щеке. " Мужская прислуга  меньше  ворует,  -  лепетала  она.  -
Конечно, картину нельзя унести.  Но  все-таки...  Я  прежде  очень  любила
картины со всадниками, но когда видишь слишком много картин..."
     "Фрейлейн Петерс, - с мягкой улыбкой обратился к  ней  Кречмар,  -  я
хочу вам представить создателя знаменитого зверька".
     Магда судорожно обернулась и сказала: "Ах, здравствуйте!" (к чему эти
ахи, ведь об этом не раз говорилось...) Горн поклонился,  сел  и  спокойно
обратился к Кречмару: "Я читал вашу превосходную статью о Себастиано  дель
Пиомбо. Вы напрасно только не привели его сонетов, - они прескверные, - но
как раз это и пикантно".
     Магда вскочила и быстро,  чуть  ли  не  вприпрыжку,  пошла  навстречу
последней гостье, высокой и высохшей даме, похожей на  общипанную  орлицу.
Магда с ней ездила в манеже.
     Стул ее оказался пустым, на  него  пересела  чернобровая,  армянского
типа Марго Денис и обратилась к Горну: "Я вам ничего не  скажу  о  Чипи  -
Чипи, должно быть, набил вам оскомину, я это очень хорошо понимаю.  А  вот
что - как вы оцениваете работы Кумминга,  я  имею  в  виду  его  последнюю
серию, виселицы и фабрики, знаете?"
     Раскрылись двери в столовую. Мужчины стали глазами искать своих  дам.
Горн немножко отстал и озирался. Кречмар, уже взяв под руку Дорианну, тоже
посмотрел, ища Магду. Она  мелькнула  далеко  впереди,  среди  плывущих  в
столовую пар. "Нынче она не в ударе", - подумал  Кречмар  и  передал  свою
даму Горну.
     Уже за омаром разговор в том конце стола, где сидели Дорианна,  Горн,
Магда, Кречмар, Марго Денис, сделался  громким,  но  каким-то  разнобоким.
Магда сразу выпила  немало  белого  вина  и  теперь  сидела  очень  прямо,
сияющими глазами глядя прямо перед собой. Горн, не обращая внимания ни  на
нее, ни на Дорианну, имя которой его раздражало,  спорил  наискосок  через
стол с писателем Брюком о  приемах  художественной  изобразительности.  Он
говорил: "Беллетрист толкует, например, об Индии, где  вот  я  никогда  не
бывал, и только от него и  слышно,  что  о  баядерках,  охоте  на  тигров,
факирах, бетеле, змеях - все это очень напряженно, очень прямо,  сплошная,
одним словом, тайна Востока, - но что же получается?  Получается  то,  что
никакой Индии  я  перед  собой  не  вижу,  а  только  чувствую  воспаление
надкостницы от всех этих восточных сладостей. Иной же  беллетрист  говорит
всего два слова об Индии: я выставил на ночь мокрые сапоги, а утром на них
уже вырос голубой лес (плесень, сударыня, - обьяснил он Дорианне,  которая
поднимала одну бровь), - и сразу Индия для меня как живая, -  остальное  я
уж сам воображу".
     "Йоги, - сказала Дорианна, - делают удивительные вещи. Они умеют  так
дышать, что..."
     "Но позвольте, господин Горн, - взволнованно кричал Брюк,  написавший
только что роман, действие коего протекало на Цейлоне, - нужно же осветить
всесторонне,  основательно,  чтобы  всякий  читатель  понял.  Если  же   я
описываю, например, плантацию, то обязан, конечно, подойти с самой  важной
стороны эксплуатации, жестокости белого колониста. Таинственная,  огромная
мощь Востока..."
     "Вот это и скверно", - сказал Горн.
     Магда коротко рассмеялась, глядя прямо перед собой. Это уже случалось
второй или третий раз. Кречмар, обсуждая с Марго Денис последнюю выставку,
искоса наблюдал за Магдой, чтобы та не подвыпила. Погодя он  заметил,  что
она хлебает из его бокала. "Какая-то  она  сегодня  особенно  детская",  -
подумал он и под столом коснулся ее колена.
     Магда некстати засмеялась и швырнула через стол гвоздикой в  старичка
Ламперта.
     "Я не знаю, господа, как  вы  относитесь  к  Зегелькранцу,  -  сказал
Кречмар, проникая в разговор между Горном и Брюком. - По-моему,  некоторые
его новеллы прекрасны, хотя,  правда,  он  иногда  теряется  в  лабиринтах
сложной психологии. Когда-то в молодости я  часто  встречался  с  ним,  он
тогда любил писать при свечах, и вот мне кажется, что его манера..."
     После ужина  сидели  в  мягких  креслах,  до  тошноты  курили.  Магда
появлялась то здесь, то там, и за ней покорно  следовал  один  из  молодых
писателей, и потом она ему  папиросой  обжигала  руку,  и  он,  покрывшись
испариной, героически улыбался и просил еще. Горн в углу тихо поссорился с
Брюком и, подсев к Кречмару, принялся описывать ему Берлин, да так хорошо,
что Кречмар заслушался. "Я думал, что вы с  детства  не  бывали  здесь,  -
сказал он Горну. - Мне очень жаль, что случай нас не свел раньше."
     Наконец прошла по гостям та волна - сначала легкая,  журчащая,  затем
колыхающаяся все шире,  -  которая  в  несколько  минут  очищает  дом  под
возгласы прощальных приветствий. Кречмар остался совершенно  один.  Воздух
был мутно-сиреневый от сигарного дыма. Он распахнул окно,  хлынула  черная
морозная ночь. Он увидел, как далеко внизу, на  тротуаре,  друг  с  другом
прощались гости, как отъехал автомобиль Брюка, -  он  расслышал  гортанный
голос Магды... "Не очень удачный вечер", - почему-то  подумал  Кречмар  и,
зевая, отошел от окна.


     XVI


     "Однако", -  сказал  Горн,  когда  он  с  Магдой  завернул  за  угол.
"Однако", - повторил он. "Признаюсь, - добавил он через полминуты,  -  что
никак не надеялся так легко тебя разыскать."
     Магда семенила рядом, плотно запахнувшись в  котиковое  пальто.  Горн
взял ее под локоть и заставил ее остановиться.
     "Я прямо глазам своим не поверил. Как ты попала туда? Посмотри же  на
меня. Ты, знаешь, стала такой красавицей..."
     Магда вдруг всхлипнула и отвернулась. Он потянул ее за  рукав  -  она
отвернулась еще круче, они закружились на месте.
     "Брось, - сказал он. - Ответь мне что-нибудь! Как тебе удобнее  -  ко
мне или к тебе? Да что ты, право, как немая?"
     Она вырвалась и быстро пошла назад, к углу. Горн последовал за ней.
     "Какая ты все-таки дрянь", - проговорил он неопределенно.
     Магда ускорила шаг. Он снова настиг ее.
     "Пойдем же ко мне, дура, - сказал Горн. - Вот смотри..." -  Он  вынул
бумажник.
     Магда ловко и точно ударила его наотмашь по лицу.
     "Кольца у тебя колючие", - проговорил он спокойно и продолжал за  ней
идти следом, торопливо роясь в бумажнике.
     Магда добежала до подъезда, начала отпирать дверь. Горн  протянул  ей
что-то, но вдруг поднял брови.
     "Ах, вот оно что", - проговорил он, с удивлением  узнав  подъезд,  из
которого они только что вышли.
     Магда, не оглядываясь, толкала дверь. "Возьми же", - сказал он грубо.
И так как она не брала, сунул то, что  держал,  ей  за  меховой  воротник.
Дверь бухнула ему в лицо. Он постоял, взял в кулак нижнюю губу,  несколько
раз задумчиво ее потянул и погодя двинулся прочь.
     Магда в темноте добралась до первой площадки, хотела подняться  выше,
но вдруг ослабела, опустилась на ступеньку и так зарыдала,  как,  пожалуй,
еще не рыдала никогда, - даже тогда, когда он ее покинул. Что-то  касалось
ее шеи, она закинула руку, как бы что-то  стирая  с  затылка,  и  нащупала
бумажку. Она встала со ступени и, тонко скуля,  нащупала  кнопку,  нажала,
ударил свет, - и Магда увидела, что у ней в  руке  вовсе  не  американская
ассигнация, а  листок  ватманской  бумаги,  на  котором  слегка  смазанный
карандашный рисунок - девочка, видная со спины, лежащая боком на  постели,
в рубашке, задравшейся на ляжке и сползавшей с плеча.  Она  посмотрела  на
испод и увидела чернилами написанную дату. Это  был  день,  месяц  и  год,
когда он покинул ее. Недаром  он  велел  ей  не  оглядываться  и  легонько
шуршал. Неужели прошло с тех пор всего только четырнадцать месяцев?
     Тут со стуком  потух  свет,  и  Магда,  прислонясь  к  стенке  лифта,
зарыдала снова. Она плакала о том, что он тогда бросил ее, о том, что  она
могла бы теперь уже больше года быть с ним счастливой, если б удалось  его
тогда удержать, - она плакала о том, что, останься он с ней, она  избежала
бы японцев, старика, Кречмара, - и еще она плакала о том, что  давеча,  за
ужином, Горн трогал ее за правое колено, а  Кречмар  -  за  левое,  словно
справа был рай, а слева - ад.
     Она высморкалась, пошарила в темноте, опять нажала  кнопку.  Свет  ее
немного успокоил. Она еще раз посмотрела  на  рисунок,  подумала,  решила,
что, как он ни дорог ей,  хранить  его  опасно,  и,  разорвав  бумажку  на
клочки, бросила их сквозь решетку в  лифтовый  колодец,  и  это  почему-то
напомнило  ей  раннее  детство.  Затем  она  вынула  зеркальце,  напудрила
кругообразным  движением  лицо,  сильно  натянув  верхнюю  губу,  и,   суя
пудреницу в сумку, быстро побежала наверх.
     "Отчего так долго?" - спросил Кречмар. Он уже был в пижаме.
     Магда объяснила, что никак не могла отделаться от старичка  Ламперта,
который непременно хотел ее усадить в автомобиль и подвезти.
     "Как у моей красавицы глаза блестят,  -  бормотал  он,  дыша  на  нее
вином. - Какая она у меня усталая, пышущая..."
     "Нет, сегодня ничего не будет, -  тихо  возразила  Магда.  -  Оставь,
оставь, я сегодня не могу"
     "Магда, пожалуйста, - протянул Кречмар. - Я умоляю тебя, я так сейчас
мечтал - вот ты придешь. Я так люблю, когда ты немножко пьяная..."
     "Там будет видно. Сперва я хочу кое  о  чем  тебя,  Бруно,  спросить.
Скажи, ты уже начал хлопотать о разводе?"
     "О разводе?" - повторил он глуповато.
     "Я иногда не понимаю тебя, Бруно. Ведь нужно это все как-то оформить.
Или ты, может быть, думаешь через некоторое время бросить меня и вернуться
к Лисхен?"
     "Бросить тебя?"
     "Что ты за мной, идиот, все повторяешь? Нет, пожалуйста,  прежде  чем
лезть ко мне, объясни толком".
     "Хорошо, хорошо, - сказал он. -  Я  в  понедельник  поговорю  с  моим
поверенным".
     "Наверное? Ты обещаешь?"
     Он  кивнул  и  жадно  обнял  ее.  Магда,  стиснув   челюсти,   честно
попробовала покориться, но, помимо воли, вдруг начала похохатывать,  будто
от щекотки, и это перешло  в  истерический  припадок.  "Ты  же  видишь,  я
сегодня не могу, я устала", - вскрикивала она и застучала  зубами  о  край
стакана, который Кречмар испуганно ей совал.


     X