есте  с  тем  ей  было   памятно
предупреждение хозяина: "Один раз глазки - вышвырну". Посетитель,  однако,
был удивительно робок. Выйдя как-то из  кинематографа,  чтобы  отправиться
домой, Магда увидела его неподвижно стоящим  на  той  стороне  улицы.  Она
засеменила, не оглядываясь, рассчитывая, что он перейдет наискосок улицу и
последует за ней. Этого, однако, не случилось: он исчез. Когда  через  два
дня он опять пришел в "Аргус", был у него какой-то больной,  затравленный,
очень  интересный  вид.  По  окончании  последнего  сеанса  Магда   вышла,
раскрывая зонтик. "Стоит", - отметила она про себя и перешла к нему, на ту
сторону. Он двинулся, уходя от нее, как  только  заметил  ее  приближение.
Сердце у него билось в гортани, не хватало  воздуха,  пересохли  губы.  Он
чувствовал, как она идет сзади, и боялся ускорить шаг, чтобы  не  потерять
счастия, и боялся шаг замедлить, чтобы счастье не перегнало его. Но, дойдя
до перекрестка, Кречмар  принужден  был  остановиться:  проезжали  гуськом
автомобили. Тут она его  перегнала,  чуть  не  попала  под  автомобиль  и,
отскочив, ухватилась за его рукав. Засветился зеленый диск. Он нащупал  ее
локоть, и они перешли. "Началось, - подумал Кречмар, - безумие началось".
     "Вы совершенно мокрый", - сказала она с улыбкой, он взял из  ее  руки
зонтик, и она еще теснее прижалась к нему, и  сверху  барабанило  счастие.
Одно мгновение он побоялся, что лопнет сердце, - но  вдруг  полегчало,  он
как бы разом привык к воздуху восторга, от которого  сперва  задыхался,  и
теперь заговорил без труда, с наслаждением.
     Дождь  перестал,  но  они  все  шли  под  зонтиком.  У  ее   подъезда
остановились, зонтик был отдан ей и закрыт. "Не уходите еще", -  взмолился
Кречмар и, держа руку в кармане пальто, попробовал большим пальцем снять с
безымянного обручальное кольцо - так,  на  всякий  случай.  "Постойте,  не
уходите", - повторил он и  наконец  судорожным  движением  освободился  от
кольца. "Уже поздно, - сказала она, - моя тетя будет  сердиться".  Кречмар
подошел к ней вплотную, взял за кисти, хотел ее поцеловать, но попал в  ее
шапочку. "Оставьте, - пробормотала она, наклоняя голову. -  Оставьте,  это
нехорошо". "Но вы еще не уйдете, у меня никого нет  в  мире,  кроме  вас".
"Нельзя, нельзя", - ответила она, вертя ключом в замке и напирая на дверь.
"Завтра я буду опять ждать", - сказал Кречмар. Она улыбнулась  ему  сквозь
стекло.
     Кречмар остался один, он, отдуваясь, расстегнул пальто,  почувствовал
вдруг легкость и наготу левой руки, поспешно надел  еще  теплое  кольцо  и
пошел к таксомоторной стоянке.


     IV


     Дома ничего не изменилось, и  это  было  странно:  жена,  дочь,  Макс
принадлежали точно другой эпохе, мирной  и  светлой,  как  пейзажи  ранних
итальянцев. Макс, весь день работавший в театральной своей конторе,  любил
отдыхать у сестры,  души  не  чаял  в  племяннице  и  с  нежным  уважением
относился к Кречмару, к его суждениям, к  темным  картинам  по  стенам,  к
шпинатному гобелену в столовой.
     Кречмар, отпирая дверь своей квартиры, с замиранием, со сквозняком  в
животе, думал о том, как сейчас встретится с женой, с Максом, - не  почуют
ли они измену (ибо эта прогулка под дождем  являлась  уже  изменой  -  все
прежнее было только вымыслом и  снами),  быть  может,  его  уже  заметили,
выследили, - и он, отпирая дверь,  торопливо  сочинял  сложную  историю  о
молодой художнице, о бедности и таланте ее, о том,  что  ей  нужно  помочь
устроить выставку... Тем живее он ощутил переход в другую,  ясную,  эпоху,
которую он за один вечер так лихорадочно опередил, - и, после  мгновенного
замешательства от  вида  неизменившегося  коридора,  от  белизны  двери  в
глубине, за которой спала дочка, от честных плеч Максова  пальто,  любовно
надетого горничной на плюшевую вешалку, от  всех  этих  домашних  знакомых
примет, наступило успокоение: все хорошо, никто ничего не знает. Он  пошел
в гостиную: Аннелиза в клетчатом платье, Макс  с  сигарой  да  еще  старая
знакомая, вдова барона, обедневшая во время инфляции и теперь  торговавшая
коврами и картинами... Неважно, что говорили, - важно только это  ощущение
повседневности, обыкновенности, простоты.  И  потом,  в  мирно  освещенной
спальне, лежа рядом с женой, Кречмар дивился своей двойственности, отмечал
свою ненарушимую нежность к Аннелизе, - и  одновременно  в  нем  пробегала
молниевидная мысль, что, быть может, завтра,  уже  завтра,  да,  наверное,
завтра...
     Но все это оказалось не  так  просто.  И  во  второе  свидание,  и  в
последующие Магда искусно  избегала  поцелуев.  Рассказывала  она  о  себе
немного - только то, что сирота, дочь  художника,  живет  у  тетки,  очень
нуждается, хотела бы переменить свою утомительную службу. Кречмар назвался
Шиффермюллером, и Магда с раздражением подумала: "Везет мне на мельников",
- а затем: "Ой, врешь". Март был дождливый, ночные прогулки  под  зонтиком
мучили Кречмара, он предложил ей как-то  зайти  в  кафе.  Кафе  он  выбрал
маленькое, мизерное,  зато  безопасное.  У  него  была  манера,  когда  он
усаживался в кафе или ресторане, сразу выкладывать  на  стол  портсигар  и
зажигалку. На портсигаре Магда заметила инициалы "Б. К.". Она  промолчала,
подумала  и  попросила  его  принести  телефонную  книгу.  Пока  он  своей
несколько мешковатой, разгильдяйской походкой шел к телефону,  она  быстро
посмотрела на шелковое дно его шляпы, оставшейся на стуле,  и  прочла  его
имя и  фамилию  (необходимая  мера  предосторожности  против  рассеянности
художников при шапочном разборе). Кречмар, нежно улыбаясь,  принес  книгу,
и, пользуясь тем, что он смотрит на ее шею и опущенные ресницы, Магда живо
нашла его адрес  и  телефон  и,  ничего  не  сказав,  спокойно  захлопнула
потрепанный, размякший голубой том. "Сними пальто", - тихо сказал Кречмар,
впервые обратившись к ней на "ты". Она, не вставая, принялась вылезать  из
рукавов макинтоша, нагнув голову, наклоняя плечи то вправо, то влево, и на
Кречмара веяло фиалковым жаром, пока он помогал ей освободиться от  пальто
и глядел, как ходят  ее  лопатки,  как  собираются  и  расходятся  складки
смугловатой кожи на  позвонках.  Это  продолжалось  мгновение.  Она  сняла
шляпу, посмотрелась в зеркало и,  послюнив  палец,  пригладила  на  висках
темно-каштановые акрошкеры. Кречмар сел рядом с ней,  не  спускал  глаз  с
этого лица, в котором все было прелестно: и жаркий цвет щек,  и  блестящие
от ликера губы, и детское выражение удлиненных карих глаз, и чуть заметное
пятнышко на пушистой скуле. "Если мне бы сказали, что за это  меня  завтра
казнят, - подумал он, - я все  равно  бы  на  нее  смотрел".  Даже  легкая
вульгарность, берлинский перелив ее речи, ахи и смешки  перенимали  особое
очарование у звучности ее голоса, у блеска белозубого рта,  -  и,  смеясь,
она сладко жмурилась. Он хотел взять ее руку, но она и этого не позволила.
"Ты сведешь меня с ума", - пробормотал  Кречмар.  Магда  хлопнула  его  по
кисти и сказала, тоже на "ты": "Веди себя хорошо, будь послушным".
     Первой мыслью Кречмара на другое утро было: "Так  дальше  невозможно.
Следует взять для нее комнату - без  тетки.  Так  устроить,  чтобы  ей  не
служить. Мы будем одни, мы будем одни. Обучать арсу аморису. Она  еще  так
молода. Удивительно, как это у нее нет жениха или друга..."
     "Ты спишь?" - тихо спросила Аннелиза. Он притворно  зевнул  и  открыл
глаза. Аннелиза, в голубой ночной сорочке, сидела на краю постели и читала
письма.
     "Что-нибудь интересное?" - спросил Кречмар, глядя на ее  пресно-белое
предплечье.
     "Он просит у тебя опять денег. Говорит, что жена и теща  больны,  что
против него интригуют, - нужно дать".
     "Да-да, непременно", - отвечал Кречмар,  необычайно  живо  представив
себе покойного отца Магды,  -  тоже,  вероятно,  старого,  малодаровитого,
разжеванного жизнью художника.
     "А это -  приглашение  в  "Палитру",  придется  пойти.  А  это  -  из
Америки".
     "Прочти вслух", - попросил он.
     "Глубокоуважаемый господин Кречмар. Мой поверенный сообщает мне о том
живом и беспристрастном внимании, которое вы уделили делу о нарушении моих
прав. Я предполагаю..."
     Тут затрещал телефон на ночном столике.  Аннелиза  цокнула  языком  и
взяла трубку.  Кречмар,  растерянно  глядя  на  ее  белые  пухлые  пальцы,
сжимающие черную трубку, вчуже слышал микроскопический голос, говоривший с
другого конца.
     "А,  здравствуйте",  -  воскликнула  Аннелиза  и  сделала   мужу   ту
определенную, пучеглазую гримасу, по которой он всегда  знал,  что  звонит
баронесса, большая  телефонница.  Он  потянулся  за  письмом  из  Америки,
лежащим на перине, и посмотрел на подпись. Вошла Ирма, всегда  приходившая
по утрам здороваться  с  родителями.  Она  молча  поцеловала  отца,  молча
поцеловала мать, которая то слушала, то восклицала и порою кивала вместе с
трубкой. "Чтобы никаких сюрпризов няне сегодня не  было",  -  тихо  сказал
Кречмар дочке, намекая на какое-то недавнее прегрешение. Ирма  улыбнулась.
Она была некрасивая, со светлыми  ресницами,  с  веснушками  над  бледными
бровями и очень худенькая.
     "До  свидания,  спасибо,  до  свидания",  -  облегченно   проговорила
Аннелиза и звонко повесила трубку.  Кречмар  принялся  за  чтение  письма.
Аннелиза держала дочь за руки и что-то ей говорила,  смеясь,  целуя  ее  и
слегка подергивая после каждой фразы. Ирма все улыбалась и  скребла  ногой
по полу.
     Опять затрещал телефон. Кречмар приложил трубку к уху.
     "Здравствуй, Бруно Кречмар", - сказал незнакомый женский голос.  "Кто
говорит?" - спросил Кречмар и вдруг  почувствовал,  словно  спускается  на
очень быстром лифте. "Нехорошо было меня обманывать, - продолжал голос,  -
но я тебя прощаю. Ты слушаешь?  Я  хотела  только  тебе  сказать,  что..."
"Ошибка, это другой", - хрипло  сказал  Кречмар  и  разъединил.  В  то  же
мгновение  с  ужасом  подумал,   что   как   он   давеча   слышал   голос,
просачивавшийся с того конца, и даже  как  будто  различал  слова,  так  и
Аннелиза теперь могла  все  слышать.  "Что  это  было?  -  с  любопытством
спросила она. - Отчего ты такой красный?"
     "Какая-то дичь! Ирма, уходи, нечего тебе тут валандаться. Совершенная
дичь. Уже десятый раз попадают ко мне по ошибке. Он пишет, что,  вероятно,
приедет зимой в Берлин и хочет со мной познакомиться".
     "Кто пишет?"
     "Ах, господи, никогда ничего сразу не понимаешь. Ну вот  этот  самый,
карикатурист, из Америки. Этот самый Горн..."
     "Какой Горн?" - уютно спросила Аннелиза.


     V


     Вечерняя встреча выдалась довольно бурная. Весь день  Кречмар  пробыл
дома, боясь, что Магда позвонит опять.  Это  следовало  в  корне  пресечь.
Когда она вышла из "Аргуса", он прямо с того начал:  "Послушай,  Магда,  я
тебе запрещаю звонить мне. Это черт  знает  что  такое.  Если  я  тебе  не
сообщил моей фамилии, значит, были к тому основания". "Всего  лучшего",  -
спокойно проговорила Магда и пошла  не  оглядываясь.  Он  дал  ей  отойти,
постоял, беспомощно глядя ей вслед. Какой промах - надо было смолчать, она
в самом деле подумала бы, что ошиблась...  Тихонько  обогнав  ее,  Кречмар
пошел рядом. "Прости меня, - сказал он. -  Не  нужно  на  меня  сердиться,
Магда. Я без тебя не могу. Вот я все думал: брось службу, это так утомляет
тебя. Я богат. У тебя будет своя комната, квартира, все, что хочешь".
     "Я понимаю, в чем дело, - проговорила Магда холодным голосом.  -  Ты,
вероятно, все-таки женат, как я и думала сначала. Иначе ты не  был  бы  со
мной так груб по телефону".
     "А если я женат, - спросил Кречмар, - ты со  мной  больше  не  будешь
встречаться?"
     "Мне какое дело? Надувай ее, ей, должно быть, полезно".
     "Магда, не надо!" - воскликнул Кречмар опешив.
     "А ты меня не учи".
     "Магда, послушай, это правда - у меня жена  и  ребенок,  но  я  прошу
тебя, эти насмешки лишние... Ах, погоди, Магда!" - добавил  он,  всплеснув
руками.
     "Поди ты к дьяволу!" - крикнула она и захлопнула ему дверь в лицо.
     "Погадайте мне", - сказала она хозяйке.
     Та вынула из ящика колоду карт, столь сальных, что из них можно  было
сварить суп. Появился  богатый  брюнет,  потом  козни,  хлопоты,  какая-то
пирушка... "Надо посмотреть, как он живет, - думала Магда,  облокотясь  на
стол. -  Может  быть,  он  все-таки  шантрапа,  и  не  стоит  связываться.
Согласиться? Не рано ли?"
     Через день она позвонила ему снова. Аннелиза была в  ванной.  Кречмар
заговорил почти шепотом, посматривая на  дверь.  Несмотря  на  боязнь,  он
испытывал большое счастье оттого, что Магда его простила. "Мое счастье,  -
сказал он, вытягивая губы, - мое счастье". "Слушай, когда  твоей  жены  не
будет дома?" - спросила она  со  смехом.  "Не  знаю,  -  ответил  Кречмар,
похолодев, - а что?" "Я хочу к  тебе  прийти  на  минутку".  Он  помолчал.
Где-то стукнула дверь. "Я боюсь дольше говорить", -  пробормотал  Кречмар.
"Какой ты трус. Помни, что если я к тебе приду, то поцелую".  "Сегодня  не
знаю, не выйдет, - сказал он через силу. - Если я сейчас повешу трубку, не
удивляйся, вечером увижу, мы тогда..." Он повесил трубку и некоторое время
сидел неподвижно, слушая гром сердца. "Я действительно трус, - подумал он.
- Она в ванной еще провозится с полчаса..."
     "У меня маленькая просьба, - сказал он Магде при встрече. -  Сядем  в
автомобиль, покатаемся". "В открытый", - вставила Магда. "Нет, это опасно.
Обещаю тебе хорошо себя вести", - добавил он, любуясь при свете фонаря  ее
по-детски поднятым к нему лицом.
     "Вот что, - заговорил он, когда они очутились в таксомоторе. -  Я  на
тебя, конечно, не в претензии за то, что ты мне звонишь, но я прошу и даже
умоляю тебя больше этого не делать, моя прелесть, мое сокровище ("Давно бы
так", - подумала  Магда);  во-вторых,  объясни  мне,  как  ты  узнала  мою
фамилию". Она безо всякой надобности солгала, что его,  дескать,  знает  в
лицо одна ее знакомая, которая их видела вместе на улице. "Кто  такая?"  -
спросил с ужасом Кречмар. "Ах, простая женщина,  родня,  кажется,  кухарки
или горничной, служившей  у  тебя  когда-то".  Кречмар  мучительно  напряг
память. "Я, впрочем, сказала ей, что она обозналась, - я умная девочка".
     В автомобиле переливались пятнистые  потемки,  она  сидела  до  одури
близко,  от  нее  шло  какое-то  блаженное,  животное  тепло,  мимо   окон
проносился шумный сумрак ночного Тиргартена... "Я умру, если  не  буду  ею
обладать, или свихнусь", - подумал Кречмар и  сказал:  "В-третьих,  насчет
твоего переселения. Найди себе квартирку в две-три комнаты с кухней. Я  за
все заплачу. С условием, что ты мне позволишь к  тебе  заглядывать".  "Ты,
кажется, забыл, Бруно, наш утренний  разговор".  "Но  это  так  опасно,  -
воскликнул Кречмар. - Вот, например, завтра я буду один  приблизительно  с
четырех до шести. Но мало ли что может случиться..." Он  себе  представил,
как жена ненароком воротится  с  дороги...  Молодая  художница,  нужно  ей
помочь устроить выставку. "Но я же тебя поцелую, - тихо сказала Магда. - И
знаешь, все в жизни всегда можно объяснить".
     Всякая мысль о Магде, о ее тонком отроческом сложении  и  шелковистой
коже всегда вызывала у него дрожь в ногах,  желание  застонать.  Обещанное
прикосновение казалось таким блаженством, что  дальше  некуда.  Однако  за
этим еще открывалась новая, невероятная даль: там  ждал  его  взгляда  тот
самый образ, который еще недавно множество  живописцев  так  равнодушно  и
плохо рисовали, поднимая и опуская глаза. Но  об  этих  скучных  солнечных
часах в студиях Кречмар ровно ничего не знал. Мало того,  на  днях  старый
доктор Ламперт показывал ему пачку рисунков углем, сделанных за  последний
год его сыном, а среди них был портрет голой стройной девочки с  ожерельем
на шее и с темной прядью вдоль склоненного лица. "Горбун вышел  лучше",  -
заметил Кречмар, вернувшись к другому листу, где был  изображен  бородатый
урод со смело прочерченными морщинами.  "Да,  талантлив",  -  добавил  он,
захлопнув папку. И все. Он ничего не понял.
     И сейчас его тряс озноб, он ходил по кабинету и  смотрел  в  окно,  и
справлялся о времени у всех часов в доме. Магда уже опоздала  на  двадцать
минут. "Подожду до половины и спущусь на улицу, - прошептал он, - а то уже
будет поздно, поздно, - у нас так мало времени..."
     Окно было открыто. Сиял мокрый весенний день, по  желтой  стене  дома
напротив струилась тень дыма из теневой трубы. Кречмар высунулся по  пояс,
опираясь пальцами о подоконник. "Боже мой, следовало ей твердо сказать: ко
мне нельзя". В это мгновение он завидел ее -  она  переходила  улицу,  без
пальто, без шляпы, словно жила поблизости.
     "Есть еще время сбежать, не пустить", - подумал он, но  вместо  этого
вышел в прихожую и, когда услышал ее  легкий  шаг  на  лестнице,  бесшумно
открыл дверь.
     Магда,  в  коротком  ярко-красном  платьице,  с   открытыми   руками,
улыбаясь,  взглянула  в  зеркало,  потом  повернулась   на   одной   ноге,
приглаживая затылок. "Ты роскошно живешь", - сказала она, сияющими глазами
окидывая широкую прихожую, пистолеты и сабли на стене,  прекрасную  темную
картину, кремовый кретон вместо обоев. "Сюда?"  -  спросила  она,  толкнув
дверь, и, войдя, продолжала бегать глазами по сторонам.
     Он, замирая, взял ее одной рукой за талию и вместе с  ней  глядел  на
люстру, на шелковую мебель, словно и сам был  чужой  здесь,  -  но  видел,
впрочем, только солнечный туман, все плыло, кружилось,  и  вдруг  под  его
рукой что-то дивно  дрогнуло,  бедро  ее  чуть  поднялось,  она  двинулась
дальше. "Однако, - сказала она, перейдя в следующую комнату, - я не знала,
что ты так богат, какие ковры..."
     Буфет в столовой, хрусталь и серебро так на  нее  подействовали,  что
Кречмару удалось незаметно нащупать ее ребра и - повыше - горячую,  нежную
мышцу. "Дальше", - сказала она облизнувшись.  Зеркало  отразило  бледного,
серьезного господина, идущего  рядом  с  девочкой  в  красном  платье.  Он
осторожно погладил ее по голой руке, теплой и удивительно ровной,- зеркало
затуманилось... "Дальше",- сказала Магда.
     Он жаждал поскорее привести ее в  кабинет,  сесть  с  ней  на  диван;
вернись жена, все было бы просто: посетительница, по делу...
     "А там что?" - спросила Магда.
     "Там детская. Ты все уже осмотрела, пойдем в кабинет".
     "Пусти", - сказала она, заиграв ключицами.
     Он всей грудью вздохнул, словно не дышал все то  время,  пока  держал
ее, идя с нею рядом.
     "Детская, Магда, - я тебе говорю: детская".
     Она и туда вошла. У него было странное  желание  вдруг  крикнуть  ей:
пожалуйста, ничего не трогай. Но она уже держала в руках  толстую  морскую
свинку из плюша. Он взял это из ее рук и бросил в угол. Магда  засмеялась.
"Хорошо живется твоей девочке", - сказала она и открыла следующую дверь.
     "Магда, полно, - сказал с мольбой Кречмар. - Не юли  так.  Отсюда  не
слышно, кто-нибудь может прийти. Все это страшно рискованно".
     Но она, как взбалмошный ребенок, увернулась, через  коридор  вошла  в
спальню. Там она села у зеркала, перекинула  ногу  на  ногу,  повертела  в
руках щетку с серебряной спиной, понюхала горлышко флакона.
     "Пожалуйста, оставь", - сказал Кречмар. Тогда она вскочила,  отбежала
к двуспальной кровати и села  на  край,  по-детски  поправляя  подвязку  и
показывая кончик языка.
     "...А потом застрелюсь..." - быстро подумал Кречмар.
     Но она опять отскочила и, увильнув от его рук, выбежала  из  комнаты.
Он кинулся за ней.  Магда  захлопнула  дверь  и,  громко  дыша  и  смеясь,
повернула снаружи ключ (ах, как колотила в дверь бедная Левандовская!..)
     "Магда,  отопри",  -  тихо  сказал  Кречмар.  Он  услышал  ее  быстро
удаляющиеся шаги. "Отопри", - повторил он громче. Тишина.  Полная  тишина.
"Опасное существо, - подумал он. - Какое, однако, фарсовое положение".  Он
испытывал ст