просится жить весь ваш состав, и, воспламеняясь самой горячей,
самой слепой надеждой, сердце как будто вызывает будущее,  со  всей  его
тайной, со всей неизвестностью, хотя бы с бурями, с грозами,  но  только
бы с жизнию. Моя минута именно была такова.
 
   Припоминаю, что я именно закрыла книгу, чтоб потом  раскрыть  наудачу
и, загадав о моем будущем, прочесть выпавшую мне страницу.  Но,  раскрыв
ее, я увидела исписанный лист почтовой бумаги, сложенный вчетверо и  так
приплюснутый, так слежавшийся, как будто уже он несколько лет был  зало-
жен в книгу и забыт в ней. С крайним любопытством начала  я  осматривать
свою находку. Это было письмо, без адреса,  с  подписью  двух  начальных
букв С.О. Мое внимание удвоилось; я развернула чуть не слипшуюся бумагу,
которая от долгого лежания между страницами оставила на них во весь раз-
мер свой светлое место. Складки письма были истерты, выношены: видно бы-
ло, что когда-то его часто перечитывали, берегли как драгоценность. Чер-
нила посинели,выцвели, - уж слишком давно как  оно  написано!  Несколько
слов бросилось мне случайно в глаза, и сердце мое забилось от  ожидания.
Я в смущении вертела письмо в руках, как бы нарочно отдаляя от себя  ми-
нуту чтения. Случайно я поднесла его к свету: да! капли слез засохли  на
этих строчках; пятна оставались на бумаге; кое-где целые буквы были смы-
ты слезами. Чьи это слезы? Наконец, замирая от ожидания, я прочла  поло-
вину первой страницы, и крик изумления вырвался из груди моей. Я заперла
шкаф, поставила книгу на место и, спрятав письмо под косынку, побежала к
себе, заперлась и начала перечитывать опять сначала. Но сердце  мое  так
колотилось, что слова и буквы мелькали и прыгали  перед  глазами  моими.
Долгое время я ничего не понимала. В письме было открытие, начало тайны;
оно поразило меня, как молния, потому что я узнала, к кому оно было  пи-
сано. Я знала, что я почти преступление сделаю, прочитав это письмо;  но
минута была сильнее меня! Письмо было к Александре Михайловне.
 
   Вот это письмо; я привожу его здесь. Смутно поняла я, что в нем было,
и потом долго не оставляли меня разгадка и тяжелая дума. С  этой  минуты
как будто переломилась моя жизнь. Сердце мое было потрясено и  возмущено
надолго, почти навсегда, потому что много вызвало это письмо за собою. Я
верно загадала о будущем.
 
   Это письмо было прощальное, последнее, страшное; когда я прочла  его,
то почувствовала такое болезненное сжатие сердца, как будто я  сама  все
потеряла, как будто все навсегда отнялось от меня, даже мечты и надежды,
как будто ничего более не осталось при мне, кроме ненужной более  жизни.
Кто же он, писавший это письмо? Какова была потом ее жизнь? В письме бы-
ло так много намеков, так много данных, что нельзя было  ошибиться,  так
много и загадок, что нельзя было не потеряться в  предположениях.  Но  я
почти не ошиблась; к тому же и слог письма, подсказывающий многое, подс-
казывал весь характер этой связи, от которой разбились два сердца.  Мыс-
ли, чувства писавшего были наружу. Они были слишком особенны  и,  как  я
уже сказала, слишком много подсказывали догадке. Но вот это письмо;  вы-
писываю его от слова до слова:
 
   "Ты не забудешь меня, ты сказала - я верю, и вот отныне вся жизнь моя
в этих словах твоих. Нам нужно расстаться, пробил наш час! Я  давно  это
знал, моя тихая, моя грустная красавица, но только теперь понял. Во  все
наше время, во все время, как ты любила меня, у меня болело и ныло серд-
це за любовь нашу, и поверишь ли? теперь мне легче! Я  давно  знал,  что
этому будет такой конец, и так было прежде нас суждено! Это судьба! Выс-
лушай меня, Александра: мы были неровня; я всегда, всегда  это  чувство-
вал! Я был недостоин тебя, и я, один я, должен был  нести  наказание  за
прожитое счастье мое! Скажи: что я был перед тобою до той поры,  как  ты
узнала меня? Боже! вот уже два года прошло, и я до сих пор как будто без
памяти; я до сих пор не могу понять, что ты меня полюбила! Я не понимаю,
как дошло у нас до того, с чего началось. Помнишь ли, что я был в  срав-
нении с тобою? Достоин ли я был тебя, чем я взял, чем я особенно был от-
личен! До тебя я был груб и прост, вид мой был уныл и угрюм. Жизни  дру-
гой а не желал, не помышлял о ней, не звал ее и призывать не хотел.  Все
во мне было как-то придавлено, и я не знал ничего на свете  важнее  моей
обыденной срочной работы. Одна забота была у меня - завтрашний день;  да
и к той я был равнодушен. Прежде, уж давно это было, мне снилось  что-то
такое, и я мечтал как глупец. Но с тех пор ушло много-много времени, и я
стал жить одиноко, сурово, спокойно, даже и не чувствуя холода,  который
леденил мое сердце. И оно заснуло. Я ведь знал и решил, что для меня ни-
когда не взойдет другого солнца, и верил тому, и не роптал  ни  на  что,
потому что знал, что так должно было быть. Когда ты проходила мимо меня,
ведь я не понимал, что мне можно сметь поднять на тебя глаза. Я был  как
раб перед тобою. Мое сердце не дрожало возле тебя, не  ныло,  не  вещало
мне про тебя: оно было покойно. Моя душа не узнавала твоей, хотя и свет-
ло ей было возле своей прекрасной сестры. Я это знаю; я глухо чувствовал
это. Это я мог чувствовать, затем что и на последнюю былинку проливается
свет божией денницы и пригревает и нежит ее так же, как и роскошный цве-
ток, возле которого смиренно прозябает она. Когда же я узнал все, - пом-
нишь, после того вечера, после тех слов, которые потрясли  до  основания
душу мою, - я был ослеплен, поражен, все во мне помутилось, и знаешь ли?
я так был поражен, так не поверил себе, что не понял тебя! Про это я те-
бе никогда не говорил. Ты ничего не знала; не таков я был прежде,  каким
ты застала меня. Если б я мог, если б я смел говорить,  я  бы  давно  во
всем признался тебе. Но я молчал, а теперь все скажу, затем чтоб ты зна-
ла, кого теперь оставляешь, с какие человеком  расстаешься!  Знаешь  ли,
как я сначала понял тебя? Страсть, как огонь,  охватила  меня,  как  яд,
пролилась в мою кровь; она смутила  все  мои  мысли  и  чувства,  я  был
опьянен, я был как в чаду и отвечал на  чистую,  сострадательную  любовь
твою не как равный ровне, не как достойный чистой  любви  твоей,  а  без
сознания, без сердца. Я не узнал тебя. Я отвечал тебе как той,  которая,
в глазах моих, забылась до меня, а не как той, которая хотела  возвысить
меня до себя. Знаешь ли, в чем я подозревал тебя, что значило это: забы-
лась до меня? Но нет, я не оскорблю тебя своим  признанием;  одно  скажу
тебе: ты горько во мне ошиблась! Никогда, никогда я не мог до тебя  воз-
выситься. Я мог только недоступно созерцать тебя в  беспредельной  любви
своей, когда понял тебя, но тем я не загладил вины своей.  Страсть  моя,
возвышенная тобою, была не любовь, - любви я боялся; я не смел тебя  по-
любить; в любви - взаимность, равенство, а их я был недостоин... Я и  не
знаю, что было со мною! О! как мне рассказать тебе это, как быть  понят-
ным!.. Я не верил сначала... О! помнишь ли, когда утихло первое волнение
мое, когда прояснился мой взор, когда осталось одно чистейшее,  непороч-
ное чувство, - тогда первым движением  моим  было  удивленье,  смущенье,
страх, и помнишь, как я вдруг, рыдая, бросился к  ногам  твоим?  помнишь
ли, как ты, смущенная, испуганная, со слезами спрашивала: что со мною? Я
молчал, я не мог отвечать тебе; но душа моя разрывалась  на  части;  мое
счастье давило меня как невыносимое бремя, и  рыдания  мои  говорили  во
мне: "За что мне это? чем я заслужил это? чем  я  заслужил  блаженство?"
Сестра моя, сестра моя! О! сколько раз - ты не знала того - сколько раз,
украдкой, я целовал твое платье, украдкой, потому что я знал, что недос-
тоин тебя, - и дух во мне занимался тогда, и сердце мое билось  медленно
и крепко, словно хотело остановиться и замереть навсегда. Когда  я  брал
твою руку, я весь бледнел и дрожал; ты смущала меня чистотою души твоей.
О, я не умею высказать тебе всего, что накопилось в душе моей и что  так
хочет высказаться! Знаешь ли, что мне  тяжела,  мучительна  была  подчас
твоя сострадательная всегдашняя нежность со мною?  Когда  ты  поцеловала
меня (это случилось один раз, и я никогда того не забуду), - туман  стал
в глазах моих и весь дух мой изныл во мгновение. Зачем я не умер  в  эту
минуту у ног твоих? Вот я пишу тебе ты в первый раз, хотя ты  давно  мне
так приказала. Поймешь ли ты, что я хочу сказать? Я  хочу  тебе  сказать
все, и скажу это: да, ты много любишь меня, ты любила меня,  как  сестра
любит брата; ты любила меня как свое создание, потому что воскресила мое
сердце, разбудила мой ум от усыпления и влила мне в грудь сладкую надеж-
ду; я же не мог, не смел; я никогда доселе не называл тебя сестрою моею,
затем что не мог быть братом твоим, затем что мы были неровня, затем что
ты во мне обманулась!
 
   Но ты видишь, я все пишу о себе, даже теперь, в эту минуту  страшного
бедствия, я только об одном себе думаю, хотя и знаю, что ты мучишься  за
меня. О, не мучься за меня, друг мой милый! Знаешь ли, как я унижен  те-
перь в собственных глазах своих! Все это открылось, столько шуму  пошло!
Тебя за меня отвергнут, в тебя бросят презреньем, насмешкой, потому  что
я так низко стою в их глазах! О, как я виновен, что был недостоин  тебя!
Хотя бы я имел важность, личную оценку в их мнении, внушал больше уваже-
ния, на их глаза, они бы простили тебе! Но я низок, я ничтожен,  я  сме-
шон, а ниже смешного ничего быть не может. Ведь кто кричит? Ведь вот от-
того, что эти уже стали кричать, я и упал духом; я всегда был слаб. Зна-
ешь ли, в каком я теперь положении: я сам смеюсь над собой, и мне кажет-
ся, они правду говорят, потому что я даже и себе смешон и ненавистен.  Я
это чувствую; я ненавижу даже лицо, фигуру свою, все привычки, все  неб-
лагородные ухватки свои; я их всегда ненавидел! О, прости мне мое грубое
отчаяние! Ты сама приучила меня говорить тебе все.  Я  погубил  тебя,  я
навлек на тебя злобу и смех, потому что был тебя недостоин.
 
   И вот эта-то мысль меня мучит; она стучит у меня в голове беспрерывно
и терзает и язвит мое сердце. И все кажется мне, что ты любила  не  того
человека, которого думала во мне найти, что ты обманулась  во  мне.  Вот
что мне больно, вот что теперь меня мучит, и замучит до смерти, или я  с
ума сойду!
 
   Прощай же, прощай! Теперь, когда все открылось,  когда  раздались  их
крики, их  пересуды  (я  слышал  их!),  когда  я  умалился,  унизился  в
собственных глазах своих, устыдясь за себя, устыдясь даже  за  тебя,  за
твой выбор, когда я проклял себя, теперь мне нужно бежать, исчезнуть для
твоего покоя. Так требуют, и ты никогда, никогда меня  не  увидишь!  Так
нужно, так суждено! Мне слишком много было дано; судьба ошиблась; теперь
она поправляет ошибку и все отнимает назад. Мы сошлись, узнали друг дру-
га, и вот расходимся до другого свидания! Где оно будет, когда  оно  бу-
дет? О, скажи мне, родная моя, где мы встретимся, где  найти  мне  тебя,
как узнать мне тебя, узнаешь ли ты меня тогда? Вся душа моя полна тобою.
О, за что же, за что это нам? Зачем расстаемся мы? Научи - ведь я не по-
нимаю, не пойму этого, никак не пойму - научи, как разорвать жизнь попо-
лам, как вырвать сердце из груди и быть без него? О, как я вспомню,  что
более никогда тебя не увижу, никогда, никогда!..
 
   Боже, какой они подняли крик! Как  мне  страшно  теперь  за  тебя!  Я
только что встретил твоего мужа: мы оба недостойны его, хотя  оба  безг-
решны пред ним. Ему все известно; он нас видит; он понимает все, и преж-
де все ему было ясно как день. Он геройски стал за тебя; он спасет тебя;
он защитит тебя от этих пересудов и криков;  он  любит  и  уважает  тебя
беспредельно; он твой спаситель, тогда как я бегу!.. Я бросился к  нему,
я хотел целовать его руку!.. Он сказал мне, чтоб я ехал немедленно.  Ре-
шено! Говорят, что он поссорился из-за тебя с ними  со  всеми;  там  все
против тебя! Его упрекают в потворстве и слабости. Боже мой! что там еще
говорят о тебе? Они не знают, они не могут, не в силах  понять!  Прости,
прости им, бедная моя, как я им прощаю; а они взяли у меня больше, чем у
тебя!
 
   Я не помню себя, я не знаю, что пишу тебе. О чем я говорил тебе вчера
при прощанье? Я ведь все позабыл. Я был вне себя, ты  плакала...  Прости
мне эти слезы! Я так слаб, так малодушен!
 
   Мне еще что-то хотелось сказать тебе... Ох! еще бы только раз  облить
твои руки слезами, как теперь я обливаю слезами письмо мое! Еще  бы  раз
быть у ног твоих! Если б они  только  знали,  как  прекрасно  было  твое
чувство! Но они слепы; их сердца горды и надменны; они не видят и  вовек
не увидят того. Им нечем увидеть! Они не поверят, что ты  невинна,  даже
перед их судом, хотя бы все на земле им в том поклялось. Им ли  это  по-
нять! Как же камень поднимут они на тебя? чья первая рука поднимет  его?
О, они не смутятся, они поднимут тысячи камней! Они осмелятся поднять их
затем, что знают, как это сделать. Они поднимут все разом и скажут,  что
они сами безгрешны, и грех возьмут на себя! О, если б знали они, что де-
лают! Если б только можно было рассказать им все, без утайки, чтоб виде-
ли, слышали, поняли и уверились! Но нет, они не так злы...  Я  теперь  в
отчаянии, я, может быть, клевещу на них! Я, может быть, пугаю тебя своим
страхом! Не бойся, не бойся их, родная моя! тебя поймут;  наконец,  тебя
уже понял один: надейся - это муж твой!
 
   Прощай, прощай! Я не благодарю тебя! Прощай навсегда!
 
   С. О.".
 
   Смущение мое было так велико, что я долгое время не могла понять, что
со мной сделалось. Я была потрясена и испугана. Действительность порази-
ла меня врасплох среди легкой жизни мечтаний, в которых я провела уж три
года. Я со страхом чувствовала, что в руках моих большая тайна и что эта
тайна уж связывает все существование мое... как? я еще и сама  не  знала
того. Я чувствовала,что только с этой минуты для меня  начинается  новая
будущность. Теперь я невольно стала слишком близкой участницей в жизни и
в отношениях тех людей, которые доселе заключали весь мир, меня окружав-
ший, и я боялась за себя. Чем войду я в их жизнь, я, непрошеная, я,  чу-
жая им? Что принесу я им? Чем разрешатся эти путы, которые так  внезапно
приковали меня к чужой тайне? Почем знать? может быть,  новая  роль  моя
будет мучительна и для меня, и для них. Я же не могла молчать,  не  при-
нять этой роли и безвыходно заключить то, что узнала, в сердце моем.  Но
как и что будет со мною? что сделаю я? И что такое, наконец,  я  узнала?
Тысячи вопросов, еще смутных, еще неясных, вставали  предо  мною  и  уже
нестерпимо теснили мне сердце. Я была как потерянная.
 
   Потом, помню, приходили другие минуты, с новыми, странными, доселе не
испытанными мною впечатлениями. Я чувствовала, как будто что-то разреши-
лось в груди моей, что прежняя тоска вдруг  разом  отпала  от  сердца  и
что-то новое начало наполнять его, что-то такое, о чем я не знала еще, -
горевать ли о нем или радоваться ему. Настоящее мгновение мое похоже бы-
ло на то, когда человек покидает навсегда свой дом, жизнь доселе  покой-
ную, безмятежную для далекого неведомого пути и в последний раз  огляды-
вается кругом себя, мысленно прощаясь с своим  прошедшим,  а  между  тем
горько сердцу от тоскливого предчувствия  всего  неизвестного  будущего,
может быть сурового, враждебного, которое ждет его на новой дороге.  На-
конец, судорожные рыдания вырвались из груди моей и болезненным  припад-
ком разрешили мое сердце. Мне нужно было  видеть,  слышать  кого-нибудь,
обнять крепче, крепче. Я уж не могла, не хотела теперь оставаться  одна;
я бросилась к Александре Михайловне и провела с ней весь вечер. Мы  были
одни. Я просила ее не играть и отказалась петь, несмотря на просьбы  ее.
Все мне стало вдруг тяжело, и ни на чем я не могла остановиться.  Кажет-
ся, мы с ней плакали. Помню только, что я ее совсем перепугала. Она уго-
варивала меня успокоиться, не тревожиться. Она  со  страхом  следила  за
мной, уверяя меня, что я больна и что я не берегу себя. Наконец  я  ушла
от нее, вся измученная, истерзанная; я была словно в  бреду  и  легла  в
постель в лихорадке.
 
   Прошло несколько дней, пока я могла прийти в себя и  яснее  осмыслить
свое положение. В это время мы обе, я и Александра  Михайловна,  жили  в
полном уединении. Петра Александровича не было в Петербурге.  Он  поехал
за какими-то делами в Москву и пробыл там три недели. Несмотря на корот-
кий срок разлуки, Александра Михайловна впала в ужасную тоску. Порой она
становилась покойнее, но затворялась одна, так что и я  была  ей  в  тя-
гость. К тому же я сама искала уединения. Голова моя работала в каком-то
болезненном напряжении; я была как в чаду. Порой на меня  находили  часы
долгой, мучительно-безотвязной думы; мне снилось тогда, что кто-то слов-
но смеется надо мной потихоньку, как будто что-то  такое  поселилось  во
мне, что смущает и отравляет каждую мысль мою. Я не могла отвязаться  от
мучительных образов, являвшихся предо мной поминутно и не  дававших  мне
покоя. Мне представлялось долгое, безвыходное  страдание,  мученичество,
жертва, приносимая покорно, безропотно и  напрасно.  Мне  казалось,  что
тот, кому принесена эта жертва, презирает ее и смеется над ней. Мне  ка-
залось, что я видела преступника, который прощает  грехи  праведнику,  и
мое сердце разрывалось на части! В то же время мне хотелось всеми силами
отвязаться от моего подозрения; я проклинала его, я ненавидела  себя  за
то, что все мои убеждения были не убеждения, а только  предчувствия,  за
то, что я не могла оправдать своих впечатлений сама пред собою.
 
   Потом перебирала я в уме эти фразы,  эти  последние  крики  страшного
прощания. Я представляла себе этого человека - неровню; я старалась уга-
дать весь мучительный смысл этого слова: "неровня". Мучительно  поражало
меня это отчаянное прощанье: "Я смешон и сам стыжусь за твой выбор". Что
это было? Какие это люди? О чем они тоскуют, о чем мучатся, что потеряли
они? Преодолев себя, я напряженно перечитывала опять это письмо, в кото-
ром было столько терзающего душу отчаяния, но  смысл  которого  был  так
странен, так неразрешим для меня. Но письмо выпадало из рук моих, и  мя-
тежное волнение все более и более охватывало мое сердце...  Наконец  все
это должно же было чем-нибудь разрешиться, а я не видела выхода или боя-
лась его!
 
   Я была почти совсем больна, когда, в один день, на нашем дворе загре-
мел экипаж Петра Александровича, воротившегося из Москвы. Александра Ми-
хайловна с радостным криком бросилась навстречу мужа, но я  остановилась
на месте как прикованная. Помню, что я сама была поражена до испуга вне-
запным волнением своим. Я не выдержала и бросилась к себе в  комнату.  Я
не понимала, чего я так вдруг испугалась, но боялась за этот испуг.  Че-
рез четверть часа меня позвали и передали мне письмо от князя. В  гости-
ной я встретила какого-то незнакомого, который приехал  с  Петром  Алек-
сандровичем из Москвы, и, по некоторым словам, удержанным мною, я  узна-
ла, что он располагается у нас на долгое житье. Это  был  уполномоченный
князя, приехавший в Петербург хлопотать по каким-то важным делам княжес-
кого семейства, уже давно находившимся в заведовании Петра Александрови-
ча. Он подал мне письмо от князя и прибавил, что княжна тоже хотела  пи-
сать ко мне, до последней минуты уверяла, что  письмо  будет  непременно
написано, но отпустила его с пустыми руками и с просьбою  передать  мне,
что писать ей ко мне решительно нечего, что в письме ничего не напишешь,
что она испортила целых пять листов и потом изорвала всё в клочки,  что,
наконец, нужно вновь подружиться, чтоб писать друг к  другу.  Затем  она
поручила уверить меня в скором свидании с нею. Незнакомый господин отве-
чал на нетерпеливый вопрос мой, что весть  о  скором  свидании  действи-
тельно справедлива и что все семейство очень скоро собирается прибыть  в
Петербург. При эт