ся, я нарочно усиливал пылкость моего рассказа. В одном раскаиваюсь:
я, может быть, сказал кое-что лишнее про француза...

     Мистер Астлей слушал, сидя против меня, неподвижно, не издавая ни
слова, ни звука и глядя мне в глаза; но когда я заговорил про француза, он
вдруг осадил меня и строго спросил: имею ли я право упоминать об этом
постороннем обстоятельстве? Мистер Астлей всегда очень странно задавал
вопросы.

     - Вы правы: боюсь, что нет, - ответил я.

     - Об этом маркизе и о мисс Полине вы ничего не можете сказать точного,
кроме одних предположений?

     Я опять удивился такому категорическому вопросу от такого застенчивого
человека, как мистер Астлей.

     - Нет, точного ничего, - ответил я, - конечно, ничего.

     - Если так, то вы сделали дурное дело не только тем, что заговорили об
этом со мною, но даже и тем, что про себя это подумали.

     - Хорошо, хорошо! Сознаюсь; но теперь не в том дело, - перебил я, про
себя удивляясь. Тут я ему рассказал всю вчерашнюю историю, во всех
подробностях, выходку Полины, мое приключение с бароном, мою отставку,
необыкновенную трусость генерала и, наконец, в подробности изложил
сегодняшнее посещение Де Грие, со всеми оттенками; в заключение показал ему
записку.

     - Что вы из этого выводите? - спросил я. - Я именно пришел узнать ваши
мысли. Что же до меня касается, то я, кажется, убил бы этого французишку и,
может быть, это сделаю.

     - И я, - сказал мистер Астлей. - Что же касается до мисс Полины, то...
вы знаете, мы вступаем в сношения даже с людьми нам ненавистными, если нас
вызывает к тому необходимость. Тут могут быть сношения вам неизвестные,
зависящие от обстоятельств посторонних. Я думаю, что вы можете успокоиться
- отчасти, разумеется. Что же касается до вчерашнего поступка ее, то он,
конечно, странен, - не потому, что она пожелала от вас отвязаться и послала
вас под дубину барона (которую, я не понимаю почему, он не употребил, имея
в руках), а потому, что такая выходка для такой... для такой превосходной
мисс - неприлична. Разумеется, она не могла предугадать, что вы буквально
исполните ее насмешливое желание.

     - Знаете ли что? - вскричал я вдруг, пристально всматриваясь в мистера
Астлея, - мне сдается, что вы уже о всем об этом слыхали, знаете от кого? -
от самой мисс Полины!

     Мистер Астлей посмотрел на меня с удивлением.

     - У вас глаза сверкают, и я читаю в них подозрение, - проговорил он,
тотчас же возвратив себе прежнее спокойствие, - но вы не имеете ни малейших
прав обнаруживать ваши подозрения. Я не могу признать этого права и вполне
отказываюсь отвечать на ваш вопрос.

     - Ну, довольно! И не надо! - закричал я, странно волнуясь и не
понимая, почему вскочило это мне в мысль! И когда, где, каким образом
мистер Астлей мог бы быть выбран Полиною в поверенные? В последнее время,
впрочем, я отчасти упустил из виду мистера Астлея, а Полина и всегда была
для меня загадкой, - до того загадкой, что, например, теперь, пустившись
рассказывать всю историю моей любви мистеру Астлею, я вдруг, во время
самого рассказа, был поражен тем, что почти ничего не мог сказать об моих
отношениях с нею точного и положительного. Напротив того, все было
фантастическое, странное, неосновательное и даже ни на что не похожее.

     - Ну, хорошо, хорошо; я сбит с толку и теперь еще многого не могу
сообразить, - отвечал я, точно запыхавшись. - Впрочем, вы хороший человек.
Теперь другое дело, и я прошу вашего - не совета, а мнения.

     Я помолчал и начал:

     - Как вы думаете, почему так струсил генерал? почему из моего
глупейшего шалопайничества они все вывели такую историю? Такую историю, что
даже сам Де-Грие нашел необходимым вмешаться (а он вмешивается только в
самых важных случаях), посетил меня (каково!), просил, умолял меня - он,
Де-Грие, меня! Наконец, заметьте себе, он пришел в девять часов, в конце
девятого, и уж записка мисс Полины была в его руках. Когда же,
спрашивается, она была написана? Может быть, мисс Полину разбудили для
этого! Кроме того, что из этого я вижу, что мисс Полина его раба (потому
что даже у меня просит прощения!); кроме этого, ей-то что во всем этом, ей
лично? Она для чего так интересуется? Чего они испугались какого-то барона?
И что ж такое, что генерал женится на mademoiselle Blanche de Cominges? Они
говорят, что им как-то особенно держать себя вследствие этого
обстоятельства надо, - но ведь это уж слишком особенно, согласитесь сами!
Как вы думаете? Я по глазам вашим убежден, что вы и тут более меня знаете!

     Мистер Астлей усмехнулся и кивнул головой.

     - Действительно, я, кажется, и в этом гораздо больше вашего знаю, -
сказал он. - Тут все дело касается одной mademoiselle Blanche, и я уверен,
что это совершенная истина.

     - Ну что ж mademoiselle Blanche? - вскричал я с нетерпением (у меня
вдруг явилась надежда, что теперь что-нибудь откроется о m-lle Полине).

     - Мне кажется, что mademoiselle Blanche имеет в настоящую минуту
особый интерес всячески избегать встречи с бароном и баронессой, - тем
более встречи неприятной, еще хуже - скандальной.

     - Ну! Ну!

     - Mademoiselle Blanche третьего года, во время сезона уже была здесь,
в Рулетенбурге. И я тоже здесь находился. Mademoiselle Blanche тогда не
называлась mademoiselle de Cominges, равномерно и мать ее madame veuve
Cominges тогда не существовала. По крайней мере о ней не было и помину.
Де-Грие - Де-Грие тоже не было. Я питаю глубокое убеждение, что они не
только не родня между собою, но даже и знакомы весьма недавно. Маркизом
Де-Грие стал тоже весьма недавно - я в этом уверен по одному
обстоятельству. Даже можно предположить, что он и Де-Грие стал называться
недавно. Я знаю здесь одного человека, встречавшего его и под другим
именем.

     - Но ведь он имеет действительно солидный круг знакомства?

     - О, это может быть. Даже mademoiselle Blanche его может иметь. Но
третьего года mademoiselle Blanche, по жалобе этой самой баронессы,
получила приглашение от здешней полиции покинуть город и покинула его.

     - Как так?

     - Она появилась тогда здесь сперва с одним итальянцем, каким-то
князем, с историческим именем что-то вроде Барберини или что-то похожее.
Человек весь в перстнях и бриллиантах, и даже не фальшивых. Они ездили в
удивительном экипаже. Mademoiselle Blanche играла в trente et quarante
сначала хорошо, потом ей стало сильно изменять счастие; так я припоминаю. Я
помню, в один вечер она проиграла чрезвычайную сумму. Но всего хуже, что un
beau matin24 ее князь исчез неизвестно куда; исчезли и лошади, и экипаж -
все исчезло. Долг в отеле ужасный. Mademoiselle Зельм`а (вместо Барберини
она вдруг обратилась в mademoiselle Зельм`у) была в последней степени
отчаяния. Она выла и визжала на весь отель и разорвала в бешенстве свое
платье. Тут же в отеле стоял один польский граф (все путешествующие поляки
- графы), и mademoiselle Зельма, разрывавшая свои платья и царапавшая, как
кошка, свое лицо своими прекрасными, вымытыми в духах руками, произвела на
него некоторое впечатление. Они переговорили, и к обеду она утешилась.
Вечером он появился с ней под руку в воксале. Mademoiselle Зельм`а
смеялась, по своему обыкновению, весьма громко, и в манерах ее оказалось
несколько более развязности. Она поступила прямо в тот разряд играющих на
рулетке дам, которые, подходя к столу, изо всей силы отталкивают плечом
игрока, чтобы очистить себе место. Это особенный здесь шик у этих дам. Вы
их, конечно, заметили?
--------
     24 - в одно прекрасное утро (франц.).

     - О да.

     - Не стоит и замечать. К досаде порядочной публики, они здесь не
переводятся, по крайней мере те из них, которые меняют каждый день у стола
тысячефранковые билеты. Впрочем, как только они перестают менять билеты, их
тотчас просят удалиться. Mademoiselle Зельм`а еще продолжала менять билеты,
но игра ее шла еще несчастливее. Заметьте себе, что эти дамы весьма часто
играют счастливо; у них удивительное владение собою. Впрочем, история моя
кончена. Однажды, точно так же как и князь, исчез и граф. Mademoiselle
Зельм`а явилась вечером играть уже одна; на этот раз никто не явился
предложить ей руку. В два дня она проигралась окончательно. Поставив
последний луидор и проиграв его, она осмотрелась кругом и увидела подле
себя барона Вурмергельма, который очень внимательно и с глубоким
негодованием ее рассматривал. Но mademoiselle Зельм`а не разглядела
негодования и, обратившись к барону с известной улыбкой, попросила
поставить за нее на красную десять луидоров. Вследствие этого, по жалобе
баронессы, она к вечеру получила приглашение не показываться более в
воксале. Если вы удивляетесь, что мне известны все эти мелкие и совершенно
неприличные подробности, то это потому, что слышал я их окончательно от
мистера Фидера, одного моего родственника, который в тот же вечер увез в
своей коляске mademoiselle Зельм`у из Рулетенбурга в Спа. Теперь поймите:
mademoiselle Blanche хочет быть генеральшей, вероятно для того, чтобы
впредь не получать таких приглашений, как третьего года от полиции воксала.
Теперь она уже не играет; но это потому, что теперь у ней по всем признакам
есть капитал, который она ссужает здешним игрокам на проценты. Это гораздо
расчетливее. Я даже подозреваю, что ей должен и несчастный генерал. Может
быть, должен и Де-Грие. Может быть, Де-Грие с ней в компании. Согласитесь
сами, что, по крайней мере до свадьбы, она бы не желала почему-либо
обратить на себя внимание баронессы и барона. Одним словом, в ее положении
ей всего менее выгоден скандал. Вы же связаны с их домом, и ваши поступки
могли возбудить скандал, тем более что она каждодневно является в публике
под руку с генералом или с мисс Полиною. Теперь понимаете?

     - Нет, не понимаю! - вскричал я, изо всей силы стукнув по столу так,
что garcon25 прибежал в испуге.
--------

     - Скажите, мистер Астлей, - повторил я в исступлении, - если вы уже
знали всю эту историю, а следственно, знаете наизусть, что такое
mademoiselle Blanche de Cominges, то каким образом не предупредили вы хоть
меня, самого генерала, наконец, а главное, мисс Полину, которая
показывалась здесь в воксале, в публике, с mademoiselle Blanche под руку?
Разве это возможно?

     - Вас предупреждать мне было нечего, потому что вы ничего не могли
сделать, - спокойно отвечал мистер Астлей. - А впрочем, и о чем
предупреждать? Генерал, может быть, знает о mademoiselle Blanche еще более,
чем я, и все-таки прогуливается с нею и с мисс Полиной. Генерал -
несчастный человек. Я видел вчера, как mademoiselle Blanche скакала на
прекрасной лошади с monsieur Де-Грие и с этим маленьким русским князем, а
генерал скакал за ними на рыжей лошади. Он утром говорил, что у него болят
ноги, но посадка его была хороша. И вот в это-то мгновение мне вдруг пришло
на мысль, что это совершенно погибший человек. К тому же все это не мое
дело, и я только недавно имел честь узнать мисс Полину. А впрочем
(спохватился вдруг мистер Астлей), я уже сказал вам, что не могу признать
ваши права на некоторые вопросы, несмотря на то, что искренно вас люблю...

     - Довольно, - сказал я, вставая, - теперь мне ясно, как день, что и
мисс Полине все известно о mademoiselle Blanche, но что она не может
расстаться со своим французом, а потому и решается гулять с mademoiselle
Blanche. Поверьте, что никакие другие влияния не заставили бы ее гулять с
mademoiselle Blanche и умолять меня в записке не трогать барона. Тут именно
должно быть это влияние, пред которым все склоняется! И, однако, ведь она
же меня и напустила на барона! Черт возьми, тут ничего не разберешь!

     - Вы забываете, во-первых, что эта mademoiselle de Cominges - невеста
генерала, а во-вторых, что у мисс Полины, падчерицы генерала, есть
маленький брат и маленькая сестра, родные дети генерала, уж совершенно
брошенные этим сумасшедшим человеком, а кажется, и ограбленные.

     - Да, да! это так! уйти от детей - значит уж совершенно их бросить,
остаться - значит защитить их интересы, а может быть, и спасти клочки
имения. Да, да, все это правда! Но все-таки, все-таки! О, я понимаю, почему
все они так теперь интересуются бабуленькой!

     - О ком? - спросил мистер Астлей.

     - О той старой ведьме в Москве, которая не умирает и о которой ждут
телеграммы, что она умрет.

     - Ну да, конечно, весь интерес в ней соединился. Все дело в
наследстве! Объявится наследство, и генерал женится; мисс Полина будет тоже
развязана, а Де-Грие...

     - Ну, а Де-Грие?

     - А Де-Грие будут заплачены деньги; он того только здесь и ждет.

     - Только! вы думаете, только этого и ждет?

     - Более я ничего не знаю, - упорно замолчал мистер Астлей.

     - А я знаю, я знаю! - повторил я в ярости, - он тоже ждет наследства,
потому что Полина получит приданое, а получив деньги, тотчас кинется ему на
шею. Все женщины таковы! И самые гордые из них - самыми-то пошлыми рабами и
выходят! Полина способна только страстно любить и больше ничего! Вот мое
мнение о ней! Поглядите на нее, особенно когда она сидит одна, задумавшись:
это - что-то предназначенное, приговоренное, проклят`ое! Она способна на
все ужасы жизни и страсти... она... она... но кто это зовет меня? -
воскликнул я вдруг. - Кто кричит? Я слышал, закричали по-русски: "Алексей
Иванович!" Женский голос, слышите, слышите!

     В это время мы подходили к нашему отелю. Мы давно уже, почти не
замечая того, оставили кафе.

     - Я слышал женские крики, но не знаю, кого зовут; это по-русски;
теперь я вижу, откуда крики, - указывал мистер Астлей, - это кричит та
женщина, которая сидит в большом кресле и которую внесли сейчас на крыльцо
столько лакеев. Сзади несут чемоданы, значит, только что приехал поезд.

     - Но почему она зовет меня? Она опять кричит; смотрите, она нам машет.

     - Я вижу, что она машет, - сказал мистер Астлей.

     - Алексей Иванович! Алексей Иванович! Ах, господи, что это за олух! -
раздавались отчаянные крики с крыльца отеля.

     Мы почти побежали к подъезду. Я вступил на площадку и... руки мои
опустились от изумления, а ноги так и приросли к камню.

                                  Глава IX

     На верхней площадке широкого крыльца отеля, внесенная по ступеням в
креслах и окруженная слугами, служанками и многочисленною подобострастною
челядью отеля, в присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить
высокую посетительницу, приехавшую с таким треском и шумом, с собственною
прислугою и с столькими баулами и чемоданами, восседала - бабушка! Да, это
была она сама, грозная и богатая, семидесятипятилетняя Антонида Васильевна
Тарасевичева, помещица и московская барыня, la baboulinka, о которой
пускались и получались телеграммы, умиравшая и не умершая и которая вдруг
сама, собственнолично, явилась к нам как снег на голову. Она явилась, хотя
и без ног, носимая, как и всегда, во все последние пять лет, в креслах, но,
по обыкновению своему, бойкая, задорная, самодовольная, прямо сидящая,
громко и повелительно кричащая, всех бранящая, - ну точь-в-точь такая, как
я имел честь видеть ее раза два, с того времени как определился в
генеральский дом учителем. Естественно, что я стоял пред нею истуканом от
удивления. Она же разглядела меня своим рысьим взглядом еще за сто шагов,
когда ее вносили в креслах, узнала и кликнула меня по имени и отчеству, что
тоже, по обыкновению своему, раз навсегда запомнила. "И эдакую-то ждали
видеть в гробу, схороненную и оставившую наследство, - пролетело у меня в
мыслях, - да она всех нас и весь отель переживет! Но, боже, что ж это будет
теперь с нашими, что будет теперь с генералом! Она весь отель теперь
перевернет на сторону!"

     - Ну что ж ты, батюшка, стал предо мною, глаза выпучил! - продолжала
кричать на меня бабушка, - поклониться-поздороваться не умеешь, что ли? Аль
загордился, не хочешь? Аль, может, не узнал? Слышишь, Потапыч, - обратилась
она к седому старичку, во фраке, в белом галстуке и с розовой лысиной,
своему дворецкому, сопровождавшему ее в вояже, - слышишь, не узнает!
Схоронили! Телеграмму за телеграммою посылали: умерла али не умерла? Ведь я
все знаю! А я, вот видишь, и живехонька.

     - Помилуйте, Антонида Васильевна, с чего мне-то вам худого желать? -
весело отвечал я очнувшись, - я только был удивлен... Да и как же не
подивиться, так неожиданно...

     - А что тебе удивительного? Села да поехала. В вагоне покойно, толчков
нет. Ты гулять ходил, что ли?

     - Да, прошелся к воксалу.

     - Здесь хорошо, - сказала бабушка, озираясь, - тепло и деревья
богатые. Это я люблю! Наши дома? Генерал?

     - О! дома, в этот час, наверно, все дома.

     - А у них и здесь часы заведены и все церемонии? Тону задают. Экипаж,
я слышала, держат, les seigneurs russes!26 Просвистались, так и за границу!
И Прасковья с ним?
--------
     26 - русские вельможи (франц.).

     - И Полина Александровна тоже.

     - И французишка? Ну да сама всех увижу. Алексей Иванович, показывай
дорогу, прямо к нему. Тебе-то здесь хорошо ли?

     - Так себе, Антонида Васильевна.

     - А ты, Потапыч, скажи этому олуху, кельнеру, чтоб мне удобную
квартиру отвели, хорошую, не высоко, туда и вещи сейчас перенеси. Да чего
всем-то соваться меня нести? Чего они лезут? Экие рабы! Это кто с тобой? -
обратилась она опять ко мне.

     - Это мистер Астлей, - отвечал я.

     - Какой такой мистер Астлей?

     - Путешественник, мой добрый знакомый; знаком и с генералом.

     - Англичанин. То-то он уставился на меня и зубов не разжимает. Я,
впрочем, люблю англичан. Ну, тащите наверх, прямо к ним на квартиру; где
они там?

     Бабушку понесли; я шел впереди по широкой лестнице отеля. Шествие наше
было очень эффектное. Все, кто попадались, - останавливались и смотрели во
все глаза. Наш отель считался самым лучшим, самым дорогим и самым
аристократическим на водах. На лестнице и в коридорах всегда встречаются
великолепные дамы и важные англичане. Многие осведомлялись внизу у
обер-кельнера, который, с своей стороны, был глубоко поражен. Он, конечно,
отвечал всем спрашивавшим, что это важная иностранка, une russe, une
comtesse, grande dame27 и что она займет то самое помещение, которое за
неделю тому назад занимала la grande duchesse de N28. Повелительная и
властительная наружность бабушки, возносимой в креслах, была причиною
главного эффекта. При встрече со всяким новым лицом она тотчас обмеривала
его любопытным взглядом и о всех громко меня расспрашивала. Бабушка была из
крупной породы, и хотя и не вставала с кресел, но предчувствовалось, глядя
на нее, что она весьма высокого роста. Спина ее держалась прямо, как доска,
и не опиралась на кресло. Седая, большая ее голова, с крупными и резкими
чертами лица, держалась вверх; глядела она как-то даже заносчиво и с
вызовом; и видно было, что взгляд и жесты ее совершенно натуральны.
Несмотря на семьдесят пять лет, лицо ее было довольно свежо и даже зубы не
совсем пострадали. Одета она была в черном шелковом платье и в белом
чепчике.
--------
     27 - русская, графиня, важная дама (франц.).
     28 - великая герцогиня де Н. (франц.).

     - Она чрезвычайно интересует меня, - шепнул мне, подымаясь рядом со
мною, мистер Астлей.

     "О телеграммах она знает, - подумал я, - Де-Грие ей тоже известен, но
m-lle Blanche еще, кажется, мало известна". Я тотчас же сообщил об этом
мистеру Астлею.

     Грешный человек! только что прошло мое первое удивление, я ужасно
обрадовался громовому удару, который мы произведем сейчас у генерала. Меня
точно что подзадоривало, и я шел впереди чрезвычайно весело.

     Наши квартировали в третьем этаже; я не докладывал и даже не постучал
в дверь, а просто растворил ее настежь, и бабушку внесли с триумфом. Все
они были, как нарочно, в сборе, в кабинете генерала. Было двенадцать часов,
и, кажется, проектировалась какая-то поездка