афировали  в  компании  разных
знаменитостей; и Чарльзу доставляло огромное, удовольствие думать о том, что
одним своим взглядом он может в любой момент вывести ее  из  равновесия.  Он
мог  пристально  посмотреть  на  нее  издалека,  через   какой-нибудь   зал,
заполненный  безупречно  одетыми  важными  особами,  и  мгновенно   испытать
удовольствие от  того,  что  Максина  как  будто  подпрыгивала  на  месте  и
краснела.
   Потом, когда они уже были дома, он мог в такой день сорвать с нее  тонкую
ночную сорочку - он предпочитал срывать с жены изящные, отделанные кружевами
вещи, - и спросить: "Наверное, именно это хотел сделать с тобой тот генерал,
с которым ты разговаривала?" Или же грубо схватить ее  за  груди,  прижаться
между них головой и пробормотать: "Тебе бы хотелось, чтобы этот Ньюмен  тоже
так сделал, да?"
   Максина никогда не представляла себе, что в семейной жизни у нее окажется
столько опасностей и неожиданностей и что ее счета за белье будут  достигать
таких сумм.
   Ей, однако, нравился каждый миг таких опасностей.
   У большинства замужних подруг  Максины  были,  кроме  мужей,  связи  и  с
другими мужчинами. Но Максина давно уже решила для  себя,  что  будет  верна
мужу -  необычное  решение  для  француженки  из  того  класса,  к  которому
принадлежала она. Максина чувствовала - и надеялась, - что ей не понадобятся
в жизни дополнительные возбуждающие средства и приключения.
   Несмотря на мягкость Чарльза  и  его  добродушие,  он  оказался  ревнивым
мужем, причем ревность его с годами  возрастала.  Проявлялась  она,  однако,
обычно только тогда, когда Чарльз видел -  или  считал,  что  видел,  -  как
какой-нибудь  особенно  привлекательный  мужчина   начинает   интересоваться
Максиной. Он не принадлежал к числу тех мужей, что стремятся  контролировать
каждое движение жены.
   Но случилось и одно исключение.
   Зимой 1956 года, никого не предупредив, никому ничего не сказав  о  своих
планах и намерениях, оставив только коротенькую записку секретарше  Чарльза,
Максина внезапно  уехала  на  целую  неделю.  Перед  тем  как  ее  маленький
зелененький "Эм-Джи" отбыл в неизвестном направлении,  она  вела  частные  и
долгие междугородные телефонные  разговоры,  уединяясь  для  этого  в  своем
будуаре - комнате, которой она пользовалась крайне редко.
   Через семь дней Максина вернулась побледневшая, измученная, смятенная,  в
глазах ее стояли слезы.  Чарльзу,  который  был  вне  себя  от  бешенства  и
беспокойства, она объявила, что внезапно решила навестить Колетту Жуо,  свою
старую школьную подругу из Бордо, которая  серьезно  заболела  и  угодила  в
больницу.
   Муж буквально зашелся в приступе яростной ревности.  Она  даже  не  хочет
потрудиться  соврать  ему  так,  как  умеет  это  делать!  Трудно  поверить,
саркастически заметил Чарльз, что подруга,  с  которой  она  видится  крайне
редко и которая вообще фактически не подруга, а так, просто знакомая,  вдруг
заболела настолько, что ее недуг потребовал присутствия Максины.
   Чем она заболела? Как зовут врача мадам  Жуо  и  какой  у  него  телефон?
Почему Максина сорвалась внезапно, никому ничего не  сказав,  но  не  забыла
прихватить с собой уложенный чемодан? Почему  этот  чемодан  укладывала  она
сама, а  не  горничная,  как  обычно?  Почему,  уезжая,  она  ни  словом  не
обмолвилась о болезни Колетты? Почему она позвонила предупредить о том,  что
будет отсутствовать несколько дней, утром и в  такие  часы,  когда  заведомо
знала, что Чарльз не бывает в это время в кабинете в Эперне? Почему  она  ни
разу не позвонила тогда, когда  он  мог  быть  дома  -  неважно,  утром  или
вечером?
   Максина попыталась что-то  ответить  на  эту  лавину  сердитых  вопросов.
Неуклюже и с большим трудом она как-то выбиралась из одной лжи, чтобы тут же
оказаться пойманной на другой, однако упрямо отказывалась назвать  подлинную
причину своего отсутствия. Выглядела она смертельно  бледной  и  больной,  и
взгляд у нее был таким грустным, какого  Чарльз  не  видел  у  нее  никогда.
Похоже, ей  было  совершенно  безразлично,  что  Чарльз  чувствовал,  думал,
говорил. Она не  пыталась  даже  скрыть  своего  безразличия.  Чарльзу  было
совершенно ясно, что, хотя сама Максина находилась тут, душа ее была  где-то
в другом месте. С кем-то другим.
   Он резко вышел из ее будуара, сердито сбежал вниз по  винтовой  лестнице,
вскочил в свою "Лагонду" и уехал на неделю в Париж, ничего не сказав Максине
о том, где он будет там находиться. После его отъезда  она  обнаружила,  что
две фотографии Пьера Бурселя вырваны  из  ее  дневника  школьных  времен  и,
разорванные на мелкие кусочки, брошены на ее туалетном столике.
   Когда через несколько дней, вечером, уже после ужина,  он  возвратился  с
мрачным, но самодовольным  видом,  они  жестоко  подрались.  Ссора  грубо  и
счастливо завершилась в постели.  Больше  к  этому  случаю  они  никогда  не
возвращались.
   Чарльз высказал все, что считал нужным; но он знал, когда к сказанному не
стоит возвращаться.

Глава 18

   На протяжении трех лет после открытия шато Максина трудилась  практически
безостановочно. К 1959 году она увидела, что  дело  ее  продвигается  вперед
зигзагообразно и на каждые три шага продвижения приходится шаг  отступления.
Работники Шато  де  Шазалль  на  глазах  совершенствовались  в  своем  деле,
руководившей  же  ими  Максине  становилось  все   сложнее   справляться   с
обязанностями, по масштабу своему намного превосходившими  то,  к  чему  она
привыкла в мастерской на улице Жакоб.
   За первый  после  открытия  год  у  них  побывало  девяносто  две  тысячи
посетителей, их чистая выручка  составила  30,  8  миллиона  франков.  Иными
словами,  они  понесли  убытки.  О  rage,  о  desespoir,  подумала  Максина,
вспоминая их школьный крик отчаяния, которым так часто пользовалась  Пэйган.
Снова пришлось целые дни просиживать с бухгалтерами, ходить по банкам и, что
было хуже всего, делать новые долги. Снова настал период бессонных ночей.
   На следующий год у них побывала сто двадцать одна тысяча посетителей, они
получили 48, 4 миллиона франков. Успех!
   Но удастся ли его удержать?
   На третий год  в  шато  побывало  больше  ста  семидесяти  четырех  тысяч
человек, на четвертый год им удалось превзойти  магическую  цифру  в  двести
пятьдесят тысяч посетителей.
   Да,  это  был  уже  стабильный  успех.  Но  по  силам  ли  будет  Максине
справляться? Озабоченный Ги сказал как-то Чарльзу, когда оказался с ним один
на один, что  Максина  сейчас  напоминает  ему  бегущего  с  горы  человека,
которого ноги сами несут вниз,  и  он  уже  не  может  остановиться.  Чарльз
согласился и вновь повторил ту  инструкцию,  которую  с  самого  начала  дал
секретарше Максины: мадемуазель Жанин обязана снимать с  мадам  графини  как
можно больше обязанностей. Секретарша взялась за выполнение этого указания с
такой энергией,  что  вскоре  за  Максиной  осталось  только  проведение  по
понедельникам  еженедельных  совещаний  с   бухгалтером   имения   и,   тоже
еженедельных, пятничных встреч в Париже с Кристиной по делам их мастерской.
   Максине уже больше не приходилось  допоздна  засиживаться  за  письменным
столом, разбирая горы накопившихся бумаг, а спозаранку обнаруживать  на  нем
новые кипы писем и обращений. Теперь она могла позволить себе не  вскакивать
в шесть утра, но неторопливо позавтракать в постели и спуститься в кабинет к
девяти; при этом все серьезные дела удавалось обычно закончить уже к  обеду.
К своему облегчению, Максина могла теперь гораздо больше времени проводить с
детьми; вот в чем, думала она, одно из важных  преимуществ  того  положения,
когда живешь там же, где работаешь. Если день был  холодный,  она  играла  с
двумя очаровательными малышами в детской, где зажигали камин.  А  в  хороший
день они все, вместе  с  собаками,  носились  по  парку  и  развлекались  на
воздухе. Максина никогда не  думала,  что  будет  испытывать  такое  счастье
просто от общения со своими детьми. Иногда,  глядя  на  сыновей,  она  вдруг
ощущала болезненный укор  совести:  появлялось  чувство  вины,  ей  начинало
казаться, что она не заслуживает таких  чудесных  сыновей,  что  вообще  все
слишком хорошо, чтобы быть правдой. Иногда в ее мозгу  вдруг  проскальзывала
мысль, при которой она вздрагивала от ужаса: не иначе как  судьба  потребует
какого-нибудь страшного наказания за ее просто-таки неприличные практичность
и удачливость в делах.
   Отчасти вследствие того успеха,  которым  ознаменовалось  открытие  шато,
"Парадиз" также постепенно приобретал  все  более  широкую  известность  как
фирма,  спасающая  старинные  здания  и   прекрасно   реконструирующая   или
перестраивающая их. После  того  как  получившее  большой  отзвук  в  прессе
открытие Шато де Шазалль продемонстрировало, на что  способен  "Парадиз",  к
ним потянулся непрерывный поток клиентов, и к описываемому  времени  Максине
удалось уже весьма удачно восстановить двадцать шесть домов.
   "Парадиз" перестраивал имеющие историческую ценность здания в музейные  и
туристские объекты, в  гостиницы  или  же  оборудовал  в  них  квартиры  для
нескольких семей. Теперь  в  фирме  работали  четыре  постоянных  дизайнера.
Максина от каждого требовала самоотдачи и напряженной работы, но она  всегда
стремилась и к тому, чтобы дизайнерам нравилась их  работа;  поэтому,  когда
она бывала в мастерской, оттуда часто раздавались взрывы  смеха.  Но  прежде
чем выносить что бы то ни  было  на  суд  клиента,  Максина  сама  тщательно
проверяла каждый план, каждый рисунок: никакая, даже самая ничтожная  мелочь
не могла ускользнуть от ее взгляда.
   Максина была совершенно незаменима и еще  в  одном,  очень  важном  деле.
Иногда  расходы  на  осуществление  очередного  проекта,  которым  занимался
"Парадиз", бывали невелики, а иногда достигали пятидесяти миллионов франков.
Максина умела прекрасно  обосновать  любой  проект  тому,  кому  приходилось
раскошеливаться. "У тебя в таких случаях глаза горят, как у быка,  когда  он
выскакивает на арену", - заметил как-то Чарльз.
   Работа  доставляла  Максине  удовольствие;  но  отчасти  так  происходило
потому, что она никогда не знала серьезных неудач.
   А потом Максина сделала то, что в глубине души хотела сделать уже  давно.
Сделала, прекрасно сознавая, что Чарльза ее поступок приведет  в  бешенство.
Ей уже долгие годы не нравилась собственная грудь.  После  рождения  сыновей
она вовсе не уменьшилась, а потому Максина как-то, ничего не сказав Чарльзу,
потихоньку улизнула в больницу, чтобы уменьшить размер грудей.
   Максина и примерщица, которая всегда занималась ею  у  Диора,  надеялись,
что из больницы Максина выйдет с фигурой Одри  Хепберн.  Но,  хотя  груди  у
Максины поднялись примерно на четыре дюйма вверх, они по-прежнему оставались
весьма крупными. Операция прошла крайне болезненно - такие  операции  вообще
всегда болезненны, - и после  нее  у  Максины  под  каждой  грудью  осталось
полукружье заметных швов. Кроме того, более мелкий и  неровный  шов  шел  от
основания каждой груди до соска. Швы эти были безобразны, они так никогда  и
не исчезли.
   Чарльз был вне себя от  бешенства.  Ему  всегда  больше  всего  нравились
именно ее груди.
   - Почему, черт возьми, ты не сказала мне, что собираешься сделать?!  И  к
тому же ты знаешь, что в  операциях,  которые  делают  под  общим  наркозом,
всегда есть опасность!
   - Потому что я думала, что ты мне не разрешишь.
   - Совершенно верно! Это не твоя  грудь,  это  наша  грудь!  Как  бы  тебе
понравилось, если бы я решил отрезать себе несколько сантиметров?
   Однако в целом жизнь Максины протекала интересно и успешно почти до  того
времени, когда ей должно было исполниться тридцать лет. Здесь произошли  два
события: Максина снова забеременела, а Чарльз влюбился в другую.
   Поначалу Максина знала только о первом, но ей не было ничего  известно  о
втором. Беременность не доставила ей радости.  Два  сына  -  это  более  чем
достаточно. Она только что достигла успеха в своем деле, и впервые  в  жизни
положение, которое она заняла, приносило ей удовольствие.  Она  чувствовала,
что сама направляет работу своих фирм, а не  просто  подчиняется  ежедневной
текучке. Теперь она умела уже  отлично  все  организовывать;  к  тому  же  и
банковский кредит взятый на  реконструкцию  их  шато,  удавалось  возвращать
быстрее, чем она первоначально рассчитывала.
   Но вот однажды утром, показывая Максине почту, мадемуазель Жанин сказала:
"Я смотрю, вчера здесь снова была мадам де Фортюни. Для  обычной  машинистки
она что-то слишком предана работе. Она постоянно болтает с месье  графом  по
телефону, а сегодня я видела ее имя в списке гостей, которые должны прийти к
обеду. Лично мне кажется, что от нее всегда слишком сильно пахнет гвоздикой.
Слишком много духов - это неприятно".
   Для мадемуазель Жанин это  была  необыкновенно  длинная  речь,  и  потому
Максина пристально уставилась на нее. Что она, черт возьми,  имеет  в  виду?
Какие духи, какой машинистки? Разве де Фортюни -  это  не  та  женщина,  что
занимается у них разработкой  новых  этикеток  для  шампанского  и  выпуском
рекламы? Эти  мысли  неторопливо  пробежали  в  голове  Максины,  потом  она
отбросила их, пододвинула к  себе  диктофон  и  принялась  разбирать  почту.
Однако за обедом она внимательно рассмотрела хорошенькую,  невысокого  роста
мадам де Фортюни. Одета она была  в  новый  костюм  от  Шанели  -  настоящая
Шанель, а не та подделка под нее, какие шьет Уоллес, - шерстяной,  кремового
цвета, отделанный по краям узкими полосками тоже  кремового  атласа.  Костюм
был непрактичный и экстравагантный. И - да, мадемуазель Жанин была  права  -
от мадам де Фортюни просто несло гвоздикой. Однако  она  оказалась  умной  и
доброжелательной гостьей,  рассказывала  всякие  забавные  истории,  которые
случаются у нее на работе, и произвела на всех приятное впечатление.
   Появление  сэра  Уолтера  и  леди  Клифф  заставило  Максину  переключить
внимание на них. После  панихиды  по  Нику  Максина  и  Кейт  несколько  раз
навещали его родителей в их  лондонском  доме:  мать  Ника  тянулась  к  его
друзьям, особенно к друзьям самого  последнего  времени;  они  были  как  бы
последней ниточкой, связывавшей ее с погибшим сыном.
   Когда все остальные гости отправились осматривать  винные  погреба,  леди
Клифф попросила Максину показать ей своих сыновей. Женщины сидели в  залитой
солнцем, выкрашенной в желтый цвет детской и смотрели, как Жерар  борется  с
Оливером. Леди Клифф сказала с тоской в голосе:
   - Для меня самое грустное то, что у  меня  никогда  не  будет  внуков.  -
Помолчав немного, она добавила:
   -  Конечно,  Уолтера  волнует,  что  после  его   смерти   некому   будет
унаследовать его титул. Но с этим он смирился  задолго  до  гибели  Ника.  -
Максина удивленно посмотрела на нее. -  Когда  Нику  было  четырнадцать,  он
заболел свинкой с осложнениями на яички. Дважды  нам  говорили,  что  он  не
выживет, но он все-таки поправился. Однако врачи сказали, что он никогда  не
сможет иметь детей.
   - А Ник знал об этом? - спросила пораженная Максина.
   - Конечно, нам пришлось ему об этом  сказать.  Но  мне  кажется,  он  так
никогда и не примирился с этим. По-моему, он  всегда  втайне  надеялся,  что
когда-нибудь сможет вылечиться.
   - Бедный Ник. Хорошо, что Джуди сама не хотела выходить за него замуж,  -
сказала вечером Максина Чарльзу, когда они одевались, чтобы идти на прием. -
Правда, лично мне детей уже достаточно, - добавила она, похлопав себя по уже
заметно выдававшемуся животу.
   Чарльз рассмеялся.
   - Потерпи, - сказал он, - теперь уже немного осталось. - Он наклонился  и
поцеловал ее сзади в шею,  и  в  этот  момент  Максина  уловила  слабый,  но
отчетливый аромат гвоздики. Она, однако, заставила себя не думать об этом. В
конце концов, Чарльз провел в обществе этой женщины практически весь день.
   Еще через две недели Кристина как-то между делом заметила Максине:
   - Видела вчера вечером месье Чарльза в "Гранд Вефур". Должна сказать,  он
год от года становится все привлекательнее. И ему так  идет  эта  бледность,
она ему придает какое-то очарование.
   - Вчера в "Гранд Вефур"? Ты уверена?
   - Да. Он был с этой женщиной, что работает  в  его  рекламном  агентстве.
Приехал Джек Реффолд, и я решила повести его в какое-нибудь приятное  место.
Чарльз  сидел  в  противоположном  конце  ресторана.  Я  ему  помахала,  но,
по-моему, он не заметил. - Кристина снова склонилась над работой,  продолжая
болтать о той партии мебели, что поступила от Реффолда на этот раз.
   Максина чувствовала себя так, будто ей в лицо выплеснули стакан  холодной
воды. Руки у нее дрожали, дышать  стало  тяжело.  Она  отлично  поняла,  что
именно хотела сказать ей Кристина. Поняла она и то, что Кристина  специально
подбирала слова так, чтобы разговор  имел  невинный  вид,  на  случай,  если
Максина не захочет углубляться в эту тему. Сама  Максина  провела  вчерашний
вечер дома в одиночестве. Она скромно поужинала, а потом  смотрела  какой-то
балет по телевизору: Чарльз  сказал,  что  ему  нужно  поужинать  с  группой
потенциальных покупателей из Канады и как-то развлечь их - отвести  в  "Фоли
Бержер", возможно, в ночной клуб, а Максине это будет смертельно  скучно.  В
последнем он был совершенно прав...
   Кристина снова взглянула на нее:
   - Дорогая, с тобой  все  в  порядке?  Может  быть,  тебе  лучше  прилечь?
Ребеночек стучит, да? Бедняжечка!  Мы  все  привыкли,  что  ты  работаешь  и
тянешь, как всегда, будто ничего и не  изменилось.  Пойди  полежи  в  задней
комнате в шезлонге.
   - Нет, ничего, - слабым голосом ответила Максина.  Ей  казалось,  что  ее
собственный голос доносится до нее откуда-то издалека. Ей необходимо было  с
кем-то поделиться своими подозрениями, обсудить  их.  Надо  будет  позвонить
тетушке Большой-Здравый-Смысл, как зовет ее Джуди.
   Хотя Максина изо  всех  сил  старалась  говорить  так,  будто  ничего  не
случилось, тетушка Гортензия по тону ее сразу поняла,  что  произошло  нечто
серьезное.
   - Приезжай прямо сейчас, милочка. Ты же знаешь, что я всегда дома.
   Едва ступив через порог, Максина  не  выдержала  и  разрыдалась.  Тетушка
Гортензия подвела племянницу к шезлонгу, усадила и взяла ее руки в свои.
   - Ну, что стряслось? Чарльз, да?
   - Да, - прошептала Максина, - а как ты догадалась?
   - Ну, дорогая, ты ждешь уже третьего ребенка,  и  ты  замужем  уже  целых
восемь лет. Я не могу дать тебе конкретного совета,  как  поступить,  потому
что  я  не  знаю  всех  подробностей  и  не  хочу  их  знать.  Чарльз   тебя
обманывает?.. Да?.. Ну и хорошо! В таком случае я  тебя  предупреждаю:  если
можешь, не обращай на все это внимания, пока чувства не улягутся сами собой.
Сейчас неподходящий момент для скандала.
   Максина согласно кивнула, и тетушка продолжала говорить дальше:
   - Чарльз, несомненно, увлечен какой-то  женщиной.  И  если  это  так,  то
сейчас он не способен мыслить логически. Ты, голубушка, заполнена  ревностью
и подозрениями и тоже не в состоянии смотреть на вещи спокойно.  Поэтому  ты
должна приложить все силы к тому, чтобы не спровоцировать  скандал,  пока  в
твоей и его голове эмоции берут верх над здравым смыслом.
   Максина выглядела довольно  сердитой,  но  тетушка  Гортензия  продолжала
убеждать ее твердо и уверенно, говоря о Чарльзе так, как если бы он  был  не
более чем машиной, в которой нужно отрегулировать двигатель.
   - Тебе не нужен скандал с Чарльзом. С мужчинами никогда  не  знаешь,  как
они себя  поведут.  Он  может  удрать  с  этой  женщиной  просто  в  порядке
самозащиты. Чарльз явно любит тебя, иначе бы он не старался скрыть  от  тебя
эту связь. Мужчины, которые разлюбили своих жен, никогда не пытаются  ничего
от них скрыть, запомни это.
   - Она очень красивая и изящная, - грустно проговорила Максина.