ла  драгоценная  маргаритана  маргаритифера,  раковина-царица,
хранительница удивительной жемчужины, которая одна стоит  полцарства  да
полкоролевства в придачу.
   - Голубая роза! - выдохнул Василий.
   - Роза роз! -  как  эхо,  прошелестела  Варенька  и,  оглянувшись  на
Василия, озарила его светом своих вдруг прояснившихся, засиявших глав. А
потом простерла руку извечным  недоверчивым  жестом  ребенка,  желающего
потрогать тень, поймать сон, уловить призрак...
   В то же мгновение раздался изумленный крик, Варенька отпрянула  назад
так резко, что наткнулась на Василия, - "и он едва успел протянуть руки,
чтобы подхватить ее бессильно падающее тело.
 
*** 
 
   Остановившимся  взглядом  Василий  какое-то  время   глядел   на   ее
запрокинутую шею, на которой несколько раз слабо  дернулась  голубоватая
жилка, на повисшую до земли руку и на другую руку, упавшую на грудь.
   - Помогите! - хрипло исторгли вмиг  пересохшие  губы  Василия.  -  На
помощь!
   Показалось, он кричит оглушительно, так, что эхо  катится  по  горам,
сшибая камнепады, с грохотом разбиваясь  на  дне  ущелий.  Но  никто  не
кинулся помочь, спасти.  Василий  с  усилием  оглянулся  -  и  с  ужасом
обнаружил, что он один в саду. Он - и бесчувственная девушка.
   Стража исчезла!
   Он опять суматошно осмотрел Вареньку.  Лицо  ее  мгновенно  сделалось
бледным, восковым. Губы тоже побелели, светлые ресницы  теперь  казались
черными.
   Две крошечные, едва  кровоточащие  царапинки  змеились  по  кисти,  и
прошло не менее минуты, прежде чем до  Василия  дошло,  что  значат  эти
ранки и что случилось с Варенькой.
   Ее укусила змея!
   Она коснулась цветка, и змея,  хранительница  этой  опасной  красоты,
наградила ее мгновенной смертью!
   Перехватив  отяжелевшее  тело  одной  левой  рукой,  так  что  голова
Вареньки завалилась ему на плечо, Василий правой  рукой  выхватил  из-за
пояса небольшую трость, стек, называемый  в  Индии  шабуком  (Реджинальд
поигрывал этим стеком с небрежной элегантностью,  а  Василия  раздражала
ненужная ноша, поэтому он и заткнул ее за пояс, будто короткий  клинок),
и наотмашь хлестнул по кусту.
   Он вложил в удар всю силу... Голубая  роза  слетела  со  стебля,  как
голова маркизы на гильотине, а Василий все хлестал ветви, стебли, кусты,
лепестки,   бутоны,    силясь    поразить    что-то    темное,    тугое,
тускло-блестящее, что сквозило там, в тенистой глубине.
   Оно не шевелилось, неподвижно лежало. Василий отшвырнул шабук,  сунул
руку в куст, содрогнулся, когда шип вонзился под  ноготь,  но  все  было
неважно,  чепуха,  окажись  это  даже  змеиный  зуб;  нашарил  холодную,
толстую, омерзительную до содрогания веревку - выхватил!
   Она вытянулась в его поднятой  руке  чуть  ли  не  до  земли:  кобра.
Кобра...  Тугое  темное  тело  исхлестано,  капюшон   -   тоже,   голова
переломлена ударом, вдобавок по углам капюшона  несколько  зияющих  дыр,
словно Василий проткнул их острием шабука.
   "Вот те на! - мелькнула мысль. - Лихо я ее..."
   И, разжав пальцы, он  в  то  же  мгновение  забыл  о  кобре,  схватил
Вареньку обеими руками, затряс, окликая, шепча ее  имя,  крича  во  весь
голос.
   Она не отзывалась, и Василий заметил, что голубая жилка на шее больше
не бьется.
   - Ох, нет! - попросил он жалобно, словно дитя, - и закричал, забился,
с силой встряхивая бессильное, отяжелевшее тело:
   - Нет, нет, не надо!
   Он был один в розовом саду, один над серыми пропастями,  под  голубым
небом. Никто не откликнулся ему, да ему и не нужен  был  никто  в  мире.
Только бы эта русая головка, скатившаяся на его плечо, шевельнулась, эти
ресницы дрогнули, эти губы вздохнули!
   - Господи, господи! - твердил он отчаянно, как в бреду;  -  Не  надо,
господи, оставь ее мне!..
   И словно молния пронзила Василия, когда  чья-то  рука  легла  ему  на
плечо.
 
*** 
 
   Он был один в саду, он знал  это;  пустота  окружала  его;  и  он  не
удивился бы, когда б увидел некую длань, простертую из бесконечности, из
пустоты вселенской... однако перед ним стоял человек.
   Индус в белых шароварах, в белом тюрбане  выхватил  Вареньку  из  рук
Василия так ловко и стремительно, что он даже не  успел  воспротивиться.
Да какое там - он и моргнуть не успел, а девушка уже лежала на траве.
   Индус прикладывал к ее руке - Василий решил,  будто  ему  чудится,  -
нечто похожее на черный  оникс  с  бедой  крапинкою  посредине.  Камешек
словно бы рванулся из длинных смуглых  пальцев  и  мгновенно  пристал  к
царапине.
   Василий смотрел, смотрел... Краем глаза он мог видеть, что незнакомец
повернулся к нему, темный взор скользил  по  его  лицу,  однако  не  мог
заставить себя  оторваться  оттого,  чтобы  смотреть  на  Вареньку:  это
зрелище сейчас было самым важным во всей его жизни - единственно важным!
   Вся плоть, вся кровь его пылали.  Он  стиснул  зубы,  чтобы  не  дать
прорваться стону, и с ужасом думал, что  не  иначе  индийские  боги  или
демоны прокляли его.
   Она умирала у него на глазах, а он только последним усилием  рассудка
удержал себя от  того,  чтобы  не  завладеть  ее  бесчувственным  телом,
насыщаясь им бессчетно. Его оправдывало лишь одно: он мечтал вдохнуть  в
нее жизнь этим порывом внезапной, необъяснимой страсти!
   Вдруг камушек скатился с бледной руки, и Василий вздрогнул  так,  что
даже покачнулся.
   Она.., нет, ему кажется! Нет, она  вздохнула!  Она  дышит!  Щеки  еще
бледные, однако заря вернувшейся жизни уже осветила их. Губы...  Василий
прижал сердце рукой. Губы дрогнули! Она что-то  говорит.  Он  склонился,
пытаясь разобрать невнятный шепот; сквозь  звон  крови  в  ушах  долетел
шелестящий звук;
   - Аруса... Аруса...
   Василий выпрямился, ругательски ругая себя за дурость.  Всего-навсего
слово древнего санскрита, означающее солнце, пламень. А с чего он  взял,
что Варенька, едва вернувшись к жизни, должна прошептать его имя?! Чтобы
поблагодарить за спасение? Но ведь не он  спас  ее,  а  этот  незнакомый
индус. Вот уж  воистину  -  явился,  подобно  молнии,  посланник  богов,
поразил зло, спас красавицу... Стоп, да где же он?!
   Василий оглянулся, потом суматошно вскочил:
   - - Ты где? Да где же ты?!
   Никого. Опять розовая, серая, голубая пустота вокруг  -  и  ни  одной
живой души.
   Нет, но не мог же он... Лестница, ведущая на крепостную стену,  прямо
перед глазами Василия, он  бы  непременно  заметил,  если  бы  неведомый
спаситель поднялся туда. Не в пропасть же он бросился! Не  сквозь  землю
же Провалился, в самом-то деле! Или бесконечность поглотила его  так  же
внезапно, как породила?!
   Василий невольно вскинул руку  для  крестного  знамения  -  и  тотчас
опустил ее, потому что на лестнице появились два знакомых стражника.  Их
раскрашенные  лица   остались   совершенно   непроницаемыми   при   виде
встревоженного иноземца и белой мэм-сагиб, простертой на траве.
   - Сукины дети! - приветливо сказал Василий. - Сволочи! Где вас  черти
носили, браминское отродье?!
   Что-то  зашелестело  внизу,  как  бы  звякнуло  хрустально.   Василий
рассеянно глянул.
   Варенька пыталась засмеяться! Она была еще очень слаба, едва шевелила
губами и все же пыталась рассмеяться!
   Василий рассеянно улыбнулся в ответ и сердито подумал,  что  если  уж
чертовы стражники так замешкались, то не могли они,  что  ли,  помешкать
еще пару минут?
   Тогда Василий, быть  может,  успел  бы  коснуться  этих  зарозовевших
губ...
   Впрочем, нет. Невозможно! Почему-то теперь,  когда  она  смотрела  на
него, это было совершенно невозможно!
   - Ну что, лучше вам? - спросил он как  мог  неприветливее.  -  Вот  и
слава богу. Сами сможете идти или  понести  вас?  -  И  нагнулся,  чтобы
спрятать глаза.., а  заодно  поднять  камушек,  этот  загадочный  оникс,
закатившийся в траву.
 
*** 
 
   - Сказать по правде,  я  думал,  что  это  ваш  садовник,  -  пояснил
Василий. - Он был по пояс обнажен, белые шаровары, белая чалма  -  очень
маленькая, а в ней какое-то синее перо. Вроде бы павлинье. Он,  кажется,
молод, красив... Впрочем, я не разглядел толком.
   - Среди моих садовников нет такого человека, -  покачал  рогообразным
малиновым тюрбаном, украшенным пучком аистовых, очень  красивых  перьев,
магараджа. Он успел переодеться после торжественного приема, и сейчас на
его полном смуглом теле была дария - юбка из богатой атласной  полосатой
материи да белая кисейная  рубаха.  Однако  скромность  наряда  искупали
десяток золотых браслетов, пяток увесистых цепей,  бриллиантовое  колье,
полсотни колец на всех пальцах рук и ног...
   Впрочем, все это сверкающее изобилие не могло вернуть живые краски  в
его лицо. Услышав о том, что случилось с Варенькой,  он  издал  какое-то
невнятное, сдавленное восклицание и оцепенел  с  полуоткрытым  ртом,  до
того побледнев (точнее, позеленев,  ибо  индусы  бледнеют  именно  таким
образом), что Василию почудилось, будто любезный  хозяин  сейчас  рухнет
без чувств.
   Не исключено, однако же, что в  столбняк  и  бледность  его  повергло
сообщение о гибели голубой розы, которая больше не  "блаженствовала"  на
своем искусно воздвигнутом пьедестале, а валялась в траве - исхлестанная
тростью, полураздавленная чьей-то неосторожной ногой. Непонятно  почему,
Василий испытывал к ни в чем не повинному цветку  такое  же  отвращение,
как  к  змее-убийце.  Очевидно,  магараджа  понял  это,  и  баснословное
восточное радушие не позволило ему упрекнуть  гостя,  уничтожившего  его
первейшее сокровище.
   - Нет, это был не мой садовник, - повторил он  весьма  любезно.  -  И
очень жаль, что он не оказался на своем месте, в  саду.  Садовнику  ведь
следует быть в саду, не так ли? А что до вашего загадочного  незнакомца,
то, думаю, это был сам господин Нарасих, не иначе!
   - Нарасих... Нарасих... -  Имя  это  полетело  по  просторному  залу,
однако магараджа заметил, что Василий и Реджинальд  (Бушуев  был  сейчас
возле дочери) ничего не поняли, и сообщил:
   - Господин Нарасих - это наш легендарный  целитель,  великий  лекарь.
Стоило ему только услышать, что какого-то человека укусила змея, как  он
отправлялся к огромному баньяну, росшему в его дворе, вырывал  из  своей
одежды нить, привязывал ее к ветке  и  произносил  молитву,  после  чего
посылал кого-нибудь к больному сказать,  что  тот  останется  жив,  если
перестанет грешить и будет вести самый праведный образ жизни.
   - Нет, тот человек ничего  подобного  не  говорил,  -  угрюмо  качнул
головой Василий. - И ниточек не вырывал.  Исцелил  же  он  Вареньку  вот
этим. - Он разжал ладонь. - Мы на  днях  видели  такую  штуку  у  одного
змеечарователя на базаре в Беназире, однако тот не захотел продавать  ее
ни за какие деньги, сказал только, что  она  не  слушается  иностранцев.
Где, интересно знать, добывают такие камни?
   - Ваш змеечародей совершенно  прав,  -  с  отеческой  снисходительной
улыбкой пояснил магараджа, который  снова  взобрался  на  свое  огромное
седалище и потому мог себе позволить поглядывать на высоченного русского
сверху вниз. - Этот камень подвластен только детям Брамы, индусам,  ведь
это не камень, а нарост. Его находят на небе у королевской кобры.  Да  и
то не у всякой, а у одной из ста. Между костью верхней челюсти и  кожей,
прикрывающей небо, вырастает этот "камень".
   Он не прикреплен к кости, а висит  как  бы  на  жилке  и  может  быть
извлечен с помощью простого надреза; однако вслед за этим кобра умирает.
Наши колдуны уверяют, что  обладание  этим  "камушком"  делает  из  змеи
что-то вроде магараджи среди прочих кобр. Другие змеи повинуются ей.  Но
камень сохраняет свою силу лишь тогда, когда вынут  из  живой  кобры,  а
чтобы взяться за живую ядовитую змею, необходимо сперва погрузить  ее  в
летаргический сон, зачаровать ее. Кто из  вас,  иноземцев,  способен  на
это? Даже между индусами найдется по всей  Индии  не  так  много  людей,
владеющих секретом древности. Одни брамины нашего верховного бога  Шивы,
да и то не все, а  принадлежащие  к  школе  аскетов-бхуттов  -  демонов,
обладают такими умениями. Европеец может заполучить  камень  королевской
кобры, однако в  его  неопытных  руках  через  несколько  дней  талисман
потеряет свою могущественную силу.
   - Значит, это был брамин Шивы, - задумчиво проговорил Реджинальд.
   - Нет, на нем не было такой ткани через плечо и лоб его был чист, без
красных и синих полос, - покачал головой Василий. - Это был не брамин. И
он так стремительно бросился на помощь нам, нечистым чужеземцам...  Нет,
это, конечно, был не брамин!
   - О, вы успели далеко уйти в познаниях всего лишь за один  день,  мой
дорогой,  высокочтимый  гость!  -  Магараджа  с  искренним   восхищением
несколько раз хлопнул в ладоши. - Но, если это был  не  брамин,  значит,
бхутта! Демон!
   - Да пусть и демон! Кто бы ни был! - отмахнулся Василий.  -  Я  в  ту
минуту готов был душу дьяволу продать, только бы спасти Вареньку!
   Реджинальд одобрительно хлопнул  друга  по  плечу,  но  магараджа  не
шелохнулся: он смотрел  на  Василия  неподвижным,  темно  поблескивающим
взором.
   - Может статься, вы ее продали, - медленно проговорил он  наконец.  -
Но об этом узнаете позже.., и пусть вам тогда помогут ваш Христос и  наш
великий Шива!
 
8. Ночь искушения 
 
   В трапезной Василий тупо смотрел на голый каменный  пол,  разделенный
на две равные половины чертой, нарисованной мелом, со странными  знаками
по концам. В стороне был нарисован третий квадрат.
   - В лапту, что ль, сыграем? - спросил по-русски  Василий,  и  Бушуев,
который только что явился от Вареньки с известием,  что  ей  несравненно
лучше и,  похоже,  опасность  миновала  вовсе,  радостной  скороговоркой
сообщил:
   - Это наш хозяин от осквернения предостерегается.
   Одна половина для них, махратов, другая - для нас, а тот квадрат, что
в стороне, - для туземцев других каст.
   Брамины вовсе отдельно сядут. Вроде бы все  вместе,  до  кучи,  а  на
самом деле каждый наособицу.
   Бушуев закашлялся, пытаясь скрыть смех, однако  Василий  поглядел  на
него весьма мрачно. Ему казалось, Бушуев  должен  неотлучно  сидеть  при
дочери. Все-таки она таких страхов сегодня натерпелась,  можно  сказать,
на том свете побывала! Василию до  сих  пор  судорога  сводила  дыхание,
стоило лишь вспомнить, как перестала вздрагивать  голубая  жилка  на  ее
шее, как обесцветились губы. Теперь он чувствовал к этой девушке  только
щемящую жалость и понять не мог, что творилось с его  телом,  когда  она
была поблизости. "Конечно,  существуют  такие  особы,  кои  самим  своим
присутствием естество тревожат, - глубокомысленно размышлял он. -  Вроде
бы и с лица так себе, и стать самая обыкновенная, а  вот  поди  ж  ты  -
только о том и думаешь, как бы ее залучить в свою постель. Опять же: это
который месяц я без бабы? С ума сойти, отродясь такого не было, даже  на
войне: всегда где-нибудь неподалеку была какая-нито деревенька, а в  ней
- сговорчивая пригожая молодушка. Вот диво -  сколько  уж  времени  я  в
Индостане, а ни разъединой индуски еще не отведывал. Ничего, воротимся в
город - наведаемся с Реджинальдом к баядеркам, или как их там?"
   Он думал, что от души отляжет, однако  почему-то  к  горлу  подкатила
тошнота.
   С другой стороны поглядеть, может быть, это от созерцания  празднично
накрытого "стола"? Есть-то предстояло сидя на полу, прямо с  полу!  Безо
всякого даже дастархана или хотя  бы  обычного  ковра!  Сидеть,  правда,
предлагалось на низеньких скамеечках  с  подушечками,  но  перед  каждым
таким сиденьем был нарисован на полу еще квадрат, разделенный на  мелкие
квадратики - для различных блюд и тарелок. Но их-то как раз и не  стояло
- даже перед магараджей, который, по мнению Василия, при своем княжеском
положении и богатстве должен был есть хотя бы на  серебре,  если  не  на
золоте.
   А вот и нет, тарелки здесь заменялись толстыми  и  крепкими  листьями
дерева битре. Большие блюда состояли  из  нескольких  листьев,  сколотых
вместе шипами, тарелочки - из одного закругленного по краям листа.  Весь
ужин был налицо  перед  каждой  скамеечкой:  сорок  восемь  листьев,  на
которых лежало по глотку и щепотке яств -  сорока  восьми  видов!  Всего
было четыре ряда, по двенадцать тарелок в ряд. Между рядами курились  по
три ароматные палочки.
   Тут были и чатни - маринованные в меду и уксусе  фрукты  и  овощи,  и
панчамрит - смесь из ягод пампелло и тамаринда  с  кокосовым  молоком  и
патокой, и кушмер из редиски, меда и муки, и  прожигающие  рот  насквозь
пикули - крошечные  огурчики,  и  пряности,  и  многое  другое,  на  вид
неопределимое, а на вкус неразличимое.
   Василий (не забывая держать левую руку  за  спиной)  отдавал  должное
великолепно приготовленному  рису  и  горе  чапати  -  лепешек.  Кое-что
подозрительно напоминало мясо, однако Василий не  рисковал  отведать:  а
вдруг это окажется плоть летучих мышей, которые  в  изобилии  водятся  в
джунглях? Говорят, их обдирают и с большим  удовольствием  едят  в  виде
рагу, однако Василию почему-то не хотелось такого удовольствия. Нет  уж,
благодарствуйте!
   За едой молчал даже  Бушуев,  и  это  усугубляло  унылое  настроение.
Откушавши и откланявшись, разошлись по своим покоям: все-таки званы были
на два дня, на завтра магараджа назначил какое-то особенно  экзотическое
развлечение гостей. Он не открывал, какое именно, и  можно  было  только
предполагать, будет ли это охота на тигров или крокодилов или еще что-то
особенное.
   Однако Василий дорого бы дал, чтобы сейчас воротиться в город! Стоило
только представить, с какой пользою он мог бы провести эту  ночь;  зреть
жгучие пляски баядерок, а потом постигать в  их  объятиях  все  тонкости
индусского любовного искусства, о коем он был изрядно  наслышан,  -  его
тоска брала. Можно было бы утешиться болтовней  с  Реджинальдом,  однако
магараджа, как бы  для  того,  чтобы  похвалиться  просторностью  своего
дворца,  распорядился  отвести  всем  спальные   покои   на   порядочном
расстоянии друг от друга. Вдобавок он предупредил, что ночью, какова  бы
восхитительна она ни казалась, лучше никуда не выходить,  разве  что  на
свой балкон: на галереи и веранды могут заползти маленькие черные  змеи,
известные под именем фурзенов, - самые опасные из всех  пород.  Укус  их
убивает с быстротой молнии. Луна привлекает их, и  целые  компании  этих
непрошеных гостий залезают на веранды дворца греться: им тут, во  всяком
случае, теплее, чем на голой земле. Цветущая и благоухающая пропасть под
скалой, на которой высился дворец,  оказалась  любимым  местом  прогулки
тигров и леопардов, приходящих туда по ночам к  звонкому  ручью.  Иногда
они до самого рассвета бродили под стенами дворца, и мало кому  хотелось
испытывать высоту их прыжков.
   Магараджа также уведомил, что  шальные  даконты,  лесные  разбойники,
рассеянные по этим горам, часто пускают  свои  стрелы  в  европейцев  из
одного лишь удовольствия отправить к праотцам ненавистного им чужеземца.
   Ну ладно. Василий умел понимать с полуслова!  Желает  владыка  Такура
хотя бы на ночь посадить  под  арест  неблагодарного  гостя,  сгубившего
баснословное сокровище его сада, - что ж, это  его  хозяйское  право,  и
Василий, конечно, должен смириться и дать ему сию маленькую сатисфакцию.
Поэтому он покорно омылся в каменной  чаше  в  углу  своей  опочивальни,
щедро  облившись  водою  из  множества  медных  кувшинов,  которые  едва
успевали подносить двое  слуг,  а  затем,  надев  белое  ночное  одеяние
туземного образца (своими легкими складками оно,  чудилось,  само  собой
навевало прохладу),  возлег  на  широчайший  постамент  под  балдахином,
оказавшийся кроватью.
   Он утомился и переволновался за день, но  сна  не  было  ни  в  одном
глазу. Вдобавок вдалеке на два голоса пели - должно быть,  стражники,  и
протяжные, высокие голоса разбивали дремоту.
 
   - Почему, скажи на милость
   Мне, подруга,
   Почему ж
   У тебя дитя родилось?
   Ведь