▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
, что я голодная. Ах, на глазах слезы проступили... Пойду в уборную. Не могу смотреть, как она ест. Надо итти к уполномоченному и - не могу... 4 мая. Вчера так и не могла решиться получить карточки. Сегодня тоже не мог- ла. А, между тем, вчера вечером, не успела я притти со службы, папа спра- шивает: - Карточку получила? И смотрит на меня так, как будто свалил с своих плеч тысячу пудов. А у меня закипает жгучая ненависть к его серым тусклым глазам, к худому, изможденному лицу. - Нет. - Почему? - Я забыла. - Ты забыла? А есть ты не забываешь? У меня весь хлеб для тебя вышел. Сам голодный... У меня даже зубы заскрипели от злости. Услышала этот скрип, и вдруг стало жаль себя... И это отец? Готов уморить родную дочь? Господи, да что же это такое? Ничего не понимаю. Какой скупой. Какой жадный. Ненави- жу, ненавижу, ненавижу... Это было вчера. А сегодня утром встала и не нашла на столе обычного ломтика. Он... он не оставил. Окаменела перед столом. Здесь, здесь должен лежать мой хлеб. А его нет. Слезы закапали на стол. Комната поплыла, как в тумане. Схватила шляп- ку и побежала на службу. На улицах много чужой радости, майского солнца, голубого высокого не- ба, тепла. Весенний ветерок налетел на лицо, и от этого под глазами по- чувствовались невысохшие слезы. Все куда-то бегут, торопятся с бодрыми, радостными лицами. И никто на меня не смотрит. Я смотрю на всех, а на меня - никто... Господи, хоть поскорей бы мама приезжала... И куда все бегут? Сытые они, что ли? Прибежала за час до начала занятий. Никого еще нет. Почтамт огромный и тихий. Никто в нем не жужжит. С балкона второго этажа он совсем, как пустыня. Белый, каменными плитками, пол блестит. Ровный и гладкий, он как-будто раздвинулся, оттого, что никто не бегает по нему. И сжалось сердце от пустоты, тишины и огромности. Прислонилась к ко- лонке и заплакала. Вдруг вся насторожилась. Сзади чьи-то шаги. Ах, это идет одинокая ба- рышня, одинокими в тишине шагами. Ни за что не буду здороваться пер- вая... Первой поздоровалась черная барышня. Встала рядом и молча смотрит вниз. Подбородком мягким, не энергичным, оперлась на ладонь. Стоим и обе молчим. Девять часов. Почтамт открыли для публики. За дверями, должно быть, ожидала целая толпа. Сверху видно, как ворвались и рассыпались по белому полу, как жуки черные. Даже слезы высохли. Зажужжали, заговорили, зато- пали. В каком-то окошечке застучали штемпелем. А на сердце стало еще тя- желее. Что это? Черная барышня что-то говорит... - Вы, кажется, не расписываетесь в журнале? - Ах, да... Нет... А разве надо? - Да, нужно. Он внизу у экспедитора. Высчитают из жалованья. Вот тебе и раз. А я и не знаю, где он находится. Митя мне ничего не сказал. Черная барышня угадала мои затруднения. Деликатно предлагает прово- дить и показать. Какая она симпатичная и хорошая. По дороге разговорились. Ее зовут Марусей. Вместе вернулись в канце- лярию и принялись за работу. В двенадцать часов в канцелярию прибегает мальчишка и во все горло орет: - Горох и чечевица... горох и чечевица... Не понимаю, что это значит, но сразу почувствовала, что я голодна. Ведь утром ничего не ела. Маруся смотрит с улыбкой и поясняет: - Это в столовой у нас. Обед такой сегодня. Верно, обед. Как вчера, все сразу побежали в столовую. Маруся опять достает хлеб с маслом. Совсем неожиданно спрашивает: - Фея Александровна, а вы почему не кушаете? Маруся спросила и вдруг смутилась. Мои щеки тоже заливает горячая краска. Даже кончики ушей щекочет. - Я сегодня забыла завтрак... Маруся держит в каждой руке по куску и не смеет поднять глаз. - Может быть... может быть, могу предложить вам кусочек? У меня два. - Ой, нет, что вы? Я совсем сыта. - Ну, правда, возьмите кусочек, Фея Александровна. - Нет, нет, спасибо. Я... я не могу взять. А в горле зазвенели слезы. Сидим обе красные и не глядим друг на дру- га. И вдруг во рту потекли слюни. Челюсти зашевелились. Стиснула зубы, чтобы сдержать их. И не могу, не могу... Маруся опять говорит: - Ну возьмите, Фея. Правда, возьмите. Я не умею просить. Возьмите, Феечка... Она осторожно положила передо мною один кусок. Вот милая, славная, добрая. Ведь я никогда, никогда не сумею отплатить ей. Как же я возьму? Слезы показались на глазах от голода и от чего-то другого. - Спа... си... бо... Маруся... И целый день она помогала мне в работе. Милая, добрая, славная! 5 мая. И сегодня не могла решиться пойти к уполномоченному за карточкой. И сегодня папа выдержал себя и не оставил мне утреннего ломтика хлеба. Двое суток под-ряд с утра и до 7 часов вечера ничего не ела. А вечером - гнилая свекла и картошка с селедкой. Когда-то удивлялась Александру, что он может есть гнилую свеклу, а теперь сама ем. Сегодня пошла на службу, и в первый раз закружилась голова. Дома сра- зу бросилась к зеркалу и стала рассматривать лицо. Как оно осунулось и какое стало бледное. Господи, папа меня уморит прежде, чем приедет мама. 6 мая. Наконец, получила карточку. Теперь каждый день имею полфунта хлеба. Выдают сразу на два дня. Се- годня мальчик принес целый фунт. Тут же его с'ела. Стыдно было перед другими, что с'ела хлеб целиком, но не могла пересилить себя. И все же голодна. Открыла случайно ящик стола и испугалась. Опять лежит кусок хлеба с маслом. Даже в жар бросило. - Что... что это, Маруся? Темно-карие глаза не смотрят на меня, но по движению ресниц вижу, что улыбаются. - Ничего, Фея. - Я не могу, не могу... - Возьмите, правда, у меня есть... Хлеб лежит в уголку ящика и белеет маслом вкусным и соблазнительным. Смотрю то на этот хлеб, то на Марусю. Из-под густых ресниц у ней что-то перепархивает в нижнюю часть лица. Но она не глядит на меня, чтобы еще больше не смутить. И все-таки тяжело, обидно, горько, а беру. Ведь так мучительно хочется есть. Какая она славная, хорошая. Пожалуй, каждый день будет подкладывать хлеб... В душе решила, что буду брать только по четным дням. Папа с каждым днем становится все черствее. Для него огромное нес- частье, что запас селедок и свеклы окончательно испортился. Даже он при- нужден был выбросить. Никогда не пошлет меня в лавку купить чего-нибудь. Всегда покупает сам. Принесет и запрет. Он, кажется, и никому на всем свете не доверяет теперь. Как-то будет жить с ним мама, когда приедет? Ходит мрачный, замкнутый, суровый, как-будто еще больше похудел и высох. Страшно с ним оставаться в комнате по вечерам. На службу я ухожу всегда без чаю и без хлеба. Но один день, когда в почтамте получаю хлеб, голодаю не очень, другой - очень. Скорей бы приезжала мама. 8 мая. Николай Павлович тоже служит в почтамте. Сегодня встретилась с ним в столовой. На обед в этот день была голая селедка. Все, у кого есть хлеб, едят ее в столовой же; у кого нет - берут домой. А я, когда еще несла от окошечка, где выдают, чуть не вонзилась в нее зубами. Тороплюсь к столу и держу ее на весу, двумя пальцами за голову. Смотрю, как болтается хвост, а за ушами шевелится и больно от предвкуше- ния. Хочется, хочется есть. Добежала. Едва-едва счистила кожу и ем из середины, без ножа. Ухвати- ла обеими руками и вдруг вздрогнула: - Добрый день, Фея Александровна. Ах, это Николай Павлович! Сразу покраснела до ушей. Стыдно, стыдно, что застал в такую голодную минуту. Вот голодная-то! Без хлеба ест се- ледку. Прямо зубами. - Селедку кушаете? А я, знаете, домой возьму. В бумажку вот завернул. А сестра дома приготовит. Выпустила из рук селедку. Упала прямо на стол. Не знаю, что сказать. - Ну, как вы живете? Голос у него ободряющий. Еще горячее внутри от стыда. Он заметил, за- метил, что ем без хлеба... зубами... Говорю равнодушно: - Ничего, благодарю вас. - На курсы еще не записались? - Да знаете, все некогда. Была тут в театрах раза два... На вечере у знакомых... Весело в Петрограде после деревни. Не правда ли? А сама искоса взглядываю на селедку... Господи, весь хвост еще цел. Даже в середине мясо осталось. Вкусное какое! Так бы все и выглодала... Но рука пренебрежительно оттолкнула. - Фу, Николай Павлович, какой сегодня скверный обед. Совершенно есть нельзя. Ужасная, знаете, столовая... А на курсы я запишусь обязательно. Только вот не знаю, на какие. - Я вам охотно порекомендую. - Пожалуйста, пожалуйста, буду очень рада. Из столовой пошли вместе. И всегда он как-то особенно горячо говорит со мной. Почему он так близко принимает к сердцу мое образование?.. Славный он, хороший. Внутри сплошной огонь: учиться, учиться, учиться... Сначала на курсы, потом университет. Высшее образование. Но пришла в канцелярию, села за стол, и нехорошо заныло сердце. Господи, не придется мне, не придется. Я и без того за последние дни какая-то полумертвая. Апатия постоянная. До- ма все время лежу на кровати. Не хватит сил. А впереди не видно просве- та... Выбежала в уборную и заплакала. 9 мая. Пришла со службы и весь остаток дня лежала на кровати. Странно как! Ни о чем думать не хочется. Даже воспоминания о Френеве скользят по мыс- лям и не попадают в сердце. 10 мая. И без того я несчастная, а тут еще свалилось несчастье. Каким-то образом вчера от столовой карточки, вместо одного купона, отрезали два. Сегодня, значит, без обеда. И хлеб получать только завтра. Подхожу, как всегда в столовой, к барышне. Подала карточку. - Вам обеда нет. Пообедали, и опять хотите... По два раза не полага- ется. Барышня презрительно смотрит на меня, а я испуганно на нее. Ничего не понимаю. Господи, да она, кажется, обвиняет, что хочу украсть второй обед! Как она смеет?.. Закричала так, что все оглянулись: - Вы с ума сошли. Как, почему нет? - Очень просто. Второй раз обедать не полагается. Проходите. Не за- держивайте. И вдруг, наверное, поняла по моему растерянному лицу, что я невинов- на. Говорит мягче: - У вас купона нет. Наверное, вчера отрезали два по ошибке. Пошла. Барышня, уже с виноватостью в голосе, ворчит вслед, что она не виновата, вчера она не дежурила. А у меня кошки скребут в душе от стра- ха. Весь, весь день буду голодная. Никогда раньше не было такого страха перед голодом. Он сильнее даже самого голода. В канцелярии по обыкновению спрашивают: - Понравился, Фея Александровна, обед? - Фу, гадость какая. Я сегодня даже не обедала. И... и представьте себе: вчера два купона вместо одного обрезали. Хорошо, что такой обед. Совсем не жаль... Домой пришла ослабевшая до того, что не могла приготовить папе кипя- ток. Лежу на кровати и в голове пусто, хоть шаром покати. Ни одной мысли не осталось. Даже постоянное озлобление против папы угасло. Закрою глаза и голова тихо закружится. И как-будто устала дышать. Не шевелюсь ни од- ним членом. И вдруг, сама не знаю отчего, вскочила и подошла к зеркалу. Смотрю на свое лицо страшными глазами и что-то вот-вот вспомню... Но смотрела, смотрела, ничего не вспомнила. Опять медленно пошла к кровати. Пришел папа. Огляделся. На столе кипятку нет. - Кипяток приготовила? - Нет. - Почему? - Голодная я. Сразу в лице у него перебежало тусклое раздражение. - Все мы одинаково едим. Ведь ты обедала? - Нет. - Как нет? И он внимательно смотрит на меня. Чувствую, как от неприятного взгля- да слабо закипает ненависть. Неужели же он думает, что я вру? Господи, вот человек-то! - У меня два купона вчера обрезали. Видно, что поверил мне. Но рассердился еще сильней. - Чорт знает, что ты за разиня! Надо смотреть. Так и голову снимут - не увидишь. У меня нет сил возражать. Отвернулась к стене. Слышу, как он заходил за моей спиной. Походил, походил. Остановился. - Ах, и у меня-то хлеба нет сегодня. Молчу. Походил опять хлопающими, раздражительными шагами. - А у тебя самой-то хлеба не осталось? Сразу повернулась, как от толчка. Заговорила с быстрой ненавистью. - И вы... вы разве не знаете? Я всегда с'едаю хлеб сразу. Чего спра- шиваете?.. - Ну, так вот... Сиди тогда голодная. Но тон уже не уверенный. Верно, верно! Остановился и с изменившимся, жалким лицом говорит: - Там у меня... фунта два муки белой. Испеки лепешек. Не я, а как будто истомленное сердце слушает его слова. Но, вместо благодарности, вся схвачена, почти до судорог, безумной ненавистью. Без слова поднялась и иду на кухню. Он, как тень, следует за мною и расте- рянно бормочет: - ...На пасхе получил... Думал, мать приедет... Порадую белой мучкой. Кипяток-то скипяти теперь... И странно, - последняя фраза стукнулась в сердце, и нет в нем уже не- нависти... Бедный, бедный папа. Ведь не с радости он таким стал. Раньше был добрый, щедрый. На кухне достал муку и велел замесить. Потом вдруг спохватился: - Постой-ка, я сам, давай, а то ты всю вывалишь. Даже смешно стало. Взглянула на его расстроенное лицо, засмеялась добрым смехом и ушла в комнату. А он минут через пять кричит: - Феюшь, Феюшь, что это больно жидко у меня? Прибежала и разразилась хохотом, каким давно не хохотала. Положил с фунт муки, а воды налил не меньше как для трех фунтов. Сквозь смех гово- рю: - Вот Бог и наказал. Теперь ничего не выйдет. Надо всю высыпать. А папа тоже со смехом: - Вроть твои на ноги... вроть твои на ноги... на, замешивай сама... Я уже пеку лепешки, а он ходит вокруг меня. Заглянет небрежно через плечо на сковороду. Понюхает и опять ходит кругом. И вдруг не вытерпел: - Феюша, горяченьких-то поскорее... Пеки... Встретился с моими глазами, и сразу заулыбались он и я. - Сейчас, папочка, сейчас будут горяченькие... Но, боже, боже... Какое у него исхудалое лицо. Я и не видела раньше. Височные кости и скулы только, только обтянуты желтой, дряблой кожей. А сам сутулый, длинный, тощий. Рука выходит из обшлага тонкая, тонкая. И синие жилки бегут по бледной коже. А на тоненькой руке огромная ладонь с исхудавшими острыми пальцами. Страшно даже... Ладонь с пальцами широкая, как грабли, и тоже вся желтая, дряблая и сухая... Господи, а усы еще страшнее! Редкие. Слиплись. И почему-то всегда мокрые... Как не замечала раньше? Господи, как жаль папу... И сколько на лбу складок. Крупные, тя- желые. Тянутся через весь лоб. И волосы на лбу просвечивают, такие ред- кие. А какие густые были. Господи, что же это с ним? Что же? Ах, а гла- за, глаза... Как у замученного на смерть человека. - Ну, ну, давай горяченьких... - Возьмите, папочка. - По скольку штук-то вышло? - По семь, папочка... кушайте... Господи! Я вся дрожу от ужаса, но делаю веселое лицо. И вместо поло- вины себе взяла только две лепешки, а ему отдала семь. И слава Богу. Не видел, что обманула его. 13 мая. Опять воскресенье. Только третье воскресенье живу здесь, а кажется, прошла бесконеч- ность, серая и нудная. Утром проснулась и вспомнила про папу. Сразу бросилась к зеркалу и долго смотрела на свое лицо. Совсем забыла думать о папе. Потом закружи- лась голова, сразу обмякла от усталости и слабости в ногах и легла опять. Лежала весь день то с открытыми, то с закрытыми глазами. Ни о чем не думала. 14 мая. А как странно я веду себя на службе. Давно уже познакомилась со все- ми, но подружилась только с Марусей. Медленно, медленно тянется время до обеда... Скорей бы обед. Тогда легче будет. Все-таки немного поем. И страшно боюсь, чтобы не заметил кто, что я голодная. Шучу, смеюсь, болтаю, а сердце и желудок ноют. Со- сет внутри. Но особенно зло вышучиваю всех, кто начинает разговор об еде. Один любит то, другой - другое, третий - третье. А я смеюсь над ни- ми. Называю их животными, думающими только об еде. А в глубине души сама не знаю, искренняя я в этот момент или нет. Кажется, искренняя. После обеда немного оживаю. Стараюсь думать о Френеве... Господи, ка- кая я стала бесчувственная. Почему май стал таким серым? Николай Павло- вич говорит, что нужно учиться. И сама знаю, что нужно. Да, да, сегодня обязательно пойду, запишусь на курсы. Сегодня же вечером пойду. Но вот я дома. Грязные стены и стертый, крашеный когда-то, пол. Низ- кие потолки, остатки зимней плесени и паутина по углам. Сразу все стер- лось в душе: почтамт и вечерняя майская улица. Загляну устало в зеркало на свое осунувшееся бледное лицо. Теперь каждый день заглядываю. Елена Ильинишна - наша заведывающая - говорит, что я стала интересней. Мне все равно. Ложусь на кровать и жду папы. К его приходу кое-как приготовлю кипяток. Ужинаем вместе. И опять лежу. Потемнело в комнате, и папа уже храпит. А я еще не сплю долго. Смотрю на темный угол, где черной, неяс- ной тенью висит папино пальто, и ни о чем, ни о чем не думаю. 15 мая. Сегодня на службе срочные работы. Едва выбралась к 11 часам. И с утра без хлеба, на одном обеде из столовой. А обед - суп из овощей и больше ничего. Конечно, вода-водой. Шаг за шагом плетусь по потемневшей, теплой улице. Кажется, вся пере- полнена народом. Вспыхивают в полусвете белой ночи огоньки папирос у гу- ляющих. Жужжат над ухом веселые фразы. Но ничего ясно не вижу, ничего ясно не слышу. Кружится голова, и чувствую с болью бьющееся сердце. Остановилась на Николаевском мосту и засмотрелась на воду. Облокоти- лась на чугунные перила всем телом и закрыла глаза. Сразу закружилась голова. И какая-то новая боль над бровями. Открыла глаза и попала на зеленый сигнальный огонь под мостом. По- дальше красный огонь. Господи, взять бы да броситься в воду. Кто пожале- ет о такой девчонке? Папа скупой, черствый. Обрадуется, что от лишнего рта избавился. И только. Все равно, может быть, придется умереть с голо- ду. Что-то плеснулось внизу. Видно, как на светлой воде пошли круги. На- верное, большая рыба плеснулась. Нет, нет, не могу! Там же рыбы большие. В тело вопьются. И раки еще черные. Фу, гадость какая!.. Не могу, не хватает решимости. Совсем я трусливая. Девчонка совсем. А дома все спят. Митьке с Тонькой никакого дела нет до меня. Папа тоже не встретит. На- верное, храпит уже. Хоть бы самовар кто поставил да чаю приготовил. Ник- то, никто... Долго звонилась... Верно, верно: все спят. Никому нет дела до меня. И вдруг голос... Так и вздрогнула. Еще не ответила себе, чей же это голос, а сердце уж забилось, затрепетало, как безумное. - Мама, мама, мамочка, это - я, Фея... - Феечка, родная моя, здравствуй! Здравствуй, доченька... Судорожно рыдаю у ней на шее. Ах, мама, мама, милая моя мамочка! И сквозь слезы чувствую, что мама встревожена. - Ну, что ты, Господь с тобой? Феечка, родная моя доченька, что ты? Не плакать, а радоваться надо. Пойдем в комнату. - Ах, мама, мамочка, как тяжело жить без вас. Я больше никогда не бу- ду жить без вас, никогда, никогда... - Ну, ну, успокойся, моя хорошая, бедная доченька. Все прошло, все. Садись-ка лучше, покушай. Господи, а на столе и творог в боченке, и рыжики, и хлеб деревенский. И чай мама приготовила для меня. Ем за обе щеки вперемежку со словами и слезами. - Ой, мама, скупой какой, черствый он стал. Как тяжело жить без вас. Тонька ругается, ворчит на папу и на меня тоже. Я больше не буду жить без вас... - ...Ешь, ешь, моя хорошая... - А папа еще овшивел. Это от голода ведь, мамочка? - Да я уж видела. И ума не приложу, что это с ним сделалось? И нас-то с Борькой встретил: ровно бы и рад, ровно бы и не рад, что мы приехали. - Не рад, мамочка, не рад. А Борька спит разве? Экий, даже не дождал- ся меня. А к

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє