▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ами разъедает она кожу, и прикидывается опу- холь. Так вот живут тут. По праздникам, по утрам, тише еще чем в будни. Только к полудню люди начинают вылазить из разных холодняков, темных горниц и из голбцев - всклокоченные, жаркие, потные. Спросонок долго скребут затылок заскоруз- лой пятерней и чешут о притолку или городьбу спину, щурясь на солнце. А потом плетутся на полянку под три хиреющих кедра. Тут и напротив через дорогу, где лежат бревна у школы, - клуб. Тут все вопросы разбираются и решаются всякие дела. - И как это тебя угораздило, Филька: таких конев стравить? Филька - малорослый мужичонко, с реденькой бородкой и наболевшей му- кой в слезящих глазах - притискивает оба кулака к хрипливой груди и кряхтит, как зубами скричагает: - Да-ить чо ты сделашь!.. Рок на мою жись, проклятый!.. Упавшей, подгнилой березой третеводни задавило у него две лошади в плугу. - Рок тебе. Садовая голова. Сколь годов пласташь ты это поле - ужли не видал, не дотяпал. - О-ох! - вздыхает Филька, тряся кудлатой головой. На щеке до уха подсохшая царапина и черный сгусток у брови. - Тебе бы загодя подпилить - одна польза была бы: дров до двух сажен выгнал бы. Ы-ых вы, хозява... - По-одпи-илить... Сам с усам - тоже не пальцем деланы. Чужу-то беду руками разведу. И што вы, братцы мои. Иду этто я на плуг-от налегаю... а она - хряс-сь!.. Еле сам ускочил, а коней враз завалило: тольки што дрыгнули раз ай два... И самого-то вицей садануло. - Эх, ты... тюря. Голову бы те отпилить - по-крайности животны-те жи- вы были бы. - Все равно теперь, старики, пропадать мне. Куды я с одной кобылой да еще жеребой?.. - Да уж нонеча не укупишь конев-то. - Ку-уды те. 20-25 пудов ржи просють за одер... а пуды-то нонеча... - Ноне не пуды, друг, а хвунты. Хлеб-от весь выкачали в момент. - Прошлый раз очередь отводил я: военкома Елгайского возил. Дык в во- лости мне отрезали: тридцать хвунтов, грит, на душу. - 30?!. - 30. А мне чо этот хвунт-от их на день. На экой пайке посидишь, и с бабой спать прекратишь... В густой пластовый разговор, как под лемех корень ядреный, вплетается высокий молодой мужик. Партийный. - Тут и есь, што не до баб. Сколь размотали за империстическу вой- ну-то. Все с мужика тянули. А Колчак-от сколь позабрал, пораскидал, по- пережег, па-адлюга. А теперь Совецка влась повинна? Знамо - вам не по нутру. Потому она всех ровнят. Чижало ей - а она ровнят. - Ково она ровнят-то? Чо ты от мамки отвалился только што, лешман. Ро-овнят. Тебя да меня - деревню. А город-от, брат, живе-от. Комисса- ры-те почище урядников орудуют. - Ну, это уж неправда, - говорит Иванов, - вам хоть по фунту на день, а в городе и того нет: 25 фунтов - самый большой паек, ответственный, а больше - по 10 получают. У меня знакомый - заведывающий отделом народно- го образования, старый коммунист, на всю губернию человек, - а дома фор- менный голод. - Ой, чо-то сладка-складка, да жись - горька, - ввернул мужик, глад- кий с быстрыми светлыми глазами. До трех-четырех работников раньше дер- жал - Егор Рублев. - А вот - верно. Да вы вот нас за начальство почитаете, - а ну-ка, какая у нас мука-то. Задохнулась, говоришь? Порченая? Сам же приценялся к ней: продай говорит, Федор Палыч, на мешанину скоту. А? - Чо ты сказывашь нам, Федор Палыч. Кабы сами не спытали. Приедет ми- лицеришка поганый, ничто ведь - тьфу! А ты ему ковригу накроши. Сам-от на хвунту, а ему - ковригу, вишь, да мясца, да самосядочки. Так - не-так, говорит, - живо в буржуя оборотню. - Начальник милиции ко мне заезжал восет, - поддержал Рублева лавоч- ник Хряпов. - В обед вокурат. Ну я ему, конешно, отвалил: садись, грю, господин-товарищ, с нами полдничать. Однако, говорю, как на меня самого фунт, - то хлеба, грю, взять негде. Не обессудьте уж, милай... Без хлеб- ца. Ха! ха! ха! - Го-го-го! - повеселели мужики. - Дык што ты. Позеленел аж весь. Грозится теперича: я, грит, у тебя ишо пошарю в голбце-то. Романовски, грит, у тя там припрятаны, злое се- мя. - Ну, это отдельные случаи, - вставил Иванов. - Мы, ведь, должны по- нять, что пока еще все налаживается. Советская власть тут не при чем. - Да она кабы Совецка-то. А то камунисты правят. И кто это таки - ка- мунисты? - Неужели до сих пор еще не разобрались? Да вот вам товарищ Василий скажет. Он в ячейке состоит - должен знать. - А хто ему поверит-та? Он в своем антересе. Вопче - в ячейке у нас одна голытьба да сволота. Безлошадны. Один дурак Петрунин в камуну-то эту влез, из домовитых, - заязвил опять Хряпов. - Знам мы их. - А ты не забегал? - взъярился партийный Василий. - Да тебя, кровосо- са, мы и не припустим. - Да нихто и не идет к вам, жиганам. - Ну, а сами-то вы почто не вступаете? - спросил Иванов прочих мужи- ков. - Ну, нет, брат. Мы за большевиков. А камунисты нам ни к чему. За большевиков мы и муки принимали, и супротив Колчака стражались, с кольями шли. Кто у нас тут не порот-то! А сколько в борах позакопано. А в острогах посгноено... И-и-и! Все за большевиков. - Да, ведь, большевики - это и есть коммунисты. Но мужики только в бороды ухмыльнулись: не обманешь-де. - Мы за большевиков-то, браток, всей деревней семь месяцев бегали по тайге. Ужли не разбирам? - Чо тут. - Мы ту партею досконально знам. А эта - друга. Так и не убедил их Иванов. - Ты, говорят, пожалуй, и сам-от не камунист-ли? --------------- Вчера всей деревней ходили поскотину поправлять: кой-где нарушена бы- ла, жерди новые вырубали, кустами и вицами переплетали. И техник Иванов не ходил на болота - дома остался: инструменты выве- рять, а прочие техники план наносили. Вокруг Иванова ребятишки сгруди- лись, а он в трубу на рейку пеструю посматривает да винтики подвертыва- ет. Мимо, гремя ведрами, Варя Королева ходит, огород поливает и девичьи песни распевает малиновкой красногрудой. Ребятишки дивятся: - Дядинька, а дядинька, ужли ты столь далеко видишь цифры-то? - А как же: стекло в трубе увеличивает и приближает. - Дядинька, а мне можно поглядеть? - Валяй. Да один-то глаз прищурь. Мальчонка закрыл веком глаз и пальцем, как камнем, придавил. - Ох, как близко... Вот, язви-те. Ну, вот пальцем дотронуть, - протя- гивает он руку вперед. - Петька, постой я... - Ух! Красны, черны метки... ох, леший. - Серя, и мне хоцца, - тянется девчонка Аксютка. - Куды те. Чо ты понимашь! А Варя опять с ведрами мимо идет: юбка высоко подоткнута, босая, и белые круглые икры чуть подрагивают. Косится на инструмент. - Может, ты, Варя, хочешь взглянуть? - обращается техник к девушке: "Чем бы ее задержать, ближе побыть и слова ее, молодостью и здоровьем обволокнутые, послушать? Слова - как медовые пряники, вяземские". Та ведра на-земь поставила и коромысло возле уронила. - Ай и в-сам-деле позволь поглядеть, Федор Палыч, - нагнулась и, нем- ного погодя: - Ничо я не разберу че-то. - Да ты оба глаза таращишь. Стой-ка, я один тебе закрою. Встал слева, одну руку положил на ее плечо, как обнял, а другую - ле- вую - приложил к глазу. Потом чуть выдвинул объектив - переднее стекло: лучше у ней, поди, зренье-то. - Ну, что? Видишь что-нибудь? Сам почему-то нагибается к ее голове и голос понижает. От волос ее аромат, теплый и расслабляющий, бьет ему в ноздри, и оба молодые тела в мгновенном касаньи бурливо радуются и замирают. - Не-ет... ааа... вон... Глико - близко как. И ярко, лучше, чем так... Дыханья их уже смешиваются, и лицо Вари начинает пылать. - Ну, еще что видно? - А вон кедровина... чуть эдак поводит иглами... И тонюсенькие нитки там вперекрест... Потом она тихонько подымает голову и, уже смущенная неясными прибоями крови и сладким томленьем, берется за коромысло и мельком из-под него вскидывает влажные глаза на Иванова, а тот неверными руками зачем-то ос- лабляет винты штатива. - А почему это, Федор Палыч, кверху ногами кедровину видать? - В трубе отраженья перекрещиваются: с корня-то сюда, а с ветвей сюда падает; и ломаются на стекле-то - первое вверх идет, а второе вниз, - дрогнувшим голосом радостно отвечает он, а в потемневших зрачках колы- шется просьба: "Варенька, милая, ну постой, побудь еще маленько"... Но она уже вздевает ведра и, медленно повернувшись, покачиваясь, ухо- дит, - только у калитки бросая косой, осторожный взгляд назад. А Иванов сызнова инструмент устанавливает: ни к чему поверка вышла - не те винты крутил он. 3. Буйно цветет тайга под голубыми небесами. Коричнево-серые кедры расп- ластали темно-зеленые лапы, а в них - как в горсти - торчат мягкие, жел- товатые свечечки. Лиственница, пушистая и нежная, тихонько-молодо тулит- ся за другие дерева, но парная нежность ее звездистых побегов, кажется, липнет к губам. В свеже-зеленых болтливых сограх, смешливых и ветреных, как в ушах молодух, болтаются праздничные хризолитовые сережки, а боярка кудрявит- ся, что невеста, засыпанная белыми цветами. Веселый сладкий сок бьет от корней к верхушкам. Не ведая ни минуты покоя, как хорошая "шаберка", шумит-шелестит ше- лестун-трава, и ехидная осока то-и-дело облизывает резучий язычок. А там вон, по елани*1, побежал-повысыпал ракитник-золотой дождь, и кровохлебка радостно, как девчонка, вытягивая шею, покручивается теп- ло-бордовыми головками и задевает ладони. Будто девушка-огородница жест- коватыми, горячими от работы пальцами водит по ней: Сорока-белобока На пороге скакала... Вон по мочежинам, по кочкам болотным, не моргая венчиками глазастыми - вымытые цветы курослепа и красоцвета болотного; курятся тонкие строй- ные хвощи. Голубенькие цветики-незабудки, как ребята, бегают и резвятся у таловых кустов с бело-розовыми бессмертниками. А там по полянам, опять неугасимо пылают страстные огоньки, которые по-другому зовутся еще горицветами: пламенно-пышен их цвет и тлезвон- но-силен их телесный запах, как запах пота. А в густенной тайге медовят разноцветные колокольчики, сизые и желтые борцы, и по рямам*2 таежным кадит светло-сиреневый багульник-болиголов. Полна тайга и без того запаха, света и шума, мается сожитием плодо- носным, ломится мятежным ростом она, - а как прибежит ветер-ветреный - без умолку загуторят лесины курчавые, зарукоплещут еще могутнее травы, и зверино-нежный дух всего этого дикого пиршества облаком заклубится, за- волокет, ширится и ломит сердце человека, кружит голову заботную, а жар- кая кровь гонит по жилам и стучит в каждой точке тела, как озноб. Вспенивается, шумотит-шепечет и вспучивает тайга, как медовая на дрожжах брага в корчаге - ароматное, густое, одуряющее питье - и емкими жбанами разносит его земля по пиршественным столам своим. Невидный, на солнце скрытный, огонек полизывает сырые и отиненные палки вперемежку с сушняком - курится. Над осокой повисла жерлица, а Иванов с удилищем в руках над самым куревом _______________ *1 Елань - места, лежащие выше уровня болота и потому сухие. *2 Рям - лесное болото. рыбачит тут, у перехода через Баксу. Ворот расстегнут и фуражка сброшена. С чащи волос спущен платок носовой - от комаров и прочего. Не жил еще, можно сказать, Иванов. Политикой не интересовался: нечего тут - все само-собой дойдет. Крепок и здоров - он. Никому и не в чем за- видки ему ростить. Неловкий и не больно речистый - успеха у вертлявых городских барышень не имел: стулья корежил, занавески локтями обрывал и на юбки наступал. Как есть - сын тайги, блудящий. Сейчас вот только чует: бродит в нем сила с полыхающими знаменами, и терпкие запахи мутят голову. "Земля моя! Мать и возлюбленная до конца моих дней. Корнем цепким и мясистым вновь прирастаю. Люблю я тебя навеки за широкую грудь с черными сосками, в которых не иссякает кормящая сила". Тут, у жердин через Баксу, уселся рыбачить Иванов. Почему? Кто его знает! Не потому ли, что Варя Королева - это ему известно - вчера под вечер ушла к крестному в заболотье? А сегодня воскресенье - игры в Тое будут. В аире-траве полоснулась щука. За кем она? За серебряно-чешуйным че- баком, или за розоватой сорошкой? Клюет... Тихонько этак дернулся-нырнул поплавок и затих. А спустя немного по- вело-повело его по воде в сторону. - У-гу. Окунь зацепился. Тянет Иванов, тяжело гнется черемуховое удилище... Раз! Пузырьком всплюнула речная гладь, и затрепыхал в воздухе, шлепнулся о тинистый бе- рег в траву красноперый окунь, зашуршал. - О-го! Фунта полтора вывесит, пожалуй... А с того берега, из-за пихтовой стены подходит звенячий девичий го- лос, и верхушки трав перебрасывают шорох далеких еще шагов: Вырастала, вырастала Белоталом у Баксы. Никому не расплетала На две косы волосы. Распалось что-то, застонало в груди у Иванова. Полыхнула огнем кровь, и весело затрещало сердце. Или это курево разгорается, и пламя лижет подсохшую траву? Задорно в ответ закричал он через струистую речку, перебивая: Бор горит, сырой горит - Во бору сосеночка... Ох! Не сполюбит ли меня Кака-нибудь девченочка-а!.. Понесся его крик по таежной дреме, и сразу смолкло пенье за рекой, за пихтовой стеной. Но зато показалась по тропке на берег и сама Варя. В холщевой кофте и красной с белыми разводами-цветами юбке; коты тяжелые у нее в руках с ромашкой и пуговником-цветком, а ноги босые, и смотрит она к Иванову. А тот как ни в чем не бывало - будто не он - не видит, сидит, удит. Раздумчиво остановилась Варя у жердей - не спроста. Потом пробуя за каждым разом, - горбом стоят жерди, хлипкие - перешла Баксу. А итти ей мимо техника - не миновать. - Здрастуй, Федор Палыч. - Здраствуй, Варвара Дмитревна. В гости ходила? - смотрит он в нее, как в глубокую воду, а сам не может рта закрыть, улыбается. - Рыбу вот ужу. - К хресному ходила... - утверждает она. - Удишь, удишь - а ужинать чо будешь? - прыскает девушка вслед за тем, быстро минуя рыбака. Но тонкое удилище просовывается по траве меж поспешных крутых ступ- ней. Конец его с громким хрустом ломается, но и Варя кренится, пробует удержать равновесие, а тут Иванов подхватывает ее и, жарко прижимаясь, силком усаживает рядом. - Ты смотри. Не на такую напал ведь... - задыхается Варя. - А что? Мне вот одному скучно удить - ты и посиди рядом. - Чо мне с тобой сидеть, леший? Пу-уусти. Ты ведь образованной. - Это не проказа, поди-ка... Сто-ой - ишь ты! Ты, ведь, славная, Ва- ренька: пожалей меня... Ну, сама подумай. Сижу я один да рыбу ужу. А мне охота чать поглядеть вот в такие ясные глаза и любиться охота. Кровь, как у всех - не рыбья. - Ох, ты, язва, куды гнешь! Ай - да пусти... ну, пусти ли чо-ли! - полусердито-полужалобно просит Варя. - Ты чо думашь?.. И, срываясь пальцами, пытается рознять цепкую руку от талии. Вывора- чивается, как налим, всем телом, и красная с цветами юбка заголяется, обнажая стройное, сильное колено с чуть темной чашечкой. Как тайну! Но где же! - Ты чо же это, язви-те, - блещет она испуганно серыми глазами, сдви- гая жгутовые брови. - Видал, как я Семку-то восет спровадила? - Варя... родная... Ей-ей вот, ничего я не думаю... ничего не сделаю тебе. Попросту я... Пела вот ты сейчас про рябину, а сама ты - ярый че- ремуховый цвет... Белотал медовый... Вишь, ты какая... радостная... так и брызжет от тебя... Жалко тебе. Все равно в воздух уходит. - Ох, ты, леший... ласый какой. Пусти, однако - некода мне. - Праздник сегодня - куда спешить? - С тобой вот сидеть! Пп-а-а-ра - кулик да гагара... Давясь смехом, вывернулась все-таки она и, тяжело дыша, встала в двух шагах, - оправляясь, залитая вся темным румянцем. А Иванов откинулся на спину и закрыл глаза от солнца или чего другого. Тысячи бы часов лежать так и чуять там за головой вешнее земное счастье! - Варенька! - с закрытыми глазами медленно, как черемушник начал при- гибаться он. - Ты только взгляни вокруг. Как земля разубрана, разукраше- на. Небо - голубое, глубокое - опрокинуто. И Бакса течет-журчует по тра- вяному дну - тихая, ласковая... Дышишь, как над брагой стоишь... Тут он повернулся на живот и глянул на нее снизу вверх, а она лепест- ки теребила-обрывала, и видно было, по нраву ей стоять так и слушать. - Давеча, как запела ты - брага эта запенилась вся... сразу... А выш- ла к мосткам - в сердце и в голову духом ударила мне. - Ай, больно ты липуч на речи, леший. Подластиться хошь. - Ничего я не хочу и ничего не думаю. А вникнуть - так и правда: от тебя радость-то вся густая... Пожалуй, что и у мостков-то то для тебя присел. Ждал - вот, мол, ты обратно в деревню пройдешь... - Ишь, леший!.. - ...посмотреть хоть, пригубить хоть у ковша-то: ты, ведь, что ковшик золотой. Брага-то кругом, да как ее выпить? Гляжу, - а ты несешь ков- шик-то. - Темно и несуразно баешь ты, как спишь... - прошептала вдруг девуш- ка, почему-то оглянувшись. - И ни к чему все это. Ты-то и в-сам-деле, может, спроста, а люди-то живо на что свернут?.. Ну тя... Отступила несколько шагов, повернулась и быстро-неровно пошла к де- ревне. Вы, березовые дрожки - Крашены, окованы. Пристает ко мне, подружки, Техник образованна-ай... - насмешливо донеслось до Иванова уже из кедровника. А он лежал и - верно что - ни о чем не думал, чуя только: мерцает темная кровь, и сердце вытягивается в звонкую, тонкую струну за уходящей девушкой... --------------- Целый день он после того из окна видит, как она сидит с пестро-разря- женными девками на бревнах против школы. Девки, как белки, грызут кедро- вые, каленые орехи. Немного поодаль ломятся парни в черных пиджаках, яростно-цветных рубахах и в густо смазанных дегтем сапогах. Болезненный, бледный парень-гармонист без перерыву оглашает деревню переливчатой та- ежной частушкой. Парни отдельно - девки отдельно: согласно этикета. Один Семен его частенько не выдерживает, зубатит с девками, балует: скорлупу ореховую за шиворот спустит, либо платок расписной с головы сорвет и подвяжет старый пенек на поляне. Хохот и гуд толкаются по ней. Больше всего льнет Семен к Варваре Ко- ролевой, будто невзначай - с намереньем - на коленки к ней садится и мгновенно слетает оттуда под общий визг и смех девок. Самостоятельно держатся от прочих и три новобранца - они "гуляют". Выходит и Иванов на поляну и подсаживается к гурьбе мужиков, беседую- щих чинно, степенно и вразумительно. Одна и та же тягучая, темная, как сусло, тема: - Оно бы, собственно ничаво... и мы к тому подписуемся, значит, под Совецкую влась. Крови сколь за ее пролили. Противу белой банды стража- лись. Ну, а как теперь - камунисты - это не для хресьян. - Верно это ты, Егор Проклыч. Взять хушь бы: опять вот агент наежжал, в Сельсовет наказывал. "Товариш, грит, председатель. Распублика, грит, в разрухе погрязла - помогти надо". А я яму: разумется, говорю. Горя, тольки вот, необнаковенныи народу были. Обядняли. "Мда-а, грит, это мы смекаем. Ну, а промежду прочим, с вас, грит, доводится вот эстолько яиц, масла, шерсти". А рази столь есь курей, штоб эстолько высносили. - А шерсь-то: сам вот в одних варегах зиму промотался, а им выложи за здорово живешь. А теперь и овца-то не та... - Мда-а. С ей боле как двух хвунтов не сострижешь. А он себе в кни- жечку смотрит. "Вот, грит, у вас сколько овец, и с каждой овцы, грит, по хвунту". А на кой ее ляд ростить-то тады, овцу-то, - ныл председатель Сельсовета. Ни рыба, ни мясо - мужик. Выбрали его так, что таскаться ни- кому неохота было. - А мясо-то:

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє