сказала Марина.
     - Мне кажется, что он и был таким, - сказала Татьяна.
     - Ну, теперь с начерталкой глухо-наглухо! - сказал Артамонов.
     С физикой  выходило наоборот. Там жизнь прижимала к земле  Ярославцева,
которого Татьяна за маленький  рост прозвала Малоярославцевым.  По  третьему
закону   Ньютона   на   всякое   действие   объект   отвечает   равным   ему
противодействием, только с противоположным знаком.
     Ярославцев  с  первых  дней  намеревался приглянуться  первокурсникам и
полюбить их. Решетнев сводил на нет происки чувства. С тех пор, как Решетнев
задал физику вопрос о периферийных  последствиях черных дыр, самым  страшным
для  лектора  стало  приближение  конца  лекции.  Поначалу,  когда  Решетнев
осваивался на  потоке,  Ярославцев с чувством исполненного долга посматривал
на  часы,  стрелки которых аккуратно  продвигались  к  звонку.  Теперь  ждал
окончания лекции, как напасти.
     По всем правилам педагогики лектор, прочитав материал, должен спросить:
какие  будут вопросы? или  :  нет ли  вопросов  по новому  материалу? Раньше
Владимир Иванович  спокойно  бросал в  аудиторию эту  риторику.  Не глядя на
студентов, складывал  в  папочку  свои  шпаргалки.  Одновременно  со звонком
завязывал  тесемочки. Никто  ничем  не интересовался. Всем  все  было  ясно.
Теперь  жизнь  пошла  сложнее. В  конце  лекции вставал  Решетнев и  загонял
Ярославцева  в такие  уголки вселенной,  куда  еще  не дошел солнечный свет.
Похоже, таким  образом Решетнев расквитывался с  высшей школой  за неудачное
поступление в московский институт космических исследований.
     Ярославцев   был   вынужден  выслушивать   вопросы,  на  которые  наука
рассчитывала ответить за рубежом  двадцатого столетия. Очки физика  сползали
на  кончик  носа,  начинавшего непоправимо синеть, лоб равномерно покрывался
испариной.  Ярославцев пыжился, не желая ронять себя в глазах  аудитории, но
спасительного звонка  не  следовало.  Владимир  Иванович обещал  ответить на
заданный вопрос на следующей лекции и  сразу после  занятий бежал  в научную
библиотеку покопаться в  специальной литературе. Ничего путного не  находил.
Да и не мог найти. Проблемы,  волновавшие Решетнева, не  встали во весь рост
перед жителями Земли. В ученом мире по ним не было даже гипотез.
     Жизнь  Ярославцева дала трещину. Он продолжал  преподавать без  всякого
энтузиазма. Решетнев был  неукротим.  Как только в  конце  лекции выдавалась
свободная минутка, он тут же возникал над  физическим спокойствием аудитории
и задавал очередной безответный вопрос.
     Задумав  смотаться  на  белые  ночи  в  Питер,  Решетнев  устроил  себе
блиц-сессию.  Сдал в  день четыре  экзамена.  Досрочно  получил  пятерку  за
реферат по химии, отхватил  зачет по истории КПСС, сдал математику и  пришел
на физику с другой группой.
     - Можно  я  сдам  досрочно,  у меня  путевка  в Петергоф?  - спросил он
Ярославцева.
     -  Тащите  билет,  -  сказал  физик не  очень доверчиво.  Решетнев  без
подготовки набросал формулы. Что  ему  элементарная  физика, когда он  вовсю
занимается физикой космоса и макрочастиц?!
     - Я не могу вам  поставить  даже  четыре, - сказал  Малоярославцев,  не
глядя   на   формулы   и   вспоминая   неловкости,  которые  испытал   перед
неразрешаемыми вопросами.  -  Судя  по  зачетке, вы готовились  в эти  дни к
химии, математике,  истории. Можно с уверенностью сказать, что физику в руки
вы не брали. Три балла.
     Решетнев не  стал возражать. Мелочным он не был. Он помнил, что говорил
по этому поводу Бирюк. На пять знает физику - бог, на четыре -  профессор, а
студент, естественно, не больше, чем на тройку.
     Слух  об  этом  пронесся  по  всему  курсу.  Невероятно  в день  четыре
экзамена! Приходили любопытные, смотрели - действительно! Одно и то же число
стояло в зачетке в столбик четыре раза.

ДЕНЬ
     ДОНОРА

     Внеаудиторную информацию в 535 комнату по охапочке приносил Бирюк. Мало
того, что он руководил "Спазмами", он  тащил на костлявой спине все. Младшие
курсы.  Сколько зачетов было сдано по его  рекомендациям! Сколько новых  дел
акклиматизировалось   в    среде   последователей   с   его   легкой   руки!
Преемственность  поколений  в отношениях  с Бирюком  проявлялась  более  чем
наглядно. Он слыл за отца родного. Был старше всего на два года, а казалось,
что на три.
     Осведомленность  Бирюка  в  учебных  и  бытовых  вопросах была  намного
пространнее поля его конкретной деятельности. Но еще шире  была номенклатура
увлечений.  Чем  он  только  не  занимался!  Моржеванием,   ходил  в  кружок
диссидентов   по  изучению   английского,  собирал,   но  не  мог  сохранить
всевозможные  коллекционные вина. Разводил на балконе  петухов  всех мастей,
чтобы рассветы  походили  на  деревенские,  упражнялся в скульптуре.  О  Дне
донора  оповестил  всех  тоже  Бирюк.  Не  только  оповестил,  провел  целую
агиткампанию.  Матвеенкова  уверял,  что  именно  им,  моржам,  сдача  крови
полезна,  как  никому.  На  репетициях  подбивал  к  процедуре  Гриншпона  с
Кравцовым,  окольными  путями  доказывая,  что музыкантам донорство заменяет
любые экзерсисы.  Не  удовлетворившись  намеками,  накануне  Дня  донора  он
специально  пришел  в 535  комнату,  чтобы  вплотную  призвать  подшефных  к
завтрашнему мероприятию.
     -  Очень  выгодное дело,  я вам  скажу,  -  приступил он к  вербовке. -
Во-первых, не идти на занятия, во-вторых, стакан кагора,  чаек  с печеньем и
талон на обед.
     - Ты что, с голоду пухнешь? - спросил Артамонов.
     - Дело,  собственно,  не  в  корме, главное  -  дают справочку на  день
гульбы.
     - Будто нельзя прогулять без справки! - сказал Решетнев.
     - Одно дело гулять по-волчьи, другое - отсутствовать официально.
     - Не  пойму,  какой  смысл сдавать в  институте,  если можно  пойти  на
станцию переливания? Записаться в регулярные доноры  и  иметь сотни  справок
плюс червонец? - спросил Фельдман, зашедший в гости вместе с Матвеенковым.
     - Видишь ли, здесь только формально безвозмездно, а на самом деле очень
даже возмездною. Деканат  всех сдавших  берет на  карандаш  и  потом  выдает
денежки, но  уже как бы  не за  кровь, а  за  участие  в благородном порыве.
Получается очень редкий  случай:  безвозмездно и  в то же время за деньги. И
совесть чиста, и лишний червонец на расходы.
     - Ладно, уговорил, я иду, - согласился Фельдман.
     - Я же говорю, очень выгодно. Я каждый год сдаю по два-три раза.
     - Ты и без  того  весь  светишься, -  сказал  Забелин, передиравший  на
тумбочке курсовик. - За удочку упрятать можно.
     - Сам удивляюсь, желудок у  меня  что ли с фистулой,  -  пожал  плечами
Бирюк. - Ем, как на убой, и хоть бы грамм прибыли..
     -  Да,  лица на тебе, так  сказать...  э-э-э...  совершенно  нет, -  на
удивление  отчетливо  сказал Матвеенков, не  переставая изумляться, как  это
люди могут без стыда выходить на улицу при такой худобе.
     - А зачем иметь лицо  шире вокзальных часов? - не остался в долгу Бирюк
и похлопал Матвеенкова по щеке, словно долепил из глины его физиономию. - Ну
что, будем считать, договорились? Как думаешь, Мурат?
     - Такой обычай нэт Тыбылыс.
     - Его кровь не годится,  - заступился  за горца Артамонов. - Ни с какой
другой она не будет совместима по температуре. Слишком горячая.
     - А ты сам-то пойдешь? - спросил Бирюк Артамонова.
     - Я боюсь.
     - Это, ну, как сказать, в принципе, совсем не страшно, - опять вмешался
Матвеенков с такой  наивной  простотой,  словно  считал, что  кровь у  людей
находится в желудке.
     Утром  у  институтской  поликлиники  собрались  все,  кто  был согласен
заплатить кровью за стакан вина, обеденный талон и двухдневную свободу.
     Бирюк,  как ветеран  донорского  движения,  перемещался  от компании  к
компании и настраивал народ на наплевательское отношение к потере крови.
     -  У вас  комары  за  год больше выпивают,  - приводил он самые крайние
аргументы.  Наконец,  доноров завели вовнутрь  и начали систематизировать по
группам крови. Фельдман был единственным, у кого группа оказалась четвертой.
     - Самая жадная кровь, - заметила молоденькая  медсестра, -  в нее можно
влить любую, а она подходит только к самой себе.
     - Я надеюсь, расценки на все группы одинаковы?
     - Вы же сдаете безвозмездно! - возмутилась сестра.
     - Это я так, к слову, - отвертелся Фельдман.
     Бирюк продолжал руководить. Он советовал не  торопиться,  побольше пить
чаю с печеньем, что повышает содержание  в крови  какой-то  ерунды,  которая
делает кровь более  ценной. Матвеенков бравировал перед входом в клиническую
лабораторию.  Сосисочки  его  пальцев мелькали  то  тут,  то там,  выказывая
полнейшую невозмутимость.
     - Мне, собственно, чего-чего, а это - пара пустяков, тем  более лежа...
-  выводил  он  прощальную  руладу.  У  кушетки  его   объяло  что-то  вроде
катаральной горячки,  и  сосисочки его пальцев  заметно обвисли.  Матвеенков
грозился  упасть на ящик с пробирками, но сестра нацелила его на кушетку,  и
он,  как  показалось лежащему рядом  Решетневу,  с радостью рухнул  на  нее.
Матвеенкова вынесли.
     - Адипозо-генитальная дистрофия,  - установил диагноз Бирюк  и  призвал
остальных не волноваться.
     Подтолкнув Артамонова  на  ложе,  предназначавшееся Матвеенкову, он сам
улегся вслед  за Решетневым.  Несмотря  на бирюковскую худосочность,  сестра
только с  третьей  попытки  воткнула  иглу,  куда  надо,  и  включила  отбор
жидкости.
     - Вы хоть каким-нибудь видом спорта занимаетесь? - спросила она, словно
находясь в морге.
     -  Тяжелой  атлетикой, видите,  как  тяжело  дышит,  ответил за  Бирюка
Артамонов, чтобы отвлечь себя от невыносимой красной  струйки, бьющей ключом
из вены тяжелоатлета, тщедушная  фигура которого могла  переломиться пополам
при  одном виде  штанги. Мучкин пообещал министерству  здравоохранения целый
литр, но у него не взяли ни капли, подвела желтуха.
     -  Вот  так всегда, задумаешь какое-нибудь доброе дело,  и на  тебе,  -
сказал он с сожалением, что болезнь Боткина нельзя диссимулировать.
     Климцов отнесся к сдаче крови брезгливо, как к клизме. Он мог  пойти на
любые страдания, лишь бы  отмазаться от  подозрений, что он, как комсорг, не
потянул такого простенького дельца. Климцов  боялся,  что его за  что-нибудь
отчислят из  комсомола, а значит, и из института. Два года таскать  сапоги в
армии было для него страшнее потери всей крови.
     Большинство доноров рассталось с кровяными тельцами бесстрастно.
     Фельдман  просунулся в  дверь  последним.  Его  лицо  занялось  красной
волчанкой.  Предвкушая   реализацию   обеденного   талона  и  перспективного
червонца,  он  заставил  себя  улечься  на   кушетку  с  некоторым  подобием
удовольствия.  Он пытался даже улыбаться сестре, ненавидя ее  за то, что она
без всякого чувства и сожаления воткнула иголку и стала читать книгу, ожидая
наполнения  пузырька.  Фельдман  слишком плохо знал свой  организм, который.
находясь  постоянно  в  граничных  условиях,  выработал добротную  барьерную
функцию без  всякого ведома хозяина. Сколько Фельдман ни  дулся, сколько  ни
пыжился,  ритмически  работая кулаком, больше  трети стакана его кровеносная
система  выделить  пострадавшим  не  смогла. Стало  понятно,  что нет  таких
ситуаций,  где бы Фельдману  не удалось остаться  самим собой. Он всегда был
горой  за  друзей,  заботился  об  их  пропитании,  об  оснащенности комнаты
предметами первой  и  даже второй  необходимости,  всегда  что-то  доставал,
выбивал  через профком, но из своего  кармана на общий  стол не  выложил  ни
рубля. И все-таки умудрялся слыть за друга. Ставил себя так, что все прощали
ему путаницу в понятиях "бесценный" и "бесплатный". Разные бывают организмы.
После сдачи Бирюк сказал:
     - Это дело надо проинтегрировать, что ли...
     Реновацию проводили  в 535 комнате.  Восстанавливались  все.  И те, кто
сдавал, и те, кто воздержался. На мероприятие напоролся студсовет. Участники
получили по последнему предупреждению  перед выселением без права поселиться
в общежитии когда-либо еще.
     - Н-да, с  этим дурацким студсоветом надо что-то решать, - призадумался
вслух Рудик.
     - Я буду говорить об этом на ближайшей сессии ООН! - сказал Артамонов.
     - Есть  только  один способ, - сказал  Бирюк.  - Вам необходимо  купить
настенный календарь. Выделите кружочками и  подпишите знаменательные даты. В
принципе,  они  почти ежедневно. Допустим, в  один прекрасный  вечерок,  как
сегодня,  заходит  к  вам с  тыла  студсовет,  спрашивает, по какому  поводу
банкет.  Вы подводите его  к календарю и тыкаете  носом в  день рождения или
смерти такого-то  или такой-то.  И все. Инцидент исчерпан. Принимать меры не
имеют права.  Наказывать  за бокал, поднятый в  честь Бабушкина или, скажем,
какой-нибудь  парижской коммуны, просто нельзя. Это будет  котироваться  как
политическое заявление со стороны студсовета. Их упекут в один момент.
     Завершение Дня донора пошло как по маслу. Бирюка отвели домой  только к
полуночи. На протяжении всего пути он порывался в сторону поймы, чтобы сбить
температуру,   поднявшуюся  так  высоко,  словно  ему   вместо   охлажденной
"Медвежьей крови" влили три бутылки горячей крови Мурата.
     Заполночь  в  желтой  майке   лидера  в   комнату  вошла  Татьяна.  Она
набросилась на всех  с обидой,  что ее никто не оповестил  о планировавшемся
мероприятии.  Ее  красные  кровяные  тельца  явно  устали  циркулировать  по
баскетбольному телу,  снабжая  килокалориями закоулки,  отстоящие от  сердца
дальше, чем 111-ий крайнесеверный пояс в системе  "Союзглавснаба" от Москвы.
Некоторые ее эритроциты  с  удовольствием  отдохнули  бы  хоть с  недельку в
каком-нибудь лилипуте.
     - Алешечкину и то Мучкин позвал с собой!
     - Алешечкину? Да она как мужик! - сказал Решетнев. - А ты субтильная.
     Татьяна  с вызовом развернулась. Крутанутая  пяткой дорожка  свилась  в
архимедову  спираль. Татьяна удалилась,  хлопнув  дверью. Бирюку  предстояло
ответить за  это.  С  Нынкиным  и Пунтусом  после Дня донора стало твориться
неладное. Словно они не сдали кровь, а перелили ее друг в друга,  поменялись
ею. Если встретились они примерно одинаковой упитанности молодыми людьми, то
теперь их диполь, словно устав держаться на сходстве сторон, перешел к новой
форме  симбиоза  - контрастной. У Пунтуса стал появляться пикантный животик,
округлились щеки  и бедра. Самое страшное, к нему перестали идти его роговые
очки.  Нынкин,  наоборот,  стал  более  поджарым  и  смуглым.  Их  суммарная
суетливость отошла к Пунтусу, а за  Нынкиным осталась извечная  сонливость и
бесстрастный взгляд на жизнь.
     Втихаря от группы  они несколько раз  ходили сдавать кровь на областную
станцию переливания.

БИБЛИОТЕКА
     им.ФЕЛЬДМАНА

     В 535  комнату, как  обычно без стука,  вошла Татьяна. Она считала себя
хозяйкой мужского общежития и свободно мигрировала  по этажам. С таким шумом
и грохотом, что Алисе Ивановне  с вахты казалось, будто наверху идут ходовые
испытания седельных тягачей.
     -  Нам  тебя  послал  бог,  -  обрадовано встретил ее  Артамонов. -  Мы
получили новый холодильник. Надо сделать небольшую перестановку мебели.
     - Я к вам за своей книгой.
     - Ее взял Фельдман.
     - Идем заберем, - взяла она Артамонова за руку, как понятого.
     - Если он дома.
     Фельдман был дома. Он только что перекусил и весь отдался пищеварению.
     - Ты, помнится, брал книгу, - начал Артамонов.
     - Какую? - попытал Фельдман.
     - Красная такая, "Анжелика и король", - напомнила Татьяна.
     -  Что-то не  помню.  - Фельдман,  лежа на кровати, перебросил нога  на
ногу.
     - Да ты  что! - набросилась Татьяна.  - Мне  ее  с таким  треском  дали
почитать!
     - Красная? - переспросил Фельдман. - Да, да, припоминаю. Ее украли.
     - Ты в своем уме! Мне ведь больше вообще ничего не дадут!
     - Скажи, что книга совершенно не интересная, - нисколько не сочувствуя,
промолвил Фельдман.
     - Ты припомни,  кто  к  вам  в  последнее  время заходил,  -  уже мягче
заговорила Татьяна. - Может, отыщется.
     - Здесь проходной двор. Разве уследишь, кто _приходит, кто уходит.
     - Что же делать? - приуныла Татьяна.
     -  Ничего. Это уже бесполезно, -  оборвал Фельдман последние надежды на
возврат.  -  В общаге, если что уводят, то  с  концами, - дал он понять, что
разговор исчерпан.
     - Если вдруг объявится, верни, пожалуйста, - попросил Артамонов.
     - Конечно, - обнадежил его Фельдман. - Если объявится.
     Артамонов  с Татьяной вышли, а сожители Фельдмана прыснули в подушки  -
комедия  пришлась  на  тихий час. В сотый раз Фельдман  разыграл перед  ними
подобную драму. У него было пристрастие собирать книги именно таким способом
- попросить почитать и любыми неправдами не  возвратить. В его чемоданах под
кроватью собралась порядочная библиотека.  Фельдман ни разу не  повторился в
причинах пропажи взятых напрокат книг. Они исчезали из комнаты гетерогенными
путями - их  сбрасывали с подоконника  обнаглевшие голуби, дежурные случайно
опускали их в мусорное ведро,  сдавали в  читальный зал вместо  учебников, и
вот теперь - украли.
     Объяснялся  Фельдман  всегда  самыми  невинными словами,  так  что  все
виндикации хозяев теряли юридическую силу.
     - Моли бога, что книга Татьянина, а не Артамонова, - сказал Мучкин. - Я
бы тебя вмиг сдал.
     -  Как  будто я  собираю для себя! - возмутился Фельдман.  - Вы что, не
читаете эти книги!  Никто из  вас шагу не сделал в городскую библиотеку! Все
кормитесь отсюда! - пнул он ногой чемодан под кроватью.
     - Мы, это... в смысле... вернуть, - заворочался Матвеенков.
     -  Зачем?  Если  вернуть,  они  потеряются и затреплются  все равно.  И
сгинут. А тут  они все  целы, все в полном порядке. Я отдам, но потом, после
института. Если их захотят взять. В чем я лично сомневаюсь.

НЕВЕЖЛИВОСТЬ
     КОРОЛЕВЫ
     НАУК

     - Сил нет! - пожаловался Гриншпон Бирюку. - Переводы  замучили. Карпова
нас просто взнуздала!
     - Переводы? - переспросил Бирюк. - Кто у вас по
     математике?
     - Читает Гуканова, по практике - Знойко.
     - Дмитрий Василия? И ты  плачешь! Тебе известно, что Знойко - человек с
большой буквы?  Он  знает  три  языка. Вы  его привлеките.  Так  и  скажите:
довольно, Дмитрий  Васильевич, ваших  интегралов!  По английскому - сплошные
завалы.  Смело  подсаживайтесь  с текстом.  Прямо  на  занятиях.  Никуда  не
денется. Он безотказный. Будет работать, как трансформатор.  Тыщи, хехе, вот
проблему нашел!
     Гриншпон  опрометчиво поделился новостью.  На  Знойко  насели.  Дмитрий
Васильевич  попыжился,  помялся и  начал переводить.  Без  словаря,  прямо с
листа.  Группе  это  представлялось какой-то  игрой, несерьезностью, шуткой.
Когда кто-нибудь  переигрывал и в  просьбу перевести пару абзацев  подбавлял
толику  веселой  наглятинки,  чувствительные  единицы впадали в  неловкость.
Обстановка на практической математике стала  отступать от  начал, заложенных
группой в Меловом.
     Особенно на ниве ускоренного  перевода преуспевал Климцов. Он испытывал
наслаждение  от  того, что  взрослый  человек  безропотно подчиняется. Когда
Климцов  подсаживался  с  текстом,  Знойко  терял  последнюю  волю.  Климцов
бесцеремонно обращался к нему на ты и  совершенно не  задумывался,  откуда у
гениального  человека  столько  безволия.  Было   непонятно,  зачем  Климцов
втянулся в игру, английский он знал лучше других.
     - Знаете, - сказал Кравцов, - Дмитрий Васильевич не всегда  был  таким.
Если  верить  брату,  не  так  давно  Знойко  представлял  собой  интересной
наружности мужчину.
     - Заливай! Что-то не верится,  чтобы у  него так быстро выпали волосы и
распухли щеки!
     - Нехорошо смеяться над физическими дефектами, вступилась Татьяна.
     - У него не дефекты, у него одни эффекты!
     -