ьцам и направилась к соседке.
     Они вошли в избу и стали прикидывать, кто где устроится на ночь.
     -  Я  сплю   на  печке,  -  категорически  заявил  Нынкин,  более  всех
заволновавшийся насчет вместимости бабкиного жилища.
     - Если влезешь, -  бросила  непонятно откуда  появившаяся  старуха. - У
моего повойничка  и то ноги  свисали до колен, хоть ростом он  был с сидячую
собаку,  не боле. Нынкина передернуло оттого, что на облюбованном  им  месте
спал покойник. Но отступать было некуда.
     -  А  какой  мэсто нам?  - изумился  Мурат. Он был горяч  и нетерпелив.
Малейшее промедление мгновенно выводило его из себя.
     - До вас по десятку жили, - отрезала бабка. - Поместитесь. - И чтобы не
подумали,  будто она бросает слова  на ветер, юркнула в  какую-то каморку  и
принялась выбрасывать оттуда тюфяки, подушки,  матрацы не  первой и даже  не
второй  молодости. -  Если мало, я еще  от  Марфы  принесу,  - сказала  она,
вылезая.
     - Хватит, бабуся,  достаточно!  Тут  и так полно, - унял ее  Рудик. Под
прямым руководством бабки возвели общее ложе, напоминающее яму для прыжков в
высоту с шестом.
     - Будем как Бубки, - оценил изворотливость старухи Артамонов.
     - Мы пока умоемся, а вы, бабуль,  подумайте, что нужно будет сделать по
хозяйству, - предложил Рудик вариант взаимовыгодного сожительства.
     - Да что вы, внучики! И так замаетесь, по полям шатавшись.
     - Ничего, справимся! - забодрились квартиросъемщики.
     - Ну  если только картошку мою  выкопать да дрова порубить.  А крышу  и
после можно будет перекрыть... перед отъездом.
     - Нарвались на свою голову!  - занегодовал Нынкин, когда  вышли во двор
умываться из-под ведра.  Он никогда не  был  в  деревне и почти не знал слов
копать и рубить.
     -  Н-да,  -  произнес Гриншпон,  глядя на бесконечные бабкины угодья  и
штабеля неразделанных дров.
     Куратор подвез  с  фермы только что облупленного барана, выписанного на
ферме в  расчете и надежде на то, что  он  будет отработан. Тут же предложил
взять водки  и  отправиться  вместе с бараном  к  речке на шашлык. Нашлась и
проволока под шампуры, и лук, и помидоры, но главное - появилось общее дело,
которого так не хватало в первые дни занятий.
     - А как же техника безопасности? - спросил Артамонов.
     - Я же говорил: пить надо уметь, - сказал Замыкин.
     - Вы говорили: научиться...
     - Ну, это одно и то же.
     Тропинка  так плавно огибала бронзовые колонны сосен,  что на поворотах
хотелось  накрениться.  Бор  перешел  в луг.  Причесанные  стога  не  успели
потемнеть от дождей  и пахли земляникой.  Еле  вытоптанная  ленточка  вилась
между  ними  и  как  все  неприметные  на  земле тропинки  вывела  к  самому
прекрасному  месту  на  берегу.  Река здесь  делала изгиб,  и вода, обласкав
желтеющие  ракиты, долго  серебрилась  под  заходящим  солнцем,  прежде  чем
скрыться за поворотом.
     Первокурсники ликовали. Еще бы! Свободные от запретов, предвкушая новые
дружбы и знакомства, шашлык, да еще и на природе, они  и не могли вести себя
иначе. Казалось, вот здесь, среди классических стогов, под заходящим солнцем
присутствует  сама  юность, и  молодые люди,  ссылаясь  на  нее,  ведут себя
непринужденно,  словно   извиняясь  за  то,  что  поначалу  осторожничали  и
переглядывались, высматривали что-то друг в друге. Все желания показать себя
не таким, какой ты есть, - пропадали.
     - А ну-ка, Бибилов, заделай нам какой-нибудь своей кавказской мастурбы!
- сказал куратор.
     - Нэ мастурбы, а бастурмы, - не понял юмора Мурат.
     - Какая разница, лишь бы побыстрей!
     -  Прынцыпэ, я могу взят шашлыкы  на сэба. Лычна сам я нэ дэлат  их  нэ
разу, но знат рэцэпт. - Существительные он произносил в единственном числе и
именительном падеже, а глаголы,  в основном, -  в  неопределенной форме. Это
делало  речь  до такой  степени  упрощенной,  что  его  перестали слушать  и
старались понять по глазам.
     - Ну, раз никогда не делал, нечего и разговаривать, осадила его Татьяна
и стала засучивать рукава.
     Все бросились подсказывать.
     Суммарный рецепт оказался прост: развести костер, а остальное добавлять
по вкусу.
     Вскоре кушанье было готово. Шашлыком  его  можно было назвать только из
учтивости. В четыре руки разливалось спиртное. Некоторые пили водку  впервые
и впервые  затягивались  сигаретой, считая,  что  так  нужно. Потом  запели.
Умеющих  играть  оказалось  больше чем  достаточно, гитара  пошла по  рукам.
Берне, Высоцкий, Матвеева, Окуджава, Мориц, "Не жалею, не зову, не плачу..."
Где-то  в момент "утраченной свежести" невдалеке раздался ружейный  выстрел.
Горсть ракитовых листочков, покружив над головами, упала в костер. На огонек
забрели двое деревенских парней.
     - Пируем? - поинтересовался самый бойкий, в кепке. - Откуда будете?
     Куратор поднялся  от костра  с явным намерением растолковать охотникам,
что на  дворе уже давно развитой социализм и наставлять ружье на живых людей
не очень умно.
     - Посиди, отец, - сказал второй. - Может, пригласите к самобранке?
     Все  молчали  в надежде, что местные пошутят немного  и, сказав: ладно,
отдыхайте, уйдут,  куда  шли. Но пришельцы  давали понять,  что  они шли  не
куда-то, а именно сюда  и не просто  так, а по  делу.  Вот только по какому,
они,  видать,  заранее  не решили,  а на  экспромт были  не  горазды.  Вышла
заминка.
     - Может, все-таки нальете за приезд?
     - Ребята,  - Замыкин опять попытался мирно решить вопрос. -  Ну, выпили
немного, но надо же думать... а за баловство такими вещами...
     Спустя секунду куратор получил  прикладом  по  голове, а игравший у его
ног транзисторный  приемник покатился под обрыв. Саша  Усов, выглядевший  не
опасней  пятиклассника, бросился  спасать  свою  технику. Рудик,  осознавший
старостовую  ответственность  за  коллектив,  попытался   помочь   куратору.
Началась потасовка. Хулиганы успели несколько  раз пнуть  ногами близлежащих
туристов,  но,  в основном, получилась куча  мала.  Только Мурат  повел себя
более-менее  профессионально. Он встал  в фехтовальную позу, и специфические
движения  без  сабли  повергли врагов в смятение. Пока  они  соображали, что
означают  выпады  в  пустоту  и тыканье  пальцем перед  собой,  их повязали.
Начался допрос.
     -  Почему вы развязали драку,  ведь нас явно больше?  -  любопытствовал
Усов.
     - Мы всегда бьем студентов.
     - За что?
     - Просто так.
     Их отпустили с богом, забрав ружье.
     Вечер был сорван. Больше всего досталось старосте и куратору.
     -  Я  предупреждал, что любая пьянка неминуемо ведет к драке,  - сказал
Замыкин.
     - Я буду говорить об этом в Лиге наций! - сказал Артамонов.
     Пока остальные допрашивали врагов, Татьяна пытала Рудика:
     - Ну, куда он тебя ударил, куда?!
     - Туда! Туда!  Отвяжись!  - кряхтел Сергей, зажимая руками  место  ниже
пояса и  сгибаясь  в три  погибели. Быстро  свернули вещи и  отправились  по
домам. Стройная Люда оказалась рядом с Соколовым, Марина между Гриншпоном  и
Кравцовым. Татьяна, ввиду некондиционности Рудика, утащила вперед маленького
Усова  с транзистором.  До  самой  деревни  они так и  маячили  впереди, как
брошюра и фолиант.
     - А сколько тебе лет? - спрашивала Татьяна.
     -  Восемнадцать...  будет...  в  следующем  году,  - отвечал  ничего не
подозревающий Усов.
     - Ты хорошо сохранился.  Я подумала,  ты какой-нибудь вундеркинд и тебя
зачислили после пятого класса ради эксперимента...
     Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился.
Бабуся, как молодая, бессовестно храпела до утра. В шесть часов подняла всех
прогорклым голосом:
     -  Вставайте, ребятки, завтракать!  - И  отправила  сонных студентов за
дровами и водой.
     Нынкин с Муратом поплелись  в сарай за топливом, остальные  зашагали на
ключи.
     Навстречу шла симпатичная девушка с полными ведрами  на коромысле.  Она
была в легкой косыночке, лаконичном платье и босиком.
     -  Какие экземпляры фигурируют  на местах!  -  воскликнул  Рудик. Он не
выдержал и посмотрел ей вслед. Спустившись к  воде, друзья обмылись до пояса
ледяной струей и решили проделывать это каждое утро.
     - А бабуся нам попалась ловкая, - сказал Рудик. -За это прекрасное утро
мы должны ее как-то отблагодарить.
     - Да, не бабка, а золото, - поддакнул Гриншпон.
     - Негде пробы ставить, - согласился Артамонов.
     Когда  возвращались,  девушка  встретилась  опять,  но  уже  с  пустыми
ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными.
     Осень была к лицу деревеньке. Роща,  обрамлявшая ее  по околице, горела
безупречно-желтым огнем.  Облака, не  спеша  плывущие  за  окоем,  светились
безукоризненной белизной,  при  виде  которой  гуси  впадали  в  ностальгию.
Прикидываясь пораженными  этой канальей, они  пытались поменять  на какой-то
феерический  юг  родной  чертополох  и  ссохшуюся  в комья  грязь. Эмиграция
постоянно срывалась. Гуси, большей частью, бегали по улице из конца в конец,
поднимая пыль бесполезными крыльями.
     Свиньи не могли оценить ни рощи, ни облаков. С неописуемым увлечением и
беспримерным  энтузиазмом  они исследовали  и  без  того  сто  раз  знакомые
помойки, чихая и фыркая, как при атрофическом рините.
     Словом,  все вокруг было таким, чтобы в полной мере ощутить  себя,  как
есть -  молодым  и  счастливым. Смотреть  на эту осень  и  знать, что ничего
особенного в ближайшее время делать не надо, было приятно и трогательно.
     Навстречу за водой шли и  шли люди. Студентам было  занятно чувствовать
себя приезжими и в то же  время нуждающимися, как и эти люди, в ледяной воде
и  картошке. Ощущая причастность  к колхозным  делам,  к  осени,  к облакам,
студенты  шагали легко и весело,  неся по паре тяжеленных пятнадцатилитровых
бабкиных ведер. Воду принесли  вовремя. Печь  полыхала вовсю. Нынкин и Мурат
не давали ей передохнуть, постоянно забивая топку.
     Картошка  сварилась  быстрее  яйца.  Бабка вернулась  от  Марфы,  когда
накрыли на стол.
     -  Вы что, с ума посходили?! -  запричитала она с  порога, почувствовав
беду. - На вас дров не напасешься! На два клубня такой пожар устроили!
     В восемь группа  собралась  у конторы. Студентов на тракторе отвезли  в
поле, которое было  настолько огромным, что Татьяна присела,  подняв глаза к
горизонту:
     - Неужели мы все это уберем?
     - Надо же как-то за барана расплачиваться, - сказал Артамонов.
     Замыкин приступил  к разбивке группы по парам. Он шел по кромке  поля и
говорил двум очередным первокурсникам:
     -  Это вам,  становитесь сюда. Так, теперь  вы двое,  пожалуйста.  - Со
стороны казалось, что он на  самом деле группировал пары. В действительности
все сами выстраивались так,  что куратору оставалось только показать рабочее
место спонтанно образовавшейся чете.  Сразу выяснилось,  кто к кому тяготел.
Татьяна объявила безраздельную  монополию сама на себя,  встав  сразу на две
гряды.  Соколов  увлек  на  крайнюю  гряду  Люду.  К  незначительному  Усову
пристроился  квадратный  Забелин.  Из  них   двоих   получилось  ровно   две
человеческие силы. Гриншпон,  Марина и Кравцов оказались втроем на  какой-то
одной  нестандартной  полосе.  Артамонов  очутился   в  паре   с  Климцовым,
выделявшимся нерабочей одеждой.
     - Куда ты так вырядился? - спросил Артамонов.
     - Тебе перчатки нужны? У меня еще есть.
     - Спасибо, мне тепло.
     Группа приняла низкий старт и отчалила от края поля.
     - Мы самые последние. Может, попробуем догнать?
     - предложил Артамонов.
     -  Зачем?  Закончут  - помогут.  Куда  денутся  -  коллектив!  -  И  он
многозначительно поднял вверх указательный  палец в  грязной перчатке. Потом
начал перебрасывать клубни на соседнюю гряду или, наступая ногой, вгонять их
обратно в землю.
     - Ты че, парень?
     - Все равно всю не подберешь, - отмахнулся Климцов. - Думаешь, за тобой
ничего  не  остается,  -  попытался  он  выкрутиться,  скрывая нарождавшуюся
неприязнь. Артамонов тоже понял, что больше не встанет с ним на  одну гряду.
В конце дня на мотоцикле подкатили вчерашние шутники с бригадиром.
     - Отдайте нам ружье! - заявил первый. Его в деревне звали Борзым.
     - Мы больше не будем, - довольно правдиво добавил второй  в  кепке. Ему
от народа досталась менее агрессивная кличка Левый.
     - Такое каждый год творится, - вступился бригадир.
     - Сначала выделываются, а как собьют гонор - и на танцы,  и на  охоту -
все вместе.
     - Гонор, гонорея, гонорар, - к чему-то сказал Артамонов.
     Вернувшись с  поля,  разошлись по квартирам.  На  лавке у бабкиной избы
сидел опоздавший товарищ  в очках.  Это  был  Пунтус.  Нынкин,  завидев его,
поспешил  навстречу.  Они разговорились, будто  не  виделись  месяц.  Пунтус
спросил, куда бы ему податься на ночлег.
     -  Наверное,  можно  у  нас,  -  пожал  плечами Нынкин  и  оглянулся на
остальных.
     - Место хватат дэсят чэловэк, - кивнул головой Мурат.
     - Если только бабка... - засомневался Гриншпон.
     - Ей это на руку. За каждого постояльца колхоз платит по  рублю в день,
- придал Мише уверенности Рудик. Еще утром, уходя к Марфе  посудачить, бабка
дала понять, что готовить пищу придется самим.
     - Пусть мне платят хоть  по трояку, - сказала она соседке, -  все равно
ничего  не выйдет! Я ни за  что не променяю своей свободы! Решили изготовить
еду  на костре  прямо у  избы.  Собралась  вся группа,  уселись вокруг. Пока
закипал компот, Гриншпон и  Кравцов спели половину  репертуара  "Битлз". Они
засекли друг в друге  гитаристов еще в электричке. Кравцов освоил инструмент
в ГДР, где  служил  отец. Подрабатывая в  местах  общественного пользования,
Кравцов с друзьями сколотил деньжат  и  чуть  не сдернул в настоящую Европу.
Отца  успели  то  ли комиссовать, то ли просто выпроводить в  Нарофоминск за
несоветское поведение  сына. Со зла отец  велел Кравцову поступить  именно в
тот  вуз,  где  уже  на  четвертом курсе  маялся дурью его брательник  Эдик.
Расходов меньше будет, пояснил свою идею генерал.
     Гриншпон научился  бренчать в Калинковичах. В  институт  попал тоже  по
дурочке. Его  сосед получил распределение в  Брянск. Чтобы трехгодичный срок
отбывать не в одиночку, сосед уболтал Гриншпона поехать
     вместе. Пока Миша  сшивался на абитуре, дружан  по фамилии Ривкин успел
не   полюбить  слишком  русский   город   и  всеми  правдами  и   неправдами
перераспределился в Минск.  Так Гриншпон и  оказался в турбинистах. По  вине
чужого беспокойства. Судьбы групповых гитаристов явно перекликались. Марина,
всегда находясь между ними, не могла сделать
     окончательного выбора.
     Жители  останавливались у  костра послушать пение  студентов. Борзой  с
Левым  слушали из темноты. Бабка тоже, как призрак, тенью металась вокруг. В
конце концов не выдержала и сказала:
     - Хватит бересту жечь! Зимой нечем будет дрова подпалить.
     Сказала она не со  зла, от скуки. Ей надоело смотреть-наблюдать веселье
через  окно. Выйти и  послушать бабка  не отважилась - засмеют односельчане,
особенно Марфа и деверь.
     С неохотой стали расходиться по домам. Старуха не засекла  пополнения в
лице  Пунтуса.  Как  кошка, она  умела  считать  до одного.  К  полуночи она
ударилась  в  воспоминания  и  долго  рассказывала  уснувшим  студентам  про
деревенскую  старину. Потом вспомнила,  что  полученное  на неделю мясо  эти
оглоеды извели на  дурацкие  шашлыки, двухдневную  порцию молока выпили,  не
отрываясь, не приступили к  уборке картошки в  ее  огороде и сожгли кубометр
дров. Попросив  спящих парней болтать потише в ссылке на нездоровый сон, она
отключилась до рассвета.
     На  следующий день бабкины постояльцы  решили поработать  на  хозяйском
огороде. Вернувшись от Марфы,  бабка с радости чуть не бросилась варить  щи.
Ее  возбудили сдвиги в сознании квартирантов. Она на  самом деле,  наверное,
изготовила бы даже голубцы, но у нее не оказалось капусты.
     -  Надо бы вам выписать капусты в колхозе, - сказала она.  - До вас так
многие  поступали... или... - Она,  вздохнув, посмотрела в сторону соседских
посадок.  Так и  сделали. Ночью Нынкин и Пунтус ушли на промысел, решив, что
доставать овощ через бригадира - дело хлопотное.
     Принесли целый мешок. Бабка пустилась в пляс. Она бросилась в огород за
морковью,  чтобы  сварить  щи.  Минуту  спустя вся  черная влетела  в  избу.
Оказалось, капуста была добыта с ее владений.
     Вышло так. Добытчики  отправились к  соседям через бабкину усадьбу. Шли
долго,  перелезли через  забор и,  решив,  что  началась  чужая  территория,
приступили к разбою. Перелезая назад, тоже  не заметили калитку, соединявшую
два бабкиных участка: один - под картошку, другой - под остальное.
     Пометавшись  по избе, старуха схватила  мешок  с капустой  и  утащила в
подвал, затаив обиду на студенческое племя.
     - Надо было все-таки выписать, - опомнился Рудик.
     - Что ж вы наделали, парни! Теперь она нас вовсе голодом сморит! - скис
Артамонов.
     - Сходили бы сами, - в сердцах произнес Нынкин. Откуда узнаешь, где там
чье! Кругом сплошные гектары!
     - Да бог с ней, - дипломатически произнес Пунтус.
     - С кем? С бабкой или с капустой? - переспросил Рудик.
     - Калхоз надо пасылат Грузыя! - резанул слух Мурат.
     - Там каждый дэн кушат баранына! Бэсплатна!
     - Это не бабка, а анафема! - подвел итог Гриншпон,  забыв,  что три дня
назад говорил: это не бабка, а золото!
     Вечером старуха мирно подкатила  к  студентам.  Долго рассказывала, как
неудачно сложились отношения с деверем, как много  у него  гусей. Пеняла что
зря,  конечно,  все  мясо  извели на  шашлыки.  Ничего  не поделаешь,  ночью
пришлось идти к деверю. В темноте гусям не до ностальгии - они спят смирно и
нечутко. Вранье, что они спасли Рим. Деревенской тишины ничто не нарушило. С
принесенной живностью бабка  разделалась очень  ловко -  ободрала птицу, как
кролика, а шкуру зарыла в огороде.
     Утром в гости пришел деверь.
     - Замучили лисицы, - сказал он родственнице, жалуясь на жизнь, - пятого
гуся тащат.
     - Нет, милок, - возразила бабка раннему гостю, -  это не лисицы. Такого
жирного гуся лиса не дотащит. Это волки.
     Теперь старуха стала сливочной. По вечерам устраивала глазунью.  Первые
блюда не выводились круглосуточно.  Веселясь, она  беззубым  ртом выделывала
непонятные шамканья. На нее  было  жутко смотреть. Сила ее логики  и острота
намеков стала пугать постояльцев.  Она напрямик не просила сходить к соседям
за продуктами, однако ее легко понимали, пусть даже не всегда правильно.
     Гриншпона  бабка боялась сама.  Ни о  чем  не  просила  Мишу  и  всегда
отводила блудливые  очи.  В тот вечер послала  в сарай  за яйцами  почему-то
именно его. Гриншпон вернулся бледный.
     - А бабка где? - резко спросил он.
     - Вышла на улицу, - ответил Артамонов, ближе всех стоявший к двери.
     -  Ну и напугала, ведьма!  - выдохнул Гриншпон, заметно облегчившись. -
Иду я, значит, в сарай  и  случайно оглядываюсь  перед входом. Вижу, за мной
крадется  бабка. В  лунном  свете  она мне дико  напомнила  одну гоголевскую
старушенцию. У меня под ложечкой засосало  от жути. Я всегда чувствовал, что
на  меня  она  как-то  косо  смотрит, особенно  после того,  как  я случайно
нарвался на спрятанное сало.
     - Она на всех косо смотрит! - пропели в один голос Пунтус с Нынкиным.
     - И что далше? - словно взял в руку саблю Мурат.
     -  Шарю я, значит, по  гнездам,  а  сам оглядываюсь. Ну, думаю, вскочит
сейчас на спину и до  пены  заездит  на своих  небесных  дорогах.  Из  сарая
выходить  страшновато  - цапнет, и все дела. Так и стою, трушу яйцами. Потом
все ж решился, вышел. Тут петух как даст во все горло! У  меня ноги крестом!
Чувствую, потеть начал.
     - Н-да, - закурил Рудик, - с этой бабкой мы натерпимся.
     Новость,  что  бабка  нечиста  на душу, распространилась по  гру