Я буду иметь в виду. Ведь с тобой я все-таки побудил себя.
     - В чем?
     - Ничего не опошлил.
     - Мне бы твои заботы. Ежик у тебя - хоть снова к цирюльнику.
     - Мы разговариваем,  будто находимся в разных комнатах. Я о своем, ты о
своем.
     - Наверное, потому, что осень.

     Через  пару  недель  Артамонов   уже  знал,  чем  в  "принципе  паровая
транспортная  турбина  линейного корабля отличается от газовой. За  три года
службы на флоте он будет вынужден разобраться с этим в деталях.

ЗАПАНЬ
     ПЯТКОЕ

     Нечерноземье объявили всесоюзной ударной стройкой. На институт выездным
был один стройотряд -"Волгодонск". Попасть в него могли избранные. Остальным
ничего  не  светило,  кроме   как  строить  свинарники  в  отрядах  местного
базирования.  Это повергало романтиков  в самую  тончайшую из виданных тоск.
Кому охота торчать лето в Стародубе и переделывать навозоотстойники!
     Сам  собою  сформировался "дикий"  стройотряд.  Артамонов  подал  идею.
Мучкин  приступил к воплощению.  Были  написаны письма в леспромхозы Коми. В
ответах говорилось,  что  сплав  леса относится  к  разряду  так  называемых
нестуденческих работ.  Официального вызова конторы  прислать не могут.  Если
студенты отважатся  приехать сами, объемы  работ  им будут предложены  какие
угодно.
     Ни на  юг, ни  на север билетов  не было.  Наконец-то попался  какой-то
дополнительный  поезд   со  студентами-проводниками.   Рудик  договорился  о
двадцати вещевых полках по сходной цене. Решетнев на вокзал не явился. После
отправления поезда Матвеенков два раза  рвал  стоп-кран в надежде, что пасть
подземного  перехода вот-вот изрыгнет  Виктор  Сергеича.  Долго гадали,  что
случилось. Решетнев никогда ничего не делал просто так.  Но гадание -  метод
не совсем научный. Оштрафованные за стоп-кран дикари уехали на  лесосплав  в
безвестии.
     Матвеенков тосковал  глубже всех.  За неимением  выразительных  слов  в
лексиконе  он  в течении  суток истолковывал  печаль  механически  -  легким
движением  правой  связочки он забрасывал в рот стаканчик  за стаканчиком из
неприкосновенного  запаса.  Через два  дня за окном  поезда  Харьков-Воркута
закачалась тайга. Дикари,  припав к стеклам, не отрывались от бескрайностей,
теряющихся в голубой дымке.
     - Давайте как-нибудь себя назовем! - предложил Артамонов.
     - Кряжи!
     - Золотые плоты!
     - Северное сияние!
     - Парма! - выкрикнула Татьяна. - По-коми это тайга.
     - С чего ты взяла!?
     - Откуда тебе известно такое!?
     - Я готовилась к поездке.
     - Да, "Парма" как раз что нужно, - согласился Рудик.
     - Давайте разрисуем куртки! Вырежем трафареты и разукрасим!
     Долгожданное  утро. Позади  две  с  половиной  тысячи  километров новых
чувств,  удивления, красоты и восторга.  Позади  десятки  встречных поездов,
мчащихся на сковороды южных побережий.
     - Здесь вовсе не глушь, - разочаровалась Татьяна.
     - Ты хотела, чтобы электропоезд завез в нехоженый край?
     - Я ничего не хочу, просто пропадает эффект первопроходства.
     Увесистый замок  безо  всяких  секретов  с заданной надежностью охранял
контору леспромхоза. Учреждение АН-243 дробь 8 - значилось на двери.
     - Не иначе, как зона, - сказал Рудик.
     Появился  неизвестно  где ночевавший  сторож  и  сказал, что начальство
туда-сюда будет. Туда-сюда  по-местному -  около  двух  часов.  Но и  это не
вечность. Директор леспромхоза замкнул вереницу тянучки конторских служащих.
     - Откуда такие орлы?
     - Мы вам писали, - полуобиженно произнес Нынкин.
     - Нам многие пишут.
     - А мы к тому же еще и приехали, - сказал Пунтус.
     - Рабсила, в принципе, принимается в неограниченном количестве...
     - Как стеклотара в "Науке", - сказал Артамонов.
     Директор  спросил  еще  раз, откуда прибыл  отряд. Его  земляков  среди
приезжих не  оказалось. Директор, уняв географическое любопытство, перешел к
делу:
     - Кто старший?
     - Никто. У нас все равны, - сказал Рудик.
     - Так  не бывает,  надо  кому-то  бумаги  подписывать. Козлов отпущения
держут на любой конюшне. Есть у вас какие-нибудь там комсорги или профорги.
     - Есть, - сказали Климцов и Фельдман.
     Фельдман увязался  в отряд  исключительно из-за денег, которые, как  он
считал,  на севере можно грести лопатой.  Климцов, как он сам объяснил, ни в
деньгах, ни  в  романтике  не нуждался - он  решил проверить  себя. Что  это
означало, никто не понял.
     - Вот  и  отлично, - сказал директор. - Один  будет  командиром, другой
замом. Сегодня мы отправим вас в верховья окатывать запань.
     - Нам бы хотелось на сплав... - сказала' Татьяна.
     - Это, девушка, и есть сплав. Вернее, одна из его составных частей. При
выпуске запани по большой воде половина леса осталась на  берегу, на мелях и
пляжах. Бревна  нужно стащить в  реку  и проэкспедировать  досюда.  Основные
орудия труда - багор и крюк.
     Как их половчее держать в руках, сообразите сразу после первых мозолей.
И  просьба  -  не  входите  ни  в  какие  знакомства  с  нашими  постоянными
работниками. После  зоны  они  находятся здесь  на  поселении.  За  эту, так
сказать,  опасность контора будет доплачивать вам пятнадцать процентов. Ты и
ты со мной, - указал он на Фельдмана с Климцовым, - оформлять наряд-задание.
Остальные - вон  к тому сараю получать спецодежду и инструмент,  - указал он
кивком на покосившийся склад.
     - Дожили, - сказала Татьяна, когда все начальство скрылось в конторе.
     - Да бог с ними, пусть порезвятся, - сказал Артамонов.
     -  Мы  сюда  приехали  не  о командирах спорить, а работать,  -  сказал
Мучкин.
     - Действительно. Тем более, нужны не командиры, а козлы отпущения.
     Пополудни водомет вез свежеиспеченных сплавщиков в запань  Пяткое. Река
имела необычное название Вымь.
     - За что ее так нарекли? - мучился Пунтус. - Кого она вспоила?
     - Может, это не от слова вымя, а совсем наоборот! ляпнул Нынкин.
     - Разве есть что-нибудь наоборот вымени? - сморщила лоб Татьяна.
     - Кто знает, может и есть, - сказал Пунтус. - Чего только не бывает.
     Вялость  разговора  происходила  от  тридцатиградусной  жары. Водомет с
трудом забирался в верховья. Фарватер был запуган,  как жизнь, - река мелела
и  загибалась то влево, то вправо. Солнце прыгало с берега на берег. Стоя на
палубе, дикари любовались нависавшей над  головами тайгой. От тоски Гриншпон
запел. В  непоправимой тишине его голос казался святотатственным.  Откуда  у
берегов,   подмываемых  по  обыкновенному  закону  Бэра,   взялось   столько
амфитеатральной  акустики?  Гриншпон гремел, как  ансамбль.  Слева  по борту
открылась полоса бревен, покоящихся частью на воде, частью на берегу.
     - Это и есть Пяткое, - сказал катерист Зохер и стал причаливать.
     Чем  ближе подплывали, тем  больше из-за  кустов  и бревен показывалось
бревен.  Их количество росло  в геометрической  прогрессии  на  каждый  метр
приближения.  Поговорка: большое видится издалека -  постепенно  сходила  на
нет. Когда катер ткнулся в берег, количество бревен стало вовсе неимоверным.
     -  Неужели  мы  все это окатаем?  -  приуныла  Татьяна, как когда-то  в
Меловом перед бескрайним картофельным полем.
     - Н-да, бревен тьма.
     -  Мне,  так  сказать,  по  первости...  -  надул  бицепсы  и  трицепсы
Матвеенков, - в смысле... поднатужиться.
     - По наряд-заданию десять тысяч кубометров, - сказал Фельдман.
     -  Двести  пятьдесят вагонов.  По  десять на  брата,  быстро  подсчитал
Артамонов.
     -  Может,  отказаться?  -  предложил  Климцов.  -  Это,  действительно,
невозможно убрать.
     - Глазки серунки, ручки грабунки, - сказал Усов.
     На берегу виднелись три барака.
     - Ваш крайний, - сказал катерист. - Завтра с утра подъедет мастер и все
объяснит. - Взревел двигатель, и Зохер был таков.
     Барак состоял из двух комнат. По углам валялись матрацы.
     - Примерно, по  полторы штуки на человека, - на глаз определил  Нынкин,
всегда ревнительно относившийся ко всем ночлегам и ночевкам.
     Солнце как спичками чиркало по воде длинными лучами и скатывалось вниз.
Здешний  багровый  диск был вдвое  больше обычного. Его падение за  горизонт
отслеживалось  невооруженным глазом. Минута  - и щеки  неба натерты  бураком
заката. В  бараке  не наблюдалось  никаких электричеств.  В целях, освещения
разожгли под окном костер. Татьяне выделили два матраца. Остальные разделили
по-честному. Раскаленная тайга остыла быстро. У  Нынкина  под  утро сработал
инстинкт  самосохранения.  Нарушив  равновесность  отношений,  он  стянул  с
Пунтуса  матрац  и набросил  себе  на  ноги. Проснувшись  от  дрожи,  Пунтус
возвысился до лиризма, проклиная друга,  чем навлек много интересных слов со
стороны остальных. Сон  на свежем воздухе  сладок и не взирает  ни  на какие
рассветы. Вороны корчились в  гнездах от исконно народных выражений, которых
удостоился виновник ложной побудки.
     Вместе со  всеми  на  водомете  приплыл кот. По дороге  Зохер рассказал
массу историй об этом звере. Кота звали  Пидор.  Он был старожилом в таежных
местах. Его знали  все сплавщики. Вместе с ними кот  исходил вдоль и поперек
берега  Выми.  Однажды  заплыл на бревне  в Вычегду, откуда  добирался назад
полгода.  В  детстве Пидора кто-то перепутал с бульдогом  и оттяпал  хвост и
уши, что обеспечило ему  адскую внешность. Кота никто  никогда не кормил. Он
сам добывал пропитание. На плавучем бревне  держался не хуже мазаевых зайцев
и был изощрен в методах ловли рыбы. Мышей и крыс бил как мух. В человеческих
компаниях он держался подчеркнуто  независимо, ни  с кем не  заводил  дружб,
гулял сам по себе.
     Кот стал  выбираться наружу и завалил  труду  мисок.  Посуда загремела.
Густой звук пометался по бараку и, собравшись в комок, выскочил в тайгу.
     - Подъем, - скомандовал Рудик и ударил крюком о крюк.
     За  время сна  все  стали донорами.  Даже Матвеенков. Налившиеся кровью
комары  образовывали   на  стенах  и   потолке  сплошной  хитиновый  покров.
Оставшиеся голодными  экземпляры  звенели  так  громко,  что им  в  резонанс
изредка заходились оконные стекла.
     Начали  обживать  кухню.  Татьяна  честно  призналась,  что одной ей не
справиться;  К  ней  в  помощники  навязался  Матвеенков,  заикнувшись,  что
запросто может  на  скорую  руку  некоторые  блюда.  При этом он густо-густо
покраснел. Как известно, Матвеенков делился всего на две половины: желудок -
и  все остальное.  Завтрак,  как и полагалось, он всегда  съедал сам, обедом
никогда не делился с товарищем, и, словно для того, чтобы  не отдавать ужин,
не имел врагов. Нельзя сказать, что Матвеенков жил кому-то в ущерб, но любые
горы мог сдвинуть, только плотно покушав.
     Кроме Татьяны, из особей женского пола вокруг имелись только вороны. От
большой любви  Матвеенков  вроде  был застрахован.  Но он все-таки умудрился
втрескаться  в кого-то по уши - в блюдо, название которому натощак придумать
можно   было   не   сразу,   высыпал   весь  запас   пряностей,   в  которых
фаворировалттерец. От остроты стремились завернуться ногти и кепки.
     Кушаньем остались довольны.  Матвеенков, с трудом  удерживаясь от чоха,
героически принимал  свое первое  таежное творение.  После  чая беспорядочно
улеглись на  полу в ожидании  мастера.  Совершив  утренний  моцион,  в барак
вернулся кот. Матвеенков  предложил ему  перекусить, но кот с вызовом прошел
мимо  миски  и  улегся на рюкзаках. Мнение  о блюде  осталось  субъективным.
Мастер приплыл на моторной лодке.  Он выдал  белье  и показал,  как работать
инструментом.
     - Адрес  запомнить  легко.  АН-243 дробь 8, запань Пяткое.  Письма буду
отсылать  я. Привозить  ответы -  тоже, -  сказал он  на прощание и отбыл на
противоположный берег, где неподалеку виднелась деревня Шошки.
     Бросились примерять спецодежду. Первый просчет не замедлил обнаружиться
-  вчера  на складе в спешке хватали все подряд, и  спецовка оказалась не  в
пору.  Пунтус и  Нынкин  сидели в своей  форме,  как в  чужом огороде.  Усов
вставил ремень  в  две  петли  брезентовых  брюк и затянул на  животе. Взрыв
хохота смыл с лиственниц  стаю ворон. Брюки спокойно стояли сами - настолько
они были тверды и велики, а Усов,  удерживаемый  ремнем, висел в них,  как в
колодце. Было спорным - касались земли его ноги или нет.
     - Не волнуйся, вытащим! - простонал Артамонов, смахивая  слезы, которые
выделялись у него только от смеха.
     Весь  день  работали  не  спеша,  притирались  к  инструменту. Вечером,
измерив проделанное,  прикинули,  что при  таких  темпах окатку можно  будет
закончить только к зиме.
     На  следующий  день норму  выработки  решили  увеличить втрое. Поначалу
бревна не снились. Потом начались кошмары. Бревна являлись ночь напролет, да
таких невообразимых  пород  и  сортиментов,  что  дикари вскрикивали во сне.
Самые  толстые  кряжи  снились Фельдману.  Он стал потихоньку  подкатывать к
Матвеенкову  на предмет поменяться  местами. Скоро Лешу списали  с  кухни от
Татьяны на берег. Обеды и ужины стали принимать  вегетарианские направления.
Директор леспромхоза правильно пообещал  - к баграм и крюкам  приспособились
после первых мозолей. Климцов,  имеющий  нежные  руки, был  вынужден сделать
изобретение.  Рифленые  ручки орудий  труда  стали обматывать  тряпками.  За
догадку ему пообещали, как Бутасову, каменный бюст пятого размера на родине.
Но посмертно.
     - Кто нам будет доплачивать за переработку? - допытывался Нынкин.
     - Никто, - отвечал Пунтус. - На полчаса раньше выйдем на пенсию.
     Вечерами писали  письма.  Рудик  дальновидно  прихватил  с  собой целый
бювар. К нему плелись  кто за конвертом, кто за  листом бумаги.  Он делился,
скрипя  всеми органами.  Он  боялся, что из-за нехватки  почтовых мелочей не
выскажется в полной мере своей подруге с Ямала. Писать было не очень удобно.
Двумя ногами и свободной рукой приходилось отбиваться от комаров.
     - Я  слышал,  что  комары живут сутки,  - говорил Рудик.  Он  занимался
серийным производством писем, и от насекомых  ему доставалось больше всех. -
Что, если закрыть комнату на двадцать четыре часа? Вымрут они
     или нет?
     -  Это  уличные комары  живут  сутки,  -  внес поправку Артамонов,  - а
домашние, в квартире или здесь у нас, живут, пока не убьешь!
     -  Не  комары,  сущие анофелесы!  - возмущался староста, отмахиваясь от
гнуса. - Вчера  поймал  одного, зажал в кулаке,  пощупал  - с одной  стороны
кулака ноги, с другой  - голова. Бросил с размаху об землю - даже шлепок был
слышен.  Огромный,  ну  просто  ласточка!  Это  несколько успокоило дикарей.
Приятно было знать, что липнущие к тебе комары - самые большие на земле.
     Первосортные  солнечные  дни  довели  речку  до  горячки.  Как  она  ни
извивалась, ни пряталась под  нависающую тайгу  -  все равно мелела, мелела,
мелела. Жара заходила за тридцать.
     Работы прибавилось.  Все  больше бревен  оказывалось  на берегу  и  все
меньше на воде, откуда сталкивать их было гораздо легче.
     Работая  баграми,  постоянно срывались  в  воду.  Каждое  падение  было
счастьем -  лишний разок  окунуться  в прохладу, да  еще  в  рабочее  время,
казалось исключительно поощрительным.  Приятно было замереть на полминутки и
чувствовать, как песчинки щекочут  спину, пятки. Поэтому ввели лимит падений
в день. Тех, кто перебарщивал, отправляли на берег для работы крюком.
     Загорели как на курорте.
     От родника в начале запани удалились уже  настолько  далеко,  что стало
лень  ходить  туда  на   перекур.  Посылали  кого-нибудь  одного  с  ведром.
Блаженство  припадания  к колючей струе несвоими губами сменилось заливанием
ледяной  жидкости  в  горящую глотку, как в радиатор.  Настало время  прийти
ответам. Со дня  отправки  писем прошло  две  недели.  Поглядывали в сторону
Шошек - не покажется  ли  мастер с почтой. И дождались.  От противоположного
берега  отчалила  лодка.  Вместе с  мастером в  ней сидел еще кто-то. Дикари
побросали инструмент и устремились навстречу моторке.
     - Решетнев! -  узнал  друга Матвеенков. От  счастья  у  него развязался
язык.
     -  Я  говорил,  приедет!  -  заорал Гриншпон.  Решетнев стоял в  лодке,
скрестив  руки  на  груди  и  нагло  улыбался. Словно прибытие  было  ему  в
нагрузку. Он повелительно простер вперед правую руку, разрешая не  вставать.
Его приняли,  как потерпевшая неудачу экспедиция принимает спасателей.  Даже
забыли спросить мастера про письма.
     - Рассказывай, что приключилось? - насели на него.
     - Долгая история, парни. Долгая, очень долгая. А я голодный.
     - И молчишь!  -  его чуть  не на  руках  потащили  на кухню. По  дороге
спрашивали, как там дома, как  погода.  Решетнев, насколько был компетентен,
отвечал. Он ел, пил и рассказывал, рассказывал.
     - Нас на бабу променял! - не выдержал Мучкин.
     - В нем есть что-то разинское, - оценил Пунтус.
     - Не мешайте человеку! - сказал Нынкин.
     - Во дает! И не  совестно тебе? Хоть бы что-нибудь в  горле застряло! -
сказал Артамонов.
     -  Ты здесь, видно,  совсем одичал, -  вытер  рот  рукавом Решетнев.  -
Куском  хлеба попрекаешь! - сыграл он обиду.  -  Тебе не понять, насколько я
теперь  спокоен  за будущее. Наконец-то я понял, что  оно у меня есть. А как
добирался досюда - сам себе не верю. По туалетам и по ресторанам отсиживался
- билетов не достать. Деньги вышли моментом.  На вторые сутки  заказывал  не
больше двух стаканов чая с десятью  кусками хлеба. Официанты начали смотреть
на меня с опаской. Стали приторно услужливы. Я не признаю мужиков в сервисе,
а  тут  вовсе стошнило.  Ладно  там  мясной  отдел  - дело  понятное,  но  в
галантерее или  с подносом -  не понимаю. В этом  есть что-то холуйское.  На
перрон сошел безалтынным. Спросил в милиции, где тут леспромхоз.
     -А  у нас их  тридцать  шесть, вам какой? - спросили  меня  встречно. Я
выпал. Делать  нечего -  перешел на  подножный корм. Облюбовал поле и  сорок
восемь  часов  ел  зеленый горох  мозговых  сортов.  Какой-то  бич дал  пару
селедок. Я спросил у него, где тут студенты. Он заржал - какие студенты! Тут
одни ссыльные! Впрочем, слышал, в Пяткое  каких-то взяли на окатку. Он меня,
собственно,  и  привез.  Он  сам  из  Шошек.  Аля-потя   зовут.  Отряд  стал
полноценным. Раньше  нет-нет, да и  выходили в разговорах  на  потерявшегося
друга, начинали  гадать и гонять варианты. Теперь над  романтиками не висело
никакой  недостачи.  Решетнев быстро  обучился  основным  приемам и правилам
поведения на воде. Он схватил все на лету и падал в воду на один раз меньше,
чем было нужно для перевода на крутобережные работы.
     Добрались до огромного пляжа, в три слоя заваленного  бревнами. Бревна,
как  назло,  были  огромными,  словно  сказочные  кабаны.  Они действительно
походили  на секачей, особенно  вечером,  когда  все  может  показаться  чем
угодно.  В  такие  кряжи  впрягались  по пятеро  и шестеро. Маленькие  жерди
доставлять к  реке перекатыванием было неудобно. Мучкин предложил таскать на
плечах.  Удельная  нагрузка на организм была  при этом намного меньше, чем у
обычного  серого муравья,  когда  тот  тащит соломинку,  но  вымотались, как
сволочи. Если бы не  Артамонов,  всем пришлось бы таскать за собой цепь, как
бензовозам, чтобы  сбрасывать статическое электричество. Целый день челноком
от воды к  воде. Навстречу всегда движется коллега. Сначала подмигивали друг
другу, перекидывались словами, потом устали, начали опускать глаза. А жердям
не видно конца. Как в такой ситуации вести разговор?  Или молчать двенадцать
часов подряд? Артамонов  выручил. От  усталости у  него обострилось  чувство
юмора и  полностью притупилось  чувство меры.  Он  выдавал такие пенки,  что
подкашивались  ноги.  Но  только  на  миг.  Потом  появлялись  тайные  силы.
Артамонов неустанно  искал контакт с  движущейся  по-броуновски аудиторией и
был неиссякаем в этом, как м