вал, что я веду с собой какую-то борьбу, потому что как-то вечером, увлекая меня по мощеной улочке Гааги к уютному бару, где мы частенько теперь сидели вместе, ван Веер спросил:
     - Аня, тебя что-то гнетет? Временами мне кажется, что ты почти родная, а иногда от тебя просто холодом веет. Ты становишься такой... отстраненной. Что происходит?
     Обычно я не рассказываю о своих душевных муках мужчинам, даже тем, с кем я, выражаясь языком Обнорского, нахожусь в близких отношениях. Но, видимо, смена обстановки и круга общения располагала к откровенности. Вкратце я обрисовала Хуго все, что меня мучило, а именно - собственная ветреность, непостоянство и неумение глубоко чувствовать.
     Ван Веер слушал меня с серьезным выражением лица. Как только я закончила, Хуго накрыл мою руку своей ладонью и, наклонившись к моему лицу, прошептал:
     - Какая же ты глупенькая, ma cherie! Ты просто очень восприимчивая. Другие женщины многое бы отдали, чтобы уметь откликаться на чувство так, как ты.
     Я закрыла глаза, чтобы Хуго не увидел в них то, что, по моему разумению, могло в них отразиться. Сглотнув комок, подступивший к горлу, я посмотрела на Хуго. Взгляд его был полон нежности и внимания. Когда он поднял руку, чтобы платком смахнуть бисеринки пота, выступившие на его гладкой (но совершенно не казавшейся мне противной) голове, ободок обручального кольца вновь кольнул мне глаза. Ван Веер проследил за направлением моего взгляда, на его лицо набежала тень.
     - Я так и думал, что именно это тебя тревожит. - Хуго тоже посмотрел на кольцо, затем медленно и неумело, словно в первый раз, стал стаскивать его с пальца. Кольцо не поддавалось. Ван Веер тоже не отступал, несмотря на мои протестующие жесты. - Мы с женой давно уже стали просто друзьями. Я знаю каждую ее черточку, каждое направление ее мысли. И она тоже. Мы рассказываем друг другу все, что лежит на сердце. Наверное, это здорово. Но между нами нет огня, нет этого чувства, что когда-то нас соединило. Мы привыкли друг к другу.
     Я вспомнила Лукошкина. В конечном итоге мы разошлись потому, что тоже привыкли друг к другу. Трепетность в отношениях ушла, появилась предсказуемость.
     - Я... Я не могу так! - воспитание, заложенное родителями, грозило разрушить мое счастье. С опытом адвокатской работы я, конечно, приобрела свойственные этой профессии цинизм и прагматизм, но в данном случае они не помогали.
     За окном уже спустились сумерки. Набережная светилась огнями.
     В бар, где мы сидели, тоже пришел интимный полумрак. Улыбчивая официантка зажгла стоящую на нашем столике свечу. В ее неровном свете лицо Хуго становилось еще более притягательным. Словно прочитав мои мысли, ван Веер сказал:
     - Ты сейчас такая красивая, Аня! - Хуго поднялся со своего места и, протянув мне руку, повел меня в танце. Его крепкие руки обхватили меня так сильно, что я всерьез подумала о возможности наступления механической асфиксии.
     - Попалась! - шепнул он мне на ухо. "Попалась!" - блаженно подумала я и отдалась танцу.

11

     Утро слепило меня солнцем, бившим из-за незашторенного окна.
     Но разбудил меня пристальный взгляд Хуго. Он настороженно смотрел на меня. В глазах его было ожидание.
     - Я рада тебя видеть! - невпопад ляпнула я и залилась краской.
     Хуго вскочил с кровати, поднял меня на руки и закружил по комнате.
     - Я самый счастливый мужчина на свете, ma cherie! - Он произнес эти слова с таким чувством, что мне вдруг захотелось плакать.
     Наше совместное появление на семинаре вызвало всеобщее оживление.
     И мне, и Хуго многие коллеги искренне симпатизировали - каждому из нас по отдельности. Стажирующиеся не кичились друг перед другом своей карьерой, были очень дружелюбны и с радостью делились секретами профессионального мастерства.
     В группе уже сложились несколько пар, но они, скорее всего, с самого начала были не прочь закрутить роман. Видимо, наши с Хуго лица отражали нечто иное, потому что коллеги с уважением и даже с некоторой завистью переглянулись между собой.
     До этого дня мы с ван Веером сидели по отдельности. Теперь, ни слова не говоря, адвокатесса из Валансьена встала, освобождая для меня место рядом с Хуго.
     После семинара захотелось праздника. Сегодня впервые не было тяги к уединению. Видимо, такое же настроение было и у всех остальных.
     Дружной гурьбой мы направились в открытый ресторанчик на набережной. Юридические казусы были отброшены на второй план, многие даже отключили мобильные телефоны (дела, оставшиеся дома, постоянно отвлекали кого-нибудь из коллег от гаагской действительности). Мы начали с пива, потом захотелось шампанского. Затем мы дружно проявили полное отсутствие культуры пития, заказывая безумные коктейли, после которых пустились в пляс. У ван Веера зазвонил телефон, он вышел из круга. Вернувшись через некоторое время, Хуго довольно потирал руки.
     - Еще одна удачная сделка!
     Вообще, мы мало разговаривали о той, другой жизни каждого из нас.
     О том, что будет после Гааги, думать не хотелось. Но сейчас профессиональный интерес проявился очень остро:
     - Что за сделка, милый?
     Хуго внимательно посмотрел на меня, взял за руку и, махнув рукой остающимся веселиться коллегам, повел домой.
     - Я представляю интересы одной пивоваренной компании. Достаточно крупной, чтобы быть заинтересованной в расширении рынков сбыта. - Магические слова "пивоваренная компания" привели меня в ступор. Я совсем забыла о "Нерпе"! Надо же, у нас с Хуго не только воззрения на мир общие, но и клиенты похожие... - А наш так называемый контрагент, между прочим, твой земляк. Меня на начальном этапе этих отношений не было, не знаю, кто на кого вышел - скорее, россиянин на компанию...
     - Правда, да? И чем он может помочь вашей компании? - невинно осведомилась я.
     - Тебе, правда, интересно, Анна?
     Могу рассказать. Твой земляк имеет доступ к секретам пивоваренного производства вашей же известной компании - "Нерпа".
     Мне показалось - я ослышалась...
     - Ты сказал "Нерпа"?
     - Да, да. Неужели не слышала?
     Статус его я там не знаю. Меня в этом отношении интересует только корректность сделки в юридическом плане. Так вот, этот человек продает нашей компании разные ноу-хау вашей "Нерпы". И продает, на наш взгляд, за бесценок. Хотя, по российским меркам, деньги получает внушительные. Мы эти технологии патентуем, причем не только в Голландии, и "Нерпа" туда уже доступа не имеет. Все довольны! - Хуго рассмеялся.
     Мы уже пришли, и ван Веер отправился в ванную.
     Я старательно переваривала услышанное. Вот это да, вот это находка для Спозаранника! "Господи, до чего же я профессионально деформирована! Вместо того чтобы наслаждаться обществом Хуго, общаться с коллегами, узнавать Гаагу, я думаю об этой чертовой "Пуле" и о ком - о Спозараннике!.." - разозлилась я на себя.
     Но рука уже вытаскивала мобильный телефон и лихорадочно набирала номер Обнорского.
     - Да! - ответил ленивый голос Андрея.
     - Обнорский, это Лукошкина. Если в состоянии, побереги свои гадости для другого. Тут такое дело... - Я в двух словах пересказала Обнорскому полученную от Хуго информацию. Он не просил меня держать ее в секрете, поэтому виноватой я себя не чувствовала. Хотя осадок остался.
     Обнорский взвился:
     - Лукошкина, я тебе все прощу, если выяснишь, кто голландцам "сливает" технологии.
     - Обнорский, если я правильно все понимаю, ты собираешься заняться информационным рэкетом?
     - Давай вот без этих ярлыков, Лукошкина. Это наш шанс поквитаться с Аллоевым. Я думаю, он дорого даст за то, чтобы узнать имя гаденыша.
     Мне не хотелось выполнять это задание. Во-первых, потому, что исходило от Обнорского. Во-вторых, потому, что успех этого предприятия означал бы неприятности для Хуго. Можно было бы, конечно, все ему рассказать.
     Но что последует за этим признанием?! Весь день я мучилась своими раздумьями, что не прошло незамеченным для Хуго.
     - Аня, что случилось? В Питере неприятности?
     - Нет, милый, просто неважно себя чувствую. Слушай, если не секрет, расскажи, вы как-нибудь держите "на крючке" вашего человека в "Нерпе", чтобы он не соскочил? Я расскажу ребятам в Агентстве на предмет тонкостей работы с источниками... - (Хуго уже был в курсе моего сотрудничества с "Золотой пулей", но ничего не знал об истории с "Нерпой"...)
     Я сама себе была противна в этот момент. Но Ван Веер ничего не заподозрил - его слишком заботило мое самочувствие.
     - Конечно. Правда, сам Базиль, - при этом имени я вздрогнула от предчувствия, ведь Базиль по-французски - Василий, - об этом не знает.
     Копии договоров, к которым не подкопаешься, номер счета в банке плюс видеофиксация наших переговоров. - Хуго явно гордился обстоятельным обеспечением сотрудничества с русским Базилем.
     - И у кого этот кладезь информации? - я затаила дыхание.
     - Экземпляры последних договоров у меня, с собой - торопился в дорогу, забыл выложить. Хочешь посмотреть? - великодушно предложил Хуго, доставая свой "дипломат".
     - Что ты, а как же адвокатская тайна! - попыталась я оттянуть тот момент, когда окончательно предам любимого человека.
     - Я тебе доверяю, cherie... - Ван Веер погладил меня по щеке и вынул документы. Невидящими глазами я стала их просматривать.
     - Извини, ничего не соображаю.
     Можно, я потом прочитаю? - Мне было физически плохо от подлости своего поступка. Много позже я буду просто ненавидеть себя. И еще долго меня будет мучить то, что я так и не пойму, из каких соображений это все совершила. Видимо, у меня просто отключился инстинкт самосохранения.
     Оставив меня отлеживаться с головной болью, Хуго отправился по делам в город. Выждав некоторое время, я спустилась в бизнес-зал гостиницы, отксерокопировала документы и тут же отправила их по факсу в Агентство. Голос перезвонившего Обнорского был полон оптимизма и восхищения. На документах значилась подпись Василия Братчикова. Теперь исход нашего конфликта с "Нерпой" уже был предсказуем.
     - Я тебя ненавижу, Обнорский, - с болью сказала я в трубку. - Тебя, твое Агентство и тот день, когда связалась-с вами.
     - За все, Лукошкина, надо платить, - неожиданно жестко ответил Андрей. - И ты в этом смысле не исключение.
     Оставшиеся дни в Гааге были для меня сплошным мучением. Мучился и Хуго, не понимая, что со мной происходит. То и дело я ловила на себе его вопросительные, полные недоумения взгляды. В предпоследний день он пришел ко мне в растерянности. Я думала о своем предательстве и почти не сомневалась, что Хуго, если ему известно о "провале" питерского поставщика ноу-хау, догадается, в чем дело. Я приготовилась к самому худшему. Посмотрев на меня взглядом раненого животного, ван Веер сказал почти шепотом:
     - Аня... Моя жена ждет ребенка.
     Что-то стиснуло мою грудь - сильно-сильно, как тогда, в баре, когда мы с Хуго пошли танцевать. "За все, Лукошкина, надо платить", - вновь эхом отозвались у меня в ушах слова Обнорского...
     Возвращение в Петербург было мучительным. Когда самолет коснулся полосы в Пулково, я почувствовала, что желания жить во мне почти не осталось. Лица друзей, бросившихся мне навстречу в аэропорту, были чужими и незнакомыми. Сославшись на усталость, я закрылась в своей комнате и долго сидела, раскачиваясь, как китайский болванчик, от невыносимой душевной боли. Ночью мне снилась яхта - наверное, одна из тех, что белыми птицами порхали по волнам в Гааге, и Хуго, загоревший до черноты, в белоснежной рубашке с засученными рукавами, - у рулевого колеса.
     Я проснулась - что-то обожгло мою щеку. Впервые за последние много лет я плакала. Сначала про себя, молча.
     Потом - в голос, как в детстве, когда хоронила любимую собаку. Хорошо, что Петруши нет дома...

12

     В Агентстве, где я появилась несколько дней спустя, меня встретили, как национального героя. Спозаранник, сняв воображаемую шляпу, сказал:
     - Анна Яковлевна, если бы не мой ревматизм, я бы пал перед вами ниц.
     Вы гениальны - оказываетесь в нужное время в нужном месте и с нужным человеком. Вы просто находка для нашего отдела!
     Все были довольны и не скрывали этого. Угроза банкротства, несколько месяцев дамокловым мечом висевшая над "Пулей", миновала.
     Еще когда я была в Гааге, состоялась "встреча на Эльбе". Обнорский не поленился лично встретиться в Аллоевым и просветить его относительно кадровых просчетов руководства "Нерпы". Аллоев не верил и требовал доказательств. Документы, которые я отправляла по факсу, были переданы Аллоеву в обмен на отзыв иска и аннулирование всяческих претензий к нашему Агентству со стороны "Нерпы". Судья Колмогорова, которую я встретила некоторое время спустя, была черна лицом.
     - Удачно у вас все получилось, Лукошкина, - со злостью бросила она мне в лицо.
     Я отвернулась...
     На мой отпуск Обнорский согласился безоговорочно. "Мне нужно время, чтобы все обдумать", - сказала я ему. Я так и не решила, уходить мне из "Золотой пули" или нет.
     До меня дошли слухи о том, что роман Обнорского с Завгородней - чистейшая фикция. Причем инициатором ее случайно стала я сама, отказавшись как-то ехать с Обнорским в Репино на встречу с корейскими продюсерами. Вместо меня напросилась Завгородняя. Обнорский, видимо, чтобы насолить мне (вот дурак-то!), имитировал радость от Светкиного предложения. Но до переговоров Светлану не допустили, и ей пришлось загорать у залива, где шла подготовка к пляжному сезону. Когда Завгородняя купалась, самосвал высыпал на ее одежду песок, предназначенный для выравнивания пляжа. Потому-то Светкины вещи и были в таком плачевном состоянии. А Обнорский одолжил ей тогда свою рубашку - не везти же девушку в город голышом. Эту рубашку и не успела погладить Светкина мама...
     Как-то вечером мне позвонил Спозаранник.
     - Быть может, Анна Яковлевна, вам будет интересно знать, что известный вам гражданин Братчиков был убит сегодня утром при выходе из собственного дома. Я думаю, без руководства "Нерпы" здесь дело не обошлось. Мы будет расследовать это дело, мне кажется, материал получится сенсационным.
     Без меня, Глеб Егорович. Без меня.
     ...От Хуго не было никаких известий.

ДЕЛО О СВАДЕБНОМ ПОДАРКЕ

Рассказывает Марина Агеева

     "Агеева Марина Борисовна.
     Заведует архивно-аналитическим отделом. Ветеран "Золотой пули". Занимается информационным обеспечением репортерского и расследовательского отделов. В последнее время с головой ушла в личные дела, к решению которых нередко привлекает других сотрудников Агентства, что негативно сказывается на производственном процессе. Замужем. Имеет двоих детей - взрослую дочь и сына-школьника.."
     Из служебной характеристики

     Погожим майским днем я стояла у принтера и с тоской наблюдала, как умная машина с отвращением выплевывает наброски к моей новой новелле, которую я в муках пыталась родить к очередному литературному проекту Обнорского - сборнику баек "Все в АЖУРе". В эту минуту я ненавидела всех: Обнорского - за его ослиное упрямство, с которым он настаивает на реализации своих бредовых идей, свою героиню - пустую, развратную бабенку, Светку Завгороднюю, которая с первого захода сдала свою новеллу, пользуясь особым расположением шефа, и теперь беззаботно порхала из кабинета в кабинет. Но больше всех я ненавидела себя за патологическую бездарность и полное отсутствие фантазии.
     Я ни минуты не сомневалась, что придира Обнорский заставит переделывать мой в муках произведенный на свет "шедевр" снова и снова. От этих безрадостных мыслей у меня страшно разболелась голова.
     - Агеева, опять ты лопаешь анальгетики тоннами, - ворчливо сказала Горностаева, глядя, как я судорожно заглатываю таблетку спазмалгона. - Зачем ты это делаешь? Подумаешь, головка разболелась, неужели нельзя капельку потерпеть?
     - Всем известно, без "колес" - жизнь тоскливая до слез, - попыталась отшутиться я.
     - Ну а если серьезно, случилось что-нибудь? - не унималась Горностаева.
     - Случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Новеллу я не сдам, к гадалке не ходи, но не это главное. Весь ужас в том, что Машка моя замуж собралась. Все, Горностаева, выхожу в тираж окончательно.
     Глядишь, через годик-другой бабушкой стану.
     - Ну так это же здорово, - искренне обрадовалась Горностаева. - А что ты собираешься дарить на свадьбу?
     - С подарком у меня проблем нет.
     Он дожидается Машку еще до ее рождения.
     - И что же это, если не секрет?
     - Да нет никакого секрета. Это картина Яна Порселлиса. "Бедствие в Па-де-Кале".
     - Боже, какая изысканность, - всплеснула руками Горностаева.
     - Слухи о моей изысканности, Валюта, сильно преувеличены, - с усмешкой ответила я. - На самом деле я глушу водку стаканами, тащусь от кабацких песен и западаю на волосатых мужиков.
     - Все равно, Марина, я очень, очень рада за тебя, и за Машку...
     Увы, я не разделяла оптимизма своей подруги. Дело в том, что наша Маша собиралась замуж с завидной регулярностью. И не столько под влиянием высоких чувств, сколько потакая причудам своего вздорного характера. Она совершенно не думала о последствиях своих капризов, всякий раз в решающий момент объявляя претенденту на ее руку и сердце, что она ошиблась, и свадьбе не бывать. Один получил от ворот поворот, будучи с ног до головы утыканный булавками портного, подгоняющего по хилой фигуре свадебный смокинг. Другой в буквальном смысле слова "склеил ласты" в аэропорту Пулково-2, куда Машка примчалась только для того, чтобы сообщить, что в глубины Красного моря он будет погружаться без нее. Со временем мы с мужем привыкли к крутым поворотам в Машкиной судьбе - дежурной улыбкой встречали очередного кандидата в зятья и с притворной грустью выражали сожаление по поводу несостоявшегося супружества. Единственное, что меня беспокоило в данной ситуации, так это фасон Машкиного свадебного платья, ослепительно сияющего в глубине гардеробной. Вдруг она когда-нибудь доведет дело до загса, а венецианское кружево и шитый жемчугом французский шелк выйдут из моды?
     Но на этот раз я была не на шутку встревожена. Дело принимало серьезный оборот. Машка заканчивала юрфак и проходила преддипломную практику в отделе по борьбе с контрабандой художественных ценностей Управления уголовного розыска.
     И там железной хваткой бультерьера в нее вцепился заместитель начальника этого самого отдела Юра Рыбкин, безликий молодой человек с белесыми ресницами и россыпью противных рыжих веснушек на курносом носу. К Рыбкину Маша испытывала не больше теплых чувств, чем к его предшественникам. Но моя дочь, в отличие от героини Джулии Роберте, жила в пятимиллионном городе, и об ее привычке отказывать женихам накануне свадьбы знали еще не все.
     К тому же этот мент совершил грубый тактический просчет, обозвав в моем присутствии нашего Обнорского уродом. "Сам ты опарыш", - со злостью подумала я. И судьба Юры Рыбкина была решена. Я возненавидела его лютой ненавистью и при каждом удобном случае пыталась доказать дочери, что "Рыбкин нам не пара". Как это часто бывает, мои усилия возымели обратный эффект.
     Чем больше я ругала Рыбкина, тем больше Машка привязывалась к своему избраннику и была полна решимости сочетаться с ним законным браком. Я мужественно приняла сокрушительный удар судьбы и, смирившись, поняла, что без Яна Порселлиса мне уже не обойтись.

***

     От заботливых предков в наследство нашему семейству досталось пять картин "малых голландцев". Одну из них, где трехмачтовый фрегат терпел бедствие, Машка любила больше других. Я предлагала Марии полотно с более оптимистичным сюжетом.
     - Или "Бедствие", или я останусь старой девой, - отрезала дочь.
     Естественно, полагала я, акт дарения будет чисто символическим. Как бы ни сложились отношения Маши с ее будущим мужем, картина должна была остаться в семье. Но подготовить ее к вручению молодым следовало заранее: творение Яна Порселлиса уже давно нуждалось в реставрации.

***

     - Вот это пятно, - еврей-реставратор ткнул п