.
Случалось, что он заступался за своего помощника перед  его  отцом,  когда
тот пробирал сына за длительное отсутствие,  из-за  чего,  разумеется,  не
могли не страдать уроки. Отношения у него с Митяевым, в  общем,  сложились
такие, что лучших не пожелаешь, и отец не раз говорил, что  этот  сибиряк,
наверно, заменит ему родителя. Игорь не возражал, он считал, что Митяев  в
самом деле лучше отца, не жившего с матерью, любившего выпить и  вовсе  не
баловавшего вниманием своего самопаса-сына.
   Однажды обычная возня с  лошадьми  на  озере  была  нарушена  небольшим
событием - в купальню привезли лодку.  Привез  ее  на  пароконной  повозке
старшина Белуш, он же опробовал ее на воде и сказал, что лодка принадлежит
самому коменданту Зарубину  и  что  никто  не  смеет  притронуться  к  ней
пальцем. Чтобы  гарантировать  ее  сохранность,  Белуш  пристроил  цепь  и
примкнул лодку к стояку коновязи. Неизвестно по какой причине лодка  почти
все лето пролежала на берегу. Зарубин ею  не  пользовался,  и  местечковые
мальчишки сгорали от такого понятного в их возрасте желания  поплавать  на
ней по озеру.
   Как-то под вечер, когда лошади были уже выкупаны и стояли на привязи, а
дневальные шли в комендатуру за обедом, Игорь взял  прихваченные  из  дому
удочки и пошел на протоку половить окуней. Клевало, однако,  плохо,  и  он
уже собрался было перейти на другое место, как из ольшаника вылезли Колька
Боровский и Яша Финкель, школьные его приятели. После недолгого  разговора
они дали понять, что  есть  возможность  "стырить"  комендантову  лодку  и
сплавать к другому берегу, где синел большой хвойный лес и  где  никто  из
них еще не был. Игорю эта затея  показалась  весьма  заманчивой,  кого  из
местечковых ребят не привлекал тот берег, но добраться к нему было  трудно
- на пути лежало топкое с провалами болото в  устье  протоки,  в  которой,
говорили, жил водяной. Было соблазнительно завладеть лодкой, но у коновязи
оставался дежурный Митяев, отвечавший за эту лодку перед  самим  капитаном
Зарубиным.  Когда  Игорь  сказал  об  этом   ребятам,   те   заухмылялись.
Оказывается, они уже высмотрели, что Митяев спал под кустом на  попоне,  а
что касается замка, то Колька тут же выложил перед Игорем большой ключ  от
отцовского дровяного сарая, запиравшегося в точности таким же замком,  как
и зарубинская лодка. Игорю ничего более не оставалось, как взять этот ключ
и легко и просто отомкнуть замок лодки.
   Весел у них не было, нашелся лишь длинный  еловый  шест,  они  тихонько
стащили лодку на отмель и попрыгали в нее.  Сначала  отпихивались  шестом,
потом начали грести руками, кое-как  лодка  выплыла  на  середину,  и  тут
обнаружилось, что она рассохлась на берегу сверх меры, и сквозь  ее  борта
ручьями  полилась  вода.  Выливать  воду  было   нечем,   они   попытались
выплескивать ее горстями, но лодка все больше уходила кормой под  воду,  и
вскоре  ребятам  пришлось  в  спешном  порядке  покинуть  судно.   Вдоволь
нахлебавшись теплой воды,  они  кое-как  добрались  до  берега.  Лодка  же
медленно затонула.
   Митяев у коновязи спал так крепко, что  ничего  не  услышал,  а  ребята
высушились в укромном местечке и к вечеру разошлись  по  домам.  Назавтра,
разумеется,  начались  поиски  пропажи,  оказалось,  кто-то  видел   возле
купальни местечкового дебошира Темкина, на которого  тут  же  и  составили
протокол. Пытались допросить также и Игоря, бывшего с утра у коновязи,  но
дежурный Митяев не  мог  себе  даже  представить  своего  любимца  в  роли
похитителя и поручился за него. И когда день спустя  Игорь  скрепя  сердце
все же признался Митяеву в своей виновности, тот сперва  ему  не  поверил.
Пришлось указать место, где  неглубоко  на  илистом  дне  затонула  лодка,
которую скоро подняли и приволокли  к  берегу.  Завидев  ее,  Митяев  лишь
сплюнул в песок и отошел в сторону, даже не взглянув на обожаемого  своего
помощника.  Их  двухлетняя  дружба  на  том   и   окончилась.   До   самой
демобилизации Митяев не сказал парню ни единого слова,  будто  не  замечал
его вовсе, не отвечал на его приветствия, при встрече проходил мимо,  даже
не удостаивая его взглядом. Игорь не обижался, знал:  это  презрение  было
вполне им заслужено.


   На их пути скоро оказался редкий молодой соснячок-посадка,  они  быстро
прошли меж его ровных рядов и вдруг оба враз  замерли.  На  самой  опушке,
очевидно, была дорога, по которой  теперь  куда-то  в  сторону,  медленно,
вихляя по ухабам, ползли в темноте машины. Сначала Ивановскому показалось,
что он сбился с пути и вышел на шоссе, но вскоре  он  понял,  что  это  не
шоссе вовсе, а, наверно, какой-нибудь съезд с него в сторону. Но почему на
этом съезде машины?
   Затаясь, он недолго постоял на опушке. Машины проходили совсем  близко,
передняя шла с  включенными  фарами,  расхлябанно  вихляя  на  неровностях
крытым высоким кузовом. Следовавшие за ней три  другие  машины  тоже  были
высокие и крытые: что они везли, невозможно было понять. Но то, что машины
уходили в сторону от основной магистрали, наводило лейтенанта на некоторые
обнадеживающие размышления. Не приближаясь  к  дороге,  он  свернул  вдоль
опушки следом за ними.
   Теперь он шел совсем  медленно,  часто  останавливался  и  вслушивался.
Далекий утробный  гул  дизелей  какое-то  время  еще  был  слышен,  потом,
заглушенный порывом ветра, как-то сразу затих. Ивановский поправил на себе
то и дело сползавший ремень с тяжелой гранатой, оглянулся  на  Пивоварова.
Тот был рядом, притихнув в предчувствии опасности  и  едва  справляясь  со
своим дыханием.
   - А ну посмотрим, что там. Ты приотстань чуток...
   Пивоваров кивнул, поправляя  за  спиной  винтовку,  ремень  от  которой
наискось перерезал его белую в маскхалате узкую грудь.  Конечно,  жидковат
телом оказался его помощник, но тут и дюжий бы, наверное,  сдал.  Зашуршав
по снегу лыжами, Ивановский пошел по опушке.
   Рощица скоро кончилась, впереди был ручей или речка  с  кустарником  по
берегам, Ивановский с заметным усилием уставшего человека перебрался через
нее и еще прошел полем. Неожиданно для себя он увидел дорогу - две  колеи,
глубоко прорезанные в снегу автомобильными скатами. Чтобы не переходить ее
и не потерять из виду, он вернулся назад и на некотором  расстоянии  пошел
полем.
   Деревня появилась неожиданно скоро - без единого звука,  без  проблеска
света  в  серых  сумерках  вдруг  выросла  близкая  крыша  сарая,  за  ней
следующая, и лейтенант тут же мысленно выругал себя за неосторожность - от
деревни надо было  держаться  подальше.  Он  хотел  было  уже  свернуть  в
сторону, как перед его взглядом за углом  сарая  промелькнуло  характерное
очертание гусеничного вездехода. Тут же было  что-то  и  еще  -  непонятно
громоздкое в сумраке, гибкий и тонкий шест  от  него  торчал  в  небо,  и,
вглядевшись, лейтенант понял, что это антенна. Конечно, в деревне не могло
быть никакой базы, зато вполне могло расположиться на ночлег  какое-нибудь
тыловое или маршевое подразделение немцев.
   - Видал? - тихо спросил Ивановский напарника.
   - Ну.
   - Что это, как думаешь?
   Пивоваров только пожал плечами, он не знал, так же  как  не  знал  того
лейтенант, который теперь обращался к нему как к равному. Будь у него хоть
пять или десять бойцов, Ивановский никогда  бы  не  позволил  себе  такого
почти панибратства, но теперь этот Пивоваров был для него более чем  боец.
Он был первым его помощником, его заместителем и главным его советчиком  -
другого здесь взять было неоткуда.
   Выбросив в сторону  лыжу,  Ивановский  развернулся  в  поле,  Пивоваров
повернул тоже, они круто взяли в обход.  Но,  минуту  пройдя  по  снежному
полю, лейтенант остановился при мысли: а вдруг  это  какой-нибудь  крупный
немецкий штаб? Штаб им пригодился бы даже более, чем та злосчастная  база,
которую неизвестно где было искать в ночи.
   Минуту он постоял на ветру  в  раздумье,  соображая,  что  предпринять.
Рядом ждал Пивоваров. Боец понимал,  видимо,  что  командир  решал  что-то
важное для обоих, и ждал этого решения со спокойной солдатской  выдержкой.
А Ивановский думал, что, конечно, было бы благоразумнее обойти это  осиное
гнездо, но, может, сначала стоило подкрасться поближе, разведать, -  авось
подвернется что-либо сподручное.
   Пока они стояли в  нерешительности,  где-то  в  селе  неярко  вспыхнуло
пятнышко света, что-то осветило на снегу и тут же потухло. Этот  случайный
проблеск ровно ничего не объяснил, но он  указал  в  темноте  направление,
определенное место. Очевидно, там была  улица,  и  лейтенант  вдруг  решил
все-таки попытаться подойти к ней возможно ближе, чтобы  понять,  что  там
происходит.
   - Так. Пивоварчик, приотстань. И потихоньку - за мной.
   Пивоваров  согласно  кивнул,   Ивановский,   решительно   оттолкнувшись
палками, пошел к деревне.
   Сначала на его пути появилась старая поломанная изгородь, через  пролом
в которой он проскользнул в огород и увидел  в  ночных  сумерках  какие-то
жиденькие деревца с кустарником  -  похоже,  на  меже  двух  огородов.  Он
свернул к этим деревцам и под их  прикрытием  тихо  пошел  по  неглубокому
снегу в сторону мягко темневших силуэтов построек. Вокруг по-прежнему было
тихо, холодновато, порывами дул ветер, в  воздухе  косо  неслись  негустые
снежинки. Никаких определенных звуков сюда  не  долетало,  но  все  же  по
каким-то необъяснимым приметам Ивановский угадывал присутствие  в  деревне
посторонних, которыми  теперь  могли  быть  только  немцы.  Чувствуя,  что
вот-вот что-то ему откроется, он осторожно приближался к постройкам.
   Совсем уже близко высилась заснеженная  крыша  сарая,  возле  кривобоко
стоял  подпертый  жердями  стожок.  Деревца  межевой  посадки  тут   разом
оканчивались, крайней  в  ряду  была  раскидистая  грушка  с  толстоватым,
заметным среди тонконогого вишняка стволом. Издали приметив ее, Ивановский
подумал, что за  этим  грушевым  комельком,  по-видимому,  надо  присесть,
подождать. Но он еще не дошел до грушки, как  совершенно  неведомо  откуда
подле стожка появилась какая-то фигура в распахнутой длинной одежде, и он,
вздрогнув,  смекнул:  немец!  Немец  от  неожиданности  обмер,  пристально
вглядевшись в него, но тут же, видно, успокаиваясь, прокартавил издали:
   - Es schien em Russ... [Мне показалось - русский... (нем.)]
   Ивановский ничего не понял и, наверно, чересчур резко  дернул  рукоятку
висевшего на груди автомата. Затвор громко щелкнул в тишине. Немец,  поняв
свою оплошность, сдавленно, почти в ужасе вскрикнул и  стремглав  бросился
по снегу от стожка - наискосок через огород, к соседнему дому. На  секунду
растерявшись, Ивановский присел и,  кажется,  очень  вовремя:  тут  же  от
построек бахнул одиночный выстрел, пуля звучно щелкнула в намерзших ветвях
кустарника. Но он уже был наготове и с колена коротко  тыркнул  по  серому
углу за изгородью, потом другой очередью - ниже, по беглецу,  который  уже
вот-вот готов был скрыться в тени  постройки.  Последние  его  пули  были,
однако, излишними - немец сразу ткнулся  головой  в  снег  и  застыл  там;
Ивановский, тут же выбросив левую лыжу на крутой  разворот,  схватил  одну
палку. Вторую впопыхах он уронил в снег и только нагнулся за  ней,  как  в
сумерках двора опять сверкнула красноватая вспышка, и он тихонько ахнул от
глубокого, острого удара в спину. Сразу поняв, что ранен, вгорячах  бешено
рванулся на лыжах с этого огорода, туда, где ждал его Пивоваров.
   Видно, замешкавшись, немцы подарили ему четверть  минуты  дорогого  для
него времени. Он уже проскочил половину  межевой  посадки,  а  они  только
начали выбегать  откуда-то  из  дворов  на  огород.  Кто-то  закричал  там
повелительно и строго, и вот человек пять их пустились вдогонку.  Он  ясно
увидел их, оглянувшись, и на секунду замешкался,  соображая,  остановиться
ему, чтобы огнем из ППД умерить их прыть, или скорее ускользать в темноту.
Но у него уже не  получалось  скорее,  он  быстро  слабел  от  боли,  едва
управляясь с лыжами.
   Сзади несколько раз выстрелили, часто и не  очень  звучно,  похоже,  из
пистолетов, но он все же оторвался от них,  теперь  попасть  в  него  было
трудно. И все же  одна  пуля  ударила  куда-то  под  самые  ноги.  Он,  не
оглядываясь, пригнулся пониже и изо всех  быстро  убывающих  сил  старался
побыстрее вырваться из этого огорода. Но вот и  еще  одна  пуля  протянула
свою визгливую струну над самой его головой,  он  вскинул  автомат,  чтобы
дать очередь, как откуда-то спереди сильно и звучно бахнуло раз и  второй.
Он понял радостно,  почти  спасительно:  это  Пивоваров  -  выстрел  своей
трехлинейки он бы узнал где хочешь. Из сумерек еще и еще, почти  навстречу
ему один за другим сверкнули три частых удара, пули прошли  совсем  рядом,
но он был уверен: своя пуля его не зацепит.
   - Скорее, товарищ лейтенант!
   Ивановский упал, немного не дойдя до изгороди, но не от боли  в  груди,
которая быстро завладевала всей его правой половиной тела, а  оттого,  что
не хватало дыхания. Он задохнулся. Но он знал, что  Пивоваров  уже  где-то
рядом и не оставит его.
   Сплюнув снег, он тут  же  попытался  подняться,  но  ноги  его  странно
отяжелели, к тому же мешали скрестившиеся при падении лыжи.  Одна  из  них
вовсе соскочила с ноги, тогда он дернул другой и  тоже  высвободил  ее  из
крепления. Сзади еще хлопнуло несколько  выстрелов,  но,  похоже,  его  не
преследовали, их задержал Пивоваров, который и выбежал к нему из сумерек.
   - Товарищ лейтенант!..
   - Тихо! Дай руку.
   - Я уложил там одного! Пусть теперь сунутся...
   Кажется, он не очень и удивился его ранению,  быстро  помог  подняться,
но, видно, бойца занимало другое, и он даже не пытался скрыть это. Похоже,
он и не догадывался, как просто теперь их могли уложить тут обоих.
   Лейтенант хотел было собрать лыжи, но опять голова у него  закружилась,
и он ткнулся плечом в мягкий морозный  снег.  Пивоваров,  наверно,  только
теперь поняв состояние  командира  и  скинув  со  своих  ног  лыжи,  опять
бросился к нему на помощь.
   - Что, вас здорово, а? Товарищ лейтенант?
   - Ничего, ничего, - выдавил из себя Ивановским. - Поддержи...
   Надо было как можно скорее уходить отсюда, с минуты на минуту их  могли
настичь немцы. Пивоваров примолк вдруг  и,  поддерживая  отяжелевшее  тело
лейтенанта, повел его куда-то в  темень,  подальше  от  деревни,  в  поле.
Ивановский послушно тащился по снегу,  заплетаясь  ногами,  в  голове  его
хмельно кружилось, начинало тошнить. Два раза он сплюнул  на  снег  что-то
темное, обильное, не сразу поняв, что это кровь. "Хорошо получил!.. Хорошо
получил!" - думал он почти со злорадством, как о ком-то другом, не о себе.
   Они не оглядывались, но и без того было слышно, что сзади  не  унимался
переполох, раздавались крики.  Правда,  выстрелов  не  было,  но  все  еще
доносившиеся встревоженные голоса подгоняли их  пуще  стрельбы.  Очевидно,
немцы высыпали на околицу или, может, шли следом. У  Ивановского  уже  все
было мокро от пота и крови,  на  боку  через  бязь  маскхалата  проступило
темное большое пятно, он трудно, загнанно дышал, то и  дело  сплевывая  на
снег кровавые сгустки. Несколько раз оба они падали, но Пивоваров, наскоро
отдышавшись, вскакивал, хватал лейтенанта под мышки, и они снова  шатко  и
неровно брели в серые морозные сумерки, петляя по зимнему, продутому всеми
ветрами полю.
   Когда уже совсем обессилели оба,  лейтенант,  выплюнув  кровавую  пену,
промычал "стой" и упал боком на снег.  Рядом  упал  Пивоваров.  Уже  нигде
ничего не было слышно и ничего не видать, даже не  понять  было,  в  какой
стороне деревня. Думалось, они ушли на край света, где нет  ни  своих,  ни
немцев, и Пивоваров, отдышавшись, сел на снегу.
   - Сейчас перевяжем, - сказал он, зашарив по карманам в поисках бинта. -
Куда вас?
   - В грудь. Под рукой вот...
   - Ничего, ничего! Сейчас. Перевяжу. А я  тому  как  дал,  так  сразу...
Другой, гляжу, драла... Целую обойму выпустил.
   Ивановский откинулся на спину, расстегнул ремень, телогрейку. Пивоваров
холодными руками зашарил  по  телу.  Кровь,  обильно  пропитавшая  одежду,
начала уже остывать и жгла на морозе как лед.  Впрочем,  жегся,  возможно,
набившийся всюду снег, лейтенант то и дело содрогался в ознобе, но  терпел
молча. Боец туго обмотал его грудь  двумя  или  тремя  пакетами,  накрепко
связал их концы.
   - Больно очень?
   - Да уж больно, - с раздражением ответил Ивановский.  -  Все,  застегни
ремень.
   Пивоваров  помог  командиру  привести  себя  в  порядок,  застегнул  на
телогрейке ремень, одернул куртку маскхалата. Постепенно  лейтенант  начал
согреваться, хотя тело его все еще бил мелкий нервный озноб,  от  которого
спирало дыхание.
   - Не надо было туда идти, - сказал боец, вытирая о шаровары испачканные
кровью руки.
   - Да? Что ж ты не сказал раньше?
   - Так я не знал, - пожал одним плечом Пивоваров.
   - А я знал? - раздраженно бросил лейтенант. Он понимал, что  становится
злым и несправедливым и что Пивоваров  здесь  ни  при  чем,  что  во  всем
виноват он сам. Но именно сознание этой виновности больше  всего  и  злило
Ивановского. Да, теперь он влип, похоже, погубил себя и этого бойца  тоже,
завалил все задание с базой, ничего не добился  в  деревне.  Но  поступить
иначе - обойти стороной базу, штаб, эту деревню и тем сохранить себя он не
мог. На такой войне это было бы кощунством.
   - Диски  давайте  сюда.  И  автомат  тоже.  Я  понесу,  -  тихо  сказал
Пивоваров, и Ивановский молча согласился, теперь, конечно, много унести он
не мог. Собрав в себе жалкие остатки сил, он лишь повернулся, чтобы  сесть
на снегу.
   - Что ж, надо уходить.
   - Ага. Давайте вон туда. Как и шли, - оживился  Пивоваров.  -  Ей-богу,
тут где-то деревня.
   - Деревня?
   - Ну. В какую-нибудь деревню надо. Без немцев чтоб.
   Пожалуй, Пивоваров прав, подумал Ивановский. Теперь им остается  только
забиться в какую-нибудь деревню, к своим людям, больше деваться некуда. Он
просто не сразу сообразил, как круто это  его  ранение  изменило  все  его
планы. Теперь, видно, следовало заботиться единственно  о  том,  чтобы  не
попасть к немцам. Базы ему уже не видать...



        "10"

   Они все шли по колено в снегу, без лыж - бессильно тащились, вцепившись
друг в друга, от усталости едва не падая в снег.  Пивоваров  выбивался  из
сил, но не оставлял лейтенанта, правой рукой поддерживая его,  а  в  левой
волоча за ремни автомат и винтовку да на плече свой все  время  сползавший
вещевой мешок. Ивановскому уже совсем невтерпеж были эти муки, но,  сцепив
зубы, он вынуждал себя на последние усилия и шел, шел, только бы  подальше
уйти от той злосчастной деревни.
   Тем временем в ночи повалил снег, вокруг забелело, затуманилось, мутное
небо  сомкнулось  с  мутной  землей,  затканной  мигающе-секущим   потоком
снежинок. Невозможно было поднять лицо. Но ветер был слабее, чем вчера,  к
тому же, казалось, дул в спину, и  они  слепо  брели  по  полю,  временами
останавливаясь, чтобы перевести дыхание.  Сплевывая  кровь,  Ивановский  с
тоской отмечал, как таяли его силы, и  упрямо  шел,  надеясь  на  какое-то
пристанище, чтобы не погибнуть здесь, в этом поле. Погибать он  не  хотел,
пока был жив, готов был бороться хоть всю ночь, сутки, хоть вечность, лишь
бы уцелеть, выжить, вернуться к своим.
   Наверно, Пивоваров чувствовал то же, но ничего не  говорил  лейтенанту,
только  как  мог  поддерживал  его,  напрягая  остатки  своих  далеко   не
богатырских сил. В других обстоятельствах лейтенант, наверно, удивился бы,
откуда они еще брались у этого тщедушного, заморенного на вид паренька, но
теперь сам он был слабее его и целиком зависел от его пусть даже небольших
возможностей. И он знал, что если они упадут и  не  смогут  подняться,  то
дальше будут ползти, потому что какое ни есть - спасение  у  них  впереди;
сзади же их ждала смерть.
   В  какой-то  ложбине  с