Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
мким, да и есть
отчего быть голосу - в боковом кармане старого бушлата у него плоская фляга
- для хоккея, он из нее пьет хоть где, хоть с кем. Вот выпил, вытерся
рукавом, горлышко фляге вытер и, не спрашивая Коляшу, хочет он или нет,
посудину сунул. "Э-эх ты! - загремел Костя на пенсионера Зайцева.- Ты и на
фронте, и в тылу сироткой был, вот этаким сиротой и пред Богом предстанешь!
Па-айку вырешили! Спасибо партии родной, дала по баночке одной! А я,
распротвою мать, воевал за то, чтоб прийти в магазин и на свой трудовой аль
на пенсионный рубель купить все, чего душа пожелает! Па-а-айку вырешили!.."
"Котя, Котя! - теребила его за рукав в платочек укутанная, кроткого вида
женщина.- Ну че ты его оглушаш? Исправишь ты его сей миг, што ли?
Перевоспитан!?.."
Костя Босых только этой женщины слушался, только ей внимал. Укротив
себя, побулькал из фляжки, на которой было выгравировано: "Советский хоккей
лучший в мире на все времена!", кинул руки по спинке диванчика, меж двумя
цветками ременного вида, поставленными для красоты и эстетизьма в прихожей
"блатного магазина".
Долго еще бурчал Костя, комментируя поведение не только Зайцева, но и
тех, кто, отоварившись, выпячивался задом в дверь, продолжая кланяться и
благодарить благодетелей-продавцов.
Внук у Зайцева и тогда уже был деловой: минута в минуту, чуть ли не в
самое жерло магазина вметывалась красная машина, и в шарфах до задницы, в
волчьих шапках и в дубленках, ворвавшись в помещение, внук с женою волокли
старика Зайцева к весам, затем, дружной компанией вывалившись в прихожую,
быстро разбирали старый, поди-ка еще фронтовой, рюкзак: "Это тебе, дед,
потреблять нельзя - гастрит; это тебе, дед, есть вредно - печень; это, дед,
влияет на склероз, это - на почки; от печенья толстеть будешь, правнуку ты
его даришь..." И в результате "чистки" рюкзака оставался дед Зайцев с
перцем, горчицей и кетчупом, назначение которого он не знал. До женитьбы
долго гонял и мучил внук деда: наедет с бандой девок и парней, отправит деда
домой, чтоб не мешал веселиться. Потом, когда женился, переместил деда в
совогород почти на постоянное местожительство.
Дверь в домике Зайцева заперта изнутри, окно льдом заросло.
Нашли лом, давнули дверь - и дохнуло на инвалидов тухлой волной тления:
под одеялом, в полушубке, в солдатской шапке, завязанной под подбородком,
стеклянистым инеем покрытый, смирно вытянув руки в рукавицах, лежал
почерневший старичок с небольшим, изъеденным мышами, лицом. Жил и все
славил: "Партия! Партия! Сталин! Сталин! Ленин! Ленин! Вперед - народ!" Под
конец уж только внука: "Вадик-Вадик!.."
Едва нашли старики того Вадика. В новых спальных кварталах он пребывал.
Ехать за город не хотел. Костя Босых, Николай Иванович зашлись в ярости,
затопали так, что хрустали в квартире забренчали и ведро с бутылкой виски с
полки сорвалось. Жена внука Зайцева, в голубом атласном кафтанчике, в
атласных туфельках, выскочила и заорала: "Вы что, хулиганы, в тюрьму
захотели? Сгною старперов!" Коляша, к разу вспомнив незабвенного солдата
Сметанина, деловым тоном воззвал:
- Костя! Давай гранату! Тряхнем этот рай напоследок!..
Костя рукой за пазуху, железной пробкой зазвенел об хоккейную флягу,
будто кольцо из чеки гранаты вынимая.
- Мужики-ы-ы-ы! Да вы что-о-о-о-о? - завопил Вадик и откинул в глубь
квартиры бойкоязыкую жену.- Любые деньги, мужики! Лю-у-убы-ые! Похороните
деда! Похороните! Я его любил и помнить буду, но я смерти боюсь,
мужики-ы-ы-ы...
- А мы, думаешь, не боялись ее, когда моложе тебя, под огнем, в окопах
дрогли?! А ну, собирайсь, курва!
Они заставили-таки Вадика хоронить деда, пусть и в закрытом гробу,
заставили и жену его, и малого их сына на кладбище быть. Заставили и поминки
в кафе "Изумруд" справить. Чуть только Вадик или его повелительница
сопротивление оказывать начнут, Николай Иванович глянет на Костю Босых, и
тот сразу за пазуху лапой. Хотели даже заставить Вадика и девять дней
справить, и сороковины, но тут уж взмолился сам Костя:
- Коляша, Николай Иванович, мы ведь спьяну и в самом деле прикончить
можем этого поганца. Да ну его... к аллаху!
...О, как же длинна, как бесконечна осенняя ночь, что та давняя и
дальняя дорога на фронт.
Благословенна и проклята будь она.
Овсянка - Красноярск
Сентябрь 1994 - январь 1995