". Ты знаешь, как папа видит людей. У него дар. И
если папа говорит "прохвост", значит, парень еще хуже.
   - И чего? - почесала я нос.
   - Пусть сам со своим трупом разбирается, а ты не лезь. Не твое это  дело.
Не ты его туда запихала, не тебе о нем беспокоиться.
   - А милиция? -  охнула  я.  При  слове  "милиция"  Земфира  непроизвольно
поморщилась.
   - А на этих вообще наплевать.
   - Но ведь человека убили... может быть... или он сам умер.
   - Он что тебе, родственник?
   - Нет.
   - Ну и чего ты о нем хлопочешь? Конечно, это вопрос морально-этический...
С таким вопросом непременно надо обратиться к папе, но я, со своей  стороны,
очень бы рекомендовала никуда не лезть. И бабке скажи, чтоб сидела тихо,  не
ровен час... - Земфира в досаде махнула рукой,  поднялась,  стащила  с  себя
парик с повязкой и позвала:
   - Пойдем сожрем чего-нибудь.
   - Я голубцы ела.
   - Понравились?
   - Очень.
   - Слава богу. Ну не хочешь есть, так чаю попьем. У меня клиент через  час
по записи, времени достаточно.
   Мы пили с  Земфирой  чай  и  вели  неспешную  беседу.  Пить  чай  Земфира
предпочитала в гостиной, сидя в мягком кресле перед антикварным столиком  на
гнутых ножках.
   - Вчера к папе какой-то хмырь приходил, - сообщила она, - но не застал. И
со мной долго беседовал.
   - Чего хотел?
   - Филонова, - вздохнула Земфира. - Предлагал большие деньги.
   Я перевела взгляд на картину, которая висела напротив. Разобрать, что там
изображено на ней, было затруднительно. Правда, в этом смысле она  мало  чем
отличалась от папиных картин, висящих по соседству, но чтоб отличие  все  же
было, папа для бестолковых написал фломастером на раме: "Филонов", и картина
стала выделяться.
   - Я беспокоюсь, - робко продолжила Земфира. - Не хочу  критиковать  папу,
но боюсь, как бы нас не ограбили.
   Если честно, я тоже беспокоилась, папуля налево-направо распространялся о
том, что у него  в  гостиной  висит  шедевр  стоимостью  в  несколько  тысяч
долларов. Вполне мог найтись олух, который в это поверит. Если  учесть,  что
жизнь уголовников папуля изучал не зря и в их среде у  него  осталось  много
знакомых, людей корыстных и весьма далеких от  искусства,  беспокойство  мое
только увеличивалось.
   - Почему бы папуле не прекратить свои рассказы о Филонове? - вздохнула я.
   - Ты же знаешь папу, - пожала плечами Земфира. - Я намекнула ему, что  он
мог бы подарить Филонова  музею.  Папа  очень  рассердился,  ведь  это  твое
приданое.
   Мы уставились на живописный шедевр и дружно вздохнули.
   Не поднимаясь с кресла, Земфира извлекла из низенького  шкафчика  бутылку
коньяка и спросила:
   - Выпьешь?
   - Не-а, - испуганно покачала я головой.
   - И в кого ты у нас такая? - посетовала Земфира и выпила коньячку, достав
из того же шкафчика рюмку внушительных размеров.
   - Еще новости есть? - на всякий случай спросила я.
   - У папы были видения. Он выходил  в  космос.  Имел  длительную  связь  с
Шамбалой, но тут его похитили инопланетяне, и ничего путного из  этой  связи
не вышло, - грустно закончила Земфира.
   - Что нового в Шамбале? - кашлянув, спросила я. Земфира закатила глаза, а
я поняла, что сморозила глупость, и застыдилась. Но Земфира злиться на  меня
не стала и с очередным вздохом заметила:
   - Нас ожидают большие испытания.
   - Само собой, - в ответ вздохнула я.
   Тут в дверь позвонили.
   - Клиент, - шепнула Земфира, вскакивая с кресла. Она  нахлобучила  парик,
сделала зверское выражение лица и заспешила в прихожую, а я  подумала,  что,
раз она занята, мне здесь тоже делать нечего,  и  побрела  следом.  Клиентом
оказался рослый молодой  человек  с  полным  отсутствием  вторичных  половых
признаков. Земфира весело подмигнула мне за его спиной, и я удалилась.
   Выйдя на улицу, я постояла  немного,  сунув  руки  в  карманы  джинсов  и
перекатываясь с пятки на носок, а затем подумала, что,  несмотря  на  низкий
процент возможной удачи, стоит попробовать встретиться  с  папой.  Вдруг  он
сможет меня выслушать?  Земфира  права,  все  нравственно-этические  вопросы
папуля разрешал блестяще, и если он  скажет:  "Сейчас  же  иди  в  милицию",
значит, туда надо бегом бежать и нечего раздумывать.
   Я кивнула и уверенной походкой направилась в соседний двор.  Если  папулю
похитили инопланетяне, значит, он в дворницкой у Михалыча.  Дворник  Михалыч
имел жилплощадь в полуподвальном помещении, где часто  проводили  время  те,
чью жизнь папа в настоящий момент изучал.
   Не  успела  я  войти  во  двор,  как  обнаружила   самого   Михалыча.   С
разнесчастным видом  он  сидел  на  детских  качелях  и  смотрел  куда-то  в
направлении чердака.
   - Добрый день, - сказала я, подходя ближе.
   - Как для кого, - ответил дворник. Было ему  лет  шестьдесят,  маленький,
худой, с пышными усами и седой шевелюрой, он чем-то напоминал  Карла  Маркса
карманного формата, то есть сходство было, но  величием  не  пахло.  Тут  он
перевел взгляд на меня, и на глазах его выступили слезы. -  Васена,  горе-то
какое, - прошептал он. Я привалилась к качелям, чтоб удержаться на ногах,  и
тревожно спросила:
   - Какое?
   - Чего?
   - Горе какое?
   - Ох, лучше не  спрашивай...  -  Михалыч  вытер  глаза  ладонью  и  вновь
уставился на чердачное окно напротив, я тоже посмотрела в  том  направлении,
но ничего интересного не увидела. - Вот я сижу и думаю, - заговорил Михалыч,
- нет справедливости в жизни. Господи! - рявкнул  он,  не  отводя  взора  от
чердачного окна, я немного присела, чтоб проследить его взгляд,  и  до  меня
наконец дошло, что смотрит Михалыч на облако,  которое  зависло  как  раз  в
районе чердака. Именно в этом месте,  по  его  представлению,  должно  быть,
обретался  господь.  По  крайней  мере  Михалыч  говорил  так,   точно   был
стопроцентно уверен, что его услышат. - Где же справедливость на свете? Нет,
нигде нет, отвечу я тебе, и это  грустно.  -  Ему  в  самом  деле  сделалось
грустно, да так, что на его глазах вновь выступили слезы.
   - Да что случилось-то? - перепугалась я. - Где папуля?
   - Папа на своем месте, еще в себя не пришел. Ну...  ты  понимаешь,  он  в
этом, в астрале. И лучше будет, если он там еще немного  задержится,  потому
что когда  очнется  и  призовет  меня,  то  я  прямо  не  знаю,  что  я  ему
ответствовать буду. Скажу, так, мол, и так, Анатолий Василич, нет  на  свете
справедливости...
   -  Михалыч,  -  укоризненно  сказала  я,  -  чего  ты  к   справедливости
прицепился, скажи толком, что стряслось?
   - Бутылки разбил, - вздохнул он. - Три штуки. Папа мне этого не  простит.
Торопился я очень и со ступенек - вжик. Ничего спасти не  удалось.  Даже  не
знаю, как посмотрю папе в глаза. Ходил к Вальке, думал, может,  даст  взаймы
хоть на бутылку.  Какое  там,  разоралась  на  весь  двор,  еще  и  алименты
припомнила. Совсем сдурела. - Валька была женой Михалыча и жила  в  этом  же
доме. Михалычу в дворницкой было удобнее, и дома он  появлялся  редко,  а  с
женой общался в основном во дворе, но тоже не часто, потому что встреч с ней
старательно избегал. - Слушай, - посмотрел он на меня с внезапно вспыхнувшим
интересом, - а у тебя денег нет? Рублей пятьдесят, а? Я с пенсии  непременно
отдам.
   С тяжким вздохом я извлекла из кармана сотню и протянула ее Михалычу.
   - Дай бог тебе здоровья, - запричитал он. - Как  выручила,  Василиса.  Не
иначе, господь услышал мои молитвы. - Он торопливо  перекрестился,  взглянув
на чердак, и бросился со двора, приостановился  и  крикнул  мне,  размахивая
руками:
   - Ты иди к папе, иди, а я сейчас.
   Не успела я сделать и нескольких шагов в направлении дворницкой, как окно
первого этажа распахнулось настежь и я увидела  Вальку,  то  есть  Валентину
Петровну,  жену  Михалыча,  даму  пенсионного  возраста  с  ярко-фиолетовыми
волосами, длинным носом и таким злющим выражением лица, что тяга Михалыча  к
дворницкой становилась вполне понятна.
   -  Васена,  -  ворчливо  позвала  она,  -  куда  это  мой  побежал?  -  Я
дипломатично пожала плечами, а Валька продолжила:
   - Пошто ему деньги дала? Ведь третий день пьют,  и  уже  до  чертей  дело
дошло. Мой-то вчера в одних  трусах  по  двору  носился,  а  папа  ходил  по
карнизу, бил в какой-то барабан и выл так, что все собаки попрятались.  Надо
им это запретить. И в трусах  ни  к  чему,  а  по  карнизу  опасно.  Ну  как
свалится?
   -  Это  не  барабан,  -  постаралась  объяснить  я.  -  Это   специальное
приспособление для вызывания духов. И выл папа с той же целью, а по  карнизу
ходил, потому что так к духам ближе. Вы особо не беспокойтесь, я раньше тоже
волновалась, а потом привыкла.
   - А если все-таки свалится? - вздохнула Валька. - Ведь  пятый  этаж...  А
мой-то в трусах тоже духов вызывал? - спросила она с сомнением.
   - Не знаю, - честно ответила я. - Спрошу у папы.
   - Запрети ему пить. Ведь человек-то умный, и видно, что очень  грамотный,
а целыми днями болтается со всякой шушерой. Хоть  моего  возьми,  ну  о  чем
твоему отцу с ним говорить?
   - Он жизнь изучает, - пожала я плечами.
   - Добром это не кончится, вот помяни мое  слово...  -  Валька  с  треском
закрыла окно, а я продолжила путь,  мысленно  пожелав  ей  подавиться.  "Вот
каркуша, - думала я, начиная беспокоиться. - Добром не кончится... Лучше б о
своем добре думала. А папе и вправду надо завязать по  карнизам  шастать,  и
собак пугать ни к чему, еще в милицию заберут".
   Я вошла в подъезд и стала спускаться по крутой лестнице вниз, здесь  меня
и нагнал Михалыч. Гастроном был в  трех  шагах,  а  беседа  с  Валькой  меня
задержала, так что он успел обернуться за это время. В руках Михалыч  держал
две бутылки водки, а  лицо  его  излучало  нечто  подозрительно  похожее  на
блаженство или предвкушение оного.
   - Вот и я, - сообщил он, с  трудом  протиснулся  между  мной  и  стенкой,
выкрашенной в синий цвет, рискуя бутылками, потому что лестница была  узкой,
забежал вперед, пнув дверь, распахнул ее и сказал:
   - Проходи, Васена, папа на своем месте.
   И в самом деле, папа возлежал на длинных нарах у стены напротив. Босой  и
в балахоне из мешковины. Вид портили  только  джинсы,  голубые  с  вытертыми
коленями, они придавали папе  вид  хиппи,  так  же  как  и  длинные  волосы,
заплетенные в косу с алой лентой. Красный  кружок  над  переносицей,  слегка
смазанный, придавал его облику что-то таинственное. Любой человек,  взглянув
на папу, начинал теряться в догадках: кто перед ним?
   Я приблизилась и заглянула папе в лицо. Красивое, без намека на  возраст,
оно казалось отрешенным и сосредоточенным. Папа вроде бы не дышал  и  вообще
не подавал признаков жизни.
   - В астрале, - с уважением заметил Михалыч, вслед за мной обратив взор  к
папулиной физиономии. - Но ничего... Очнется папа, а у нас уже все готово.
   - Папуля, - позвала я, устраиваясь на нарах, - это я,  Василиса.  Дело  у
меня. Если ты недалеко, откликнись.
   Папа не ответил.  Между  тем  Михалыч  устроился  за  столом,  потосковал
немного и сказал застенчиво:
   - Я уж папу-то ждать не  буду,  выпью  маленько,  очень  у  меня  сегодня
давление расшалилось. -  Он  налил  в  кружку  водки.  При  звуках  льющейся
жидкости папа неожиданно пришел в себя, поднял руку и ткнул ею в направлении
стола. Михалыч торопливо приблизился с кружкой, и папа  выпил,  не  открывая
глаз. Голова его со стуком опустилась на нары, и папуля позвал:
   - Василиса...
   - Чего, пап? - откликнулась я.
   - Папа все знает. Ни во что не вмешивайся. Поняла?
   - Поняла.
   - Вот и отлично. А теперь иди. У меня контакт.
   - Хорошо, папа. Спасибо, папа, - сказала я, направляясь к двери.
   - Великий человек, - прошептал Михалыч, благоговейно  прижимая  кружку  к
груди. - Все обозревает.  Слушай  отца,  Васена.  Величайшего  ума  человек.
Повезло тебе с отцом.
   - Это точно, - согласилась я и покинула подвал.
   Можно было вернуться к Земфире  и  съесть  еще  голубцов,  но  у  нее  по
воскресеньям всегда полно клиентов, и отрывать ее от дел не хотелось. Погода
была хоть и солнечная, но прохладная, и на речку ехать не стоило. В общем, я
немного постояла на углу и  не  торопясь  отправилась  домой,  пиная  пивную
банку, подвернувшуюся под ноги.
   "Если папа сказал "не  вмешивайся",  значит,  нечего  и  соваться",  -  с
удовлетворением думала я. Но судьба решила иначе. То есть в тот день  судьба
конкретно  еще  ничего  не  решила,  по  крайней  мере,  мне  об   этом   не
сигнализировала, но кое-какие симптомы, говоря по совести, уже были.
   Ободренная папулиным советом, я вернулась домой и занялась приготовлением
борща. Я люблю борщ и готовлю его  в  большой  кастрюле,  чтобы  хватило  на
неделю. В будни времени на готовку нет, а борщ спешки не  терпит.  Я  варила
борщ, совершенно игнорируя заинтересованные взгляды соседей. Юрик  сидел  на
кухне как приклеенный, то напевал что-то невразумительное, то  поглядывал  в
окно, а  Варвара  сновала  туда-сюда.  Наконец,  устав  от  моего  гробового
молчания, она спросила:
   - У папы была?
   - Была, - ответила я.
   - Советовались?
   - Конечно. Папуля сказал: "Ни во что не вмешивайся".
   - И правильно сказал, - косясь на бабку, приподнялся со стула Юрик. -  Не
наше дело, и все... А джип-то еще стоит, и вообще...
   - Ну и ладно, ну и хорошо, - забормотала Варвара. - Пойду-ка я на  улицу,
Марья Павловна вышла и Лизавета... Как там, не жарко?
   - Не жарко, - кивнула я, и бабка исчезла. Вслед за ней  отправился  Юрик,
второй день почти трезвый. Это начинало всерьез тревожить.  Юрик  утверждал,
что его организму совершенно невозможно существовать без жидкости, причем не
простой, а с градусами. То, что он сейчас  без  градусов,  вполне  возможно,
нанесет его здоровью непоправимый урон. - Юрасик, - позвала я, когда он  уже
достиг входной двери, - может, тебе денег взаймы дать?
   - Спасибо, Васена, - вздохнул он. - Я уж с утра  думал  сбегать  и  вдруг
чувствую: что-то не хочется. К чему бы это?
   - К морозу, - растерянно ответила я.
   - Не иначе как снег выпадет, - согласился со мной Юрик и спросил:
   - Ты из бабкиного холодильника водку не брала?
   - Нет, - удивилась я.
   - Дела... Бабка собралась батарею в комнате менять, вот и  затарилась,  а
водка куда-то испарилась,  была  бутылка  -  и  нету.  Мистика,  -  нараспев
произнес Юрик и исчез.
   Покончив с приготовлением борща, я подошла к окну, с  намерением  позвать
Юрика обедать, потому что борщ он тоже уважает.
   Возле подъезда топтались наши бабки во главе с Варварой, но Юрасика видно
не было. Я неожиданно заскучала, потому  что  есть  борщ  в  одиночестве  не
хотелось, взяла книгу и устроилась на подоконнике. И тут обратила  внимание,
что народ перед подъездом волнуется, бабки  что-то  эмоционально  обсуждают,
потом они вообще куда-то исчезли, зато в квартире появился Юрик.
   - В подъезде газом  пахнет,  -  сообщил  он,  входя  в  ванную.  -  Бабки
волнуются.
   - В нашем подъезде? - уточнила я.
   - Само собой.
   Однако волнение бабок так волнением и осталось, никто внимания на него не
обратил, я имею в виду соответствующие органы. Бабки продолжали  волноваться
и вскоре установили, что запах  идет  из  квартиры  тридцать  семь.  Правда,
особой уверенности они в этом не испытывали, так  как  из  тридцать  восьмой
тоже попахивало. В  тридцать  восьмой  жили  пенсионеры,  которые  все  лето
проводили на даче, звонить им  было  делом  бессмысленным,  и  потому  бабки
сосредоточились на тридцать седьмой, то есть  на  той  самой  квартире,  где
проживала Нинка, но та дверь не открывала и признаков жизни не подавала, чем
очень расстроила старушек.
   Наша Варвара, собрав с жильцов по тридцать  копеек,  отправила  Юрика  на
почту, чтобы на  всякий  случай  послать  пенсионерам  из  тридцать  восьмой
квартиры телеграмму. На  этом  их  бурная  деятельность  завершилась,  бабки
продолжали принюхиваться, а Юрик то торчал у  окна,  высматривая  Нинку,  то
поднимался на третий этаж и тоже принюхивался. Угомонился он только часам  к
одиннадцати, когда Варвара отправилась спать и я тоже, злясь на себя за  то,
что так бездарно провела выходные. Кроме борща - никакой радости, а  девушка
я молодая, у меня каждый день должен быть  праздником,  а  уж  выходные  тем
более.

***

   Утром я провалялась  в  постели  дольше  обыкновенного.  Затем  торопливо
приняла душ, поела борща и побежала на работу. До нее пешком тридцать минут,
бегом пятнадцать. В результате я пришла вовремя и смогла  лицезреть  длинную
очередь граждан с питомцами возле моего кабинета. В понедельник всегда  так,
удивляться нечего.
   Рабочий день пролетел незаметно. Я немного поболтала с Веркой,  сменившей
меня, и вскоре вышла из здания ветеринарной  поликлиники.  Вот  тут  меня  и
поджидал сюрприз. Он был огромным, черного цвета  и  звался  "Сабурбан".  Из
него вышли трое молодых людей, тоже огромных, двое  направились  ко  мне,  а
третий, водитель, ждал возле двери. Замерев с открытым ртом при  виде  этого
зрелища, я вдруг вспомнила о Шляпе и повела  себя  совершенно  неожиданно  -
развернулась на пятках и бросилась бежать в сторону  спортплощадки  двадцать
четвертой школы, располагавшейся по  соседству.  Двое  парней  бросились  за
мной, а водитель залез в машину и завел мотор. Видеть все это я не могла  по
причине большой занятости, зато  хорошо  слышала.  Слух  у  меня  острый  на
редкость, а здесь он еще больше обострился.
   Я различила топот ног сзади и тяжелое дыхание, увеличила скорость, и  тут
за спиной заорали:
   - Стой, стой тебе говорят...
   - Зачем? - спросила я, не снижая темпа.
   - Да стой ты, дура.
   - Сам дурак.
   Я еще малость поднажала и  выскочила  к  школе,  сознавая  всю  опасность
данного шага. Дело в том, что до  этого  мгновения  я  бежала  дворами,  где
здоровущая машина проехать просто не могла, а возле школы проходила  дорога,
так что  мне  либо  придется  кругами  носиться  по  спортплощадке  (но  это
неразумно, потому что парней двое и численное  преимущество  они  реализуют,
взяв меня в "клещи"), либо оказаться на  проезжей  части,  где  я  не  смогу
избежать встречи с  "Сабурбаном".  Выход  один  -  рассчитывая  на  везенье,
выскочить на дорогу и задействовать первый  попавшийся  транспорт,  то  есть
тот, который пожелает остановиться на мой призыв.
   Но мне повезло даже  больше,  чем  я  могла  рассчитывать.  Не  успела  я
вывернуть из-за угла, как увидела милицейскую машину, а рядом с ней молодого
человека в форме, с тоской обозревающего окрестности.
   - Караул! - заорала я и бросилась к нему. Милиционер вздрогнул и тревожно
огляделся. - Помогите! - вновь заорала я,  притормозила  и  оглянулась,  мои
преследователи тоже в нерешительности  остановились,  а  я,  воспряв  духом,
печатая шаг, подошла к  милиционеру,  ткнула  пальцем  в  сторону  парней  и
сообщила:
   - Они за мной гонятся от самой поликлиники.
   Милиционер моргнул, посмотрел на парней, потом на меня и поинтересовался:
   - Зачем гонятся?
   - Хотели в машину запихнуть, вот и она, - доложила я с радостью, так  как
"Сабурбан" в этот момент как раз появился в поле нашего зрения.
   - Вы их знаете? - спросил милиционер тревожно, косясь на притормозившую в
нескольких метрах от нас машину.
   - Нет, конечно, - обиделась я.
   - А чего же они тогда?
   - У них и спросите.
   Чувствовалось, что парень пребывал  в  сильном  затруднении.  Он  сдвинул
фуражку на затылок, посмотрел на машину, на ребят, пасущихся на углу,  потом
опять на меня и вдруг заявил:
   - А я вас знаю. Вы в ветеринарке  работаете.  У  меня  пес  лапу  сломал,
спаниель, он еще  вату  у  вас  свистнул.  Чуть  не  сожрал,  еле  из  пасти
вытащили...
   Спаниелей у меня тьма-тьмущая, и все почему-то любят  вату,  но  огорчать
парня я не решилась и радостно закивала:
   - Конечно, конечно.
   - Вот что, садитесь в  машину,  -  посерьезнел  он.  -  Надо  нам  отсюда
сматываться, а то пальнут, чего д