о. Гораздо сложнее,  чей  раньше.  Особенно  если
условия остаются прежними.
   - Конечно прежними, - нетерпеливо перебил Хромой. - А ты как  думал?  Все
должно выглядеть безупречно, понял?  Чтобы  никто  ничего...  Насчет  оплаты
можешь не заикаться. Тебя предупредили о неустойке?
   - Да, - ответил Абзац. - Но ты много себе позволяешь!
   - В самый раз, - ответил Хромой. - В самый раз, дружок.  А  будешь  пасть
разевать - кислород перекрою. Понял?  Нечего  валяться  в  кровати.  Умойся,
побрейся, кудри свои расчеши, косы заплети и принимайся за дело. Сроку  тебе
неделя. Учти, ты у меня весь на  ладошке,  как  букашка.  Захочу  -  сахарку
насыплю, захочу - раздавлю.
   Абзац хотел сказать, что он  и  сам  может  при  желании  раздавить  кого
угодно, но на том конце  провода  уже  бросили  трубку.  В  наушнике  заныли
короткие гудки отбоя.
   Шкабров задумчиво сложил трубку и бросил ее на смятую подушку.
   Он докурил сигарету, сидя  на  постели  с  поджатыми  по-турецки  ногами.
Никаких особенных мыслей у него в голове не было. Вдыхая и  выдыхая  горький
дым, он думал о том, что принципы, конечно, вещь хорошая, но они не  прощают
человеку измены. Согласившись выполнить  заказ  Хромого,  он  изменил  своим
принципам и теперь был жестоко наказан. Такая формулировка звучала несколько
высокопарно, но целиком соответствовала  истинному  положению  вещей:  Абзац
предвидел нынешнюю ситуацию еще тогда,  когда  человек  Хромого  вел  с  ним
предварительные переговоры. До сих пор Абзац сам выбирал себе и клиентов,  и
заказчиков, стараясь по мере сил  и  возможностей  действовать  в  интересах
справедливости. Согласившись убрать  Кондрашова,  он  пошел  на  компромисс:
Папа, как называли уважаемого депутата его многочисленные "помощники",  был,
без сомнения, законченным негодяем, что автоматически зачисляло его в разряд
потенциальных клиентов Абзаца, но и Хромой,  заказавший  Абзацу  Кондрашова,
если и отличался от своего должника, то лишь в  худшую  сторону.  Говоря  по
совести, начинать нужно было именно  с  Хромого,  но  добраться  до  старого
мерзавца не представлялось возможным.  Кроме  того,  за  долгие  годы  Абзац
как-то отвык работать бесплатно: неоплаченное  убийство  представлялось  ему
пустой тратой времени и боеприпасов.
   На сигарете нарос длинный кривой столбик пепла. Оглядевшись по  сторонам,
Абзац убедился, что  пепельница  осталась  на  столе.  Держа  под  сигаретой
сложенную лодочкой ладонь, он неохотно сполз с кровати  и,  шлепая  по  полу
босыми ногами, пересек комнату. Голова  у  него  кружилась  после  обильного
вечернего пития. Вечера были для него сущим проклятием: ничем не заполненные
минуты тащились бесконечной чередой, как заезженные клячи, и  рука  поневоле
тянулась к бутылке. Бездарный случай с  обстрелом  "мерседеса"  стал  своего
рода  пиком,  кризисом,  после  которого  Абзацу  следовало  либо  пойти  на
поправку, либо отдать концы,  -  это  он  понимал.  Отдавать  концы  ему  не
хотелось, но и способа исправить положение он не видел.  Разве  что  бросить
пить, так ведь это легко сказать - бросить... Застрелиться, пожалуй, легче.
   Шкабров стряхнул пепел в глубокую пепельницу из нержавейки, сунул  окурок
в зубы и первым делом  включил  музыку,  наугад  выбрав  на  полке  кассету.
Вероятность ошибки была невелика, и  через  мгновение  квартира  наполнилась
знакомыми звуками. "Devil in her heart", - раз  за  разом,  как  заклинание,
повторяли "Битлз". "Дьявол в ее сердце..." То, что в это дождливое утро  под
руку Абзацу  подвернулась  именно  эта  мелодия,  наводило  на  определенные
размышления.
   Он раздавил окурок в пепельнице. Как всегда с похмелья, после  выкуренной
сигареты его замутило. Стараясь ни о чем  не  думать,  он  подошел  к  бару,
плеснул на дно стакана из первой попавшейся бутылки и  выпил  виски  залпом,
как лекарство.  Неразбавленный  "Баллантайн"  опалил  горло  и  растекся  по
пищеводу жидким пламенем. Абзац  утер  тыльной  стороной  ладони  набежавшую
слезу и глубоко втянул ноздрями воздух.  "I  wanna  be  your  man",  -  пели
"Битлз". Вещи  скачком  вернулись  на  свои  места,  расплывчатые  очертания
предметов вновь сделались четкими и ясными. Дождь за окном перестал казаться
Абзацу прелюдией конца света: это был самый обыкновенный  летний  дождь,  по
которому давно скучали пересохшая земля и раскаленный солнцем  асфальт.  Все
проблемы на свете имели решения, и все эти решения лежали на  поверхности  -
подходи и бери, только не забудь расплатиться.
   "Цена может оказаться слишком высокой, -  подумал  Абзац.  -  Есть  вещи,
которые даже мне не по карману. А  может,  ничего?  Может  быть,  пронесет?"
Сейчас проверим, решил он, и снова наклонил бутылку над стаканом.
   После второй порции стало совсем хорошо. Движения сделались уверенными  и
плавными, мозг работал четко, как хорошо отлаженный компьютер, и на свете не
осталось ничего, с чем решительный и умный человек не смог  бы  при  желании
справиться. Какой-то засевший  в  самом  дальнем  уголке  мозга  скептически
настроенный хлюпик робко пропищал, что пьяному,  дескать,  море  по  колено.
Абзац  выпил  еще  -  совсем  чуть-чуть,  -  и  хлюпик,  коротко   булькнув,
захлебнулся.
   - Вот таким путем, - вслух сказал Абзац и увеличил громкость  магнитофона
до максимума.
   Колонки бархатно взревели, заставив задрожать оконные стекла, "Listen,  -
рычали динамики, - do you  want  to  know  a  secret?"  Абзац  подумал,  что
нормальные люди не секретничают так,  что  их  слышно  за  два  квартала,  и
хихикнул: эта мысль показалась ему чертовски забавной. "Do you  promise  not
to tell?" - громогласно интересовались динамики.
   - Клянусь, дорогой, - торжественно пообещал Абзац, не слыша  собственного
голоса, - никому не скажу.
   "I'm in love with you", - признался магнитофон.
   - Час от часу не легче, - проворчал Абзац и принялся одеваться.
   Стоявшая перед  ним  задача  после  неудачного  нападения  на  "мерседес"
Кондрашова неимоверно усложнилась. Насколько все было бы проще, если бы Папу
можно было пристрелить, взорвать или  пырнуть  ножом  в  дряблое  брюхо!  Но
Хромой продолжал настаивать на том, что смерть Кондрашова должна  иметь  вид
несчастного случая, а это требовало более тонкой  работы,  особенно  теперь,
когда напуганный депутат наверняка окружил себя охраной и пустил  по  следам
киллера милицейских ищеек. Вряд ли, конечно, у него хватило ума настучать на
Хромого: не такой он человек, чтобы афишировать свои  связи  с  авторитетами
преступного мира. Папа оказался  в  весьма  деликатном  положении  человека,
который подцепил венерическую болезнь на стороне и  не  может  обратиться  к
врачу, потому что тот хорошо знаком с его законной супругой. Беда была  лишь
в том, что это ни в коей мере не облегчало стоявшую перед Абзацем задачу.
   Завтракать Шкабров не стал. Он  вообще  не  любил  есть  по  утрам,  а  в
алкоголе содержалось достаточно калорий для того,  чтобы  он  не  чувствовал
себя голодным. Выкурив еще одну сигарету и частично нейтрализовав  опьянение
чашкой крепкого кофе,  он  положил  во  внутренний  карман  пиджака  плоскую
двухсотграммовую бутылочку с виски и вышел из дому, напомнив себе, что  надо
бы приобрести новую фляжку взамен той, что была  пробита  пулей.  Его  мысли
быстро перешли к воспоминаниям о Лике. Абзац торопливо  отхлебнул  из  своей
бутылки прямо в лифте, подумав о том,  что  нужно  как-то  отучить  Лику  от
дурной привычки хлестать целыми литрами чудовищно дорогой "Дом Периньон". Не
то чтобы ему  было  жалко  денег,  но  оплачивать  из  собственного  кармана
собственную же головную боль и  изжогу  казалось  глупым.  Почему  бы,  черт
подери, ей не пить виски или, на худой конец, мартини?
   Щедрый глоток старого доброго скотча задавил головную боль получше любого
анальгина. Абзац вышел из лифта в отличном настроении и,  только  оказавшись
под дождем, вспомнил, что  зонтик  остался  дома.  Возвращаться  за  ним  не
хотелось. Абзац был суеверен и предпочитал вымокнуть насквозь, чем вернуться
домой за забытой вещью.
   Словно сжалившись над ним, дождь вдруг пошел  на  убыль  и  через  минуту
вовсе прекратился,  оставив  в  воздухе  легчайшую  водяную  взвесь,  больше
похожую на редкий туман. Шкабров  закурил  и  бодро  спустился  по  бетонным
ступенькам крыльца, легко перепрыгнув разлегшуюся на асфальте большую лужу.
   В двух кварталах от дома ему удалось без  труда  поймать  такси,  которое
мигом домчало его до Остоженки. Здесь он расплатился, вышел  из  машины  под
моросящий дождь и принялся ловить другое такси. Времени у него было  сколько
угодно, а мысль о том, что приставленные Хромым соглядатаи таскаются за  ним
по всему городу, не вызывала восторга. Он и без того  расслабился,  позволив
старому мерзавцу выведать свой адрес.
   Его подобрал частник на видавшем виды джипе "мицубиси", который  сошел  с
конвейера  задолго  до  вывода  советских  войск  из  Афганистана.  Это  был
тентованный двухдверный автомобильчик, предназначенный  для  того,  чтобы  с
гиканьем и хохотом гонять на  нем  по  песчаному  пляжу,  выписывая  веселые
кренделя, вздымая фонтаны песка и  периодически  заезжая  в  полосу  прибоя.
Теперь, когда дни его молодости остались позади, он выглядел довольно  жалко
со  своими  легкомысленно  разрисованными  ржавыми  бортами  и  торчащим  на
матерчатой крыше пластмассовым плафончиком с надписью "Такси".  Внутри  было
сыро и неуютно. Небритый водитель посмотрел на одетого с иголочки  Абзаца  с
угрюмым вызовом: дескать, не нравится - не ешь.
   - Трогай, - сказал Абзац, хлопая заедающей дверцей.
   - Куда поедем? - спросил водитель.
   - Сначала прямо, - сказал Абзац, вынимая из бумажника хрустящую купюру  с
портретом Бенджамина Франклина, - а потом направо  во  дворы.  Только  очень
быстро, ладно?  Ничему  не  удивляйся  и,  главное,  ни  в  коем  случае  не
останавливайся. Справишься?
   Водитель посмотрел на деньги и неопределенно дернул плечом. Его  потертая
кожанка при этом отчетливо скрипнула.
   - Справиться - не вопрос, - сказал он. - Вопрос в другом: будут ли в  нас
стрелять, и если будут, то из какого оружия?
   Абзац  перекрутился  на  сиденье  и  через  забрызганное   и   мутноватое
пластиковое окошечко в тенте посмотрел назад.  Огромный,  вызывающе  красный
джип "ниссан", который он заприметил уже давно, не слишком скрываясь,  стоял
у бровки тротуара в десятке метров от них. Из приоткрытого окошка со стороны
пассажира время от времени выползали ленивые облачка табачного дыма.
   - Стрелять не будут, - заверил он водителя. - Это жена ко мне  приставила
каких-то... Сам не пойму, чего они хотят. То ли следят они за  мной,  то  ли
она им заплатила, чтобы они мне мослы  отполировали.  Ревнивая  она  у  меня
чересчур, понимаешь? Совсем замучила своими сценами. А  я,  блин,  как-никак
мужик. Мне одной бабы, как ни крути, маловато.
   - Это я  понимаю  -  смягчаясь  прямо  на  глазах,  сказал  водитель,  со
скрежетом включая первую передачу. - Дело известное. Цыпочка небось ждет  не
дождется...
   - А то как же! - бодро поддакнул Абзац и снова посмотрел назад.  "Ниссан"
мигал указателем левого поворота, готовясь отчалить от тротуара. - Вон  они,
жабы... Красное корыто видишь?
   - Крутые,  -  неприязненно  проворчал  водитель,  покосившись  в  боковое
зеркало. - Таких слегка наказать сам бог велел.
   - Отлично, - сказал Абзац. - Обожаю взаимопонимание.
   Он сложил стодолларовую купюру вдвое и вручил ее водителю. Тот  аккуратно
убрал деньги в бумажник, застегнул  карман  куртки  на  "молнию"  и  наконец
отпустил сцепление.
   Изношенный движок джипа взревел, как разъяренный носорог, лысые  покрышки
пронзительно взвизгнули,  вхолостую  провернувшись  на  мокром  асфальте,  и
машина рванула вперед, с ходу вклинившись  в  поток  уличного  движения.  Не
ожидавшие такой прыти люди Хромого сразу отстали на добрых полсотни метров.
   - Начало хорошее, - похвалил водителя Абзац.  -  Давай  во  дворы.  Я  не
собираюсь отсюда уезжать, а эти лохи пускай  за  тобой  немного  покатаются,
соберут информацию для моей ненаглядной.
   Почти не притормаживая, старый джип нырнул в  узкую  сводчатую  арку.  На
излишне крутом повороте он чуть не опрокинулся.  Абзаца  бросило  влево,  на
водителя, и ему пришлось ухватиться за укрепленную на передней панели ручку,
обтянутую погрызенной мышами губчатой резиной.  Машина  сильно  накренилась,
амортизаторы протестующе закряхтели.  Переднее  колесо,  угодив  в  глубокую
выбоину, скрежетнуло по внутренней поверхности крыла. В следующее  мгновение
автомобиль выровнялся и с ревом, который многократно  усиливался  кирпичными
стенами и арочным сводом, устремился вперед.
   Они успели повернуть еще дважды, прежде чем позади в  просвете  очередной
арки мелькнул забрызганный уличной грязью красный  борт.  Небритый  водитель
снова лихо крутанул баранку, и машина преследователей снова исчезла из виду,
скрытая углом здания.
   - Притормози, - скомандовал Абзац, распахивая дверцу.
   Тормоза  коротко  взвизгнули,   скорость   немного   снизилась.   Шкабров
выпрямился на подножке и прыгнул вперед  по  ходу  движения  автомобиля,  на
всякий случай вытянув перед собой  руки.  Подошвы  его  модельных  туфель  с
плеском угодили в лужу. Кое-как сохранив равновесие, он  пробежал  несколько
шагов, догоняя собственное тело, которое  по  инерции  неслось  вперед,  как
пушечное  ядро,  и  остановился,  толкнувшись  ладонями  в  шершавую   сырую
штукатурку стены.
   Водитель  джипа  газанул,  одновременно  захлопнув  дверцу.  Когда  Абзац
оттолкнулся от сырой стены и оглянулся, машины уже не было во дворе, а из-за
угла доносился приближающийся рокот мотора и плеск  скопившейся  в  выбоинах
асфальта дождевой воды, которая разлеталась в стороны под колесами  красного
"ниссана".
   Пригнувшись, Абзац бросился к  облупленной  и  покоробившейся  двери,  до
которой было около двух метров. Он рванул на себя перекошенную, разбухшую от
дождя дверь и оказался на крутой узкой  лестнице,  которая  вела  в  подвал.
Спускаться в подземелье он не стал: в этом не было нужды. Глядя наружу через
предусмотрительно оставленную между полотном двери и гнилой рамой  щель,  он
увидел, как огромный красный джип  со  свежей  вмятиной  на  дверце,  бешено
газуя, пересек двор и скрылся в темном туннеле очередной арки.
   Когда  рев  автомобильного  двигателя  окончательно  стих,  смешавшись  с
городским шумом, Шкабров вышел из своего укрытия, сделал глоток из  бутылки,
закурил и не спеша двинулся своей дорогой. Свернув в один из  многочисленных
переулков между Остоженкой  и  Пречистенкой,  он  поднялся  на  второй  этаж
старого  трехэтажного  дома  и  отпер  собственным  ключом  дверь  квартиры.
Таблички с номером на двери не  было  -  от  нее  остался  лишь  ромбический
отпечаток, который, в отличие от неровно  выкрашенной  в  грязно-серый  цвет
двери, остался темно-коричневым. Замок здесь стоял архаичный  -  такой,  что
его можно было при желании отпереть гвоздем. Впрочем, ни один уважающий себя
домушник не стал бы тратить время на взлом этой провонявшей кислыми  щами  и
нафталином берлоги с четырехметровыми потолками и шатким щелястым полом.
   В длинной и узкой, как труба  крематория,  прихожей  царил  полумрак.  За
отставшими обоями, наверняка помнившими исторический двадцатый съезд партии,
на  котором  был  развенчан  культ  личности  Сталина,  деликатно   возились
тараканы, доедая остатки мучного  клейстера.  Справа  от  входа  на  вешалке
беспорядочной грудой висело какое-то  неразличимое  в  потемках  тряпье,  от
которого воняло псиной. Высоченная, с частым переплетом застекленная дверь в
гостиную  была  приоткрыта.  Замазанные  густым  слоем  краски   стекла   не
пропускали  свет,  но  сквозь  щель  между  тяжелыми  створками  пробивалось
голубоватое мерцание работающего телевизора и  доносились  бубнящие  голоса,
время от времени прерываемые хлесткими звуками выстрелов. Потом там заиграла
какая-то мрачная, заунывная музыка, а стрелять принялись длинными очередями:
хозяин смотрел боевик.
   Абзац не стал зажигать свет. Скрипя  половицами,  он  прошел  мимо  двери
гостиной, миновал пустой проем, который вел в грязную,  захламленную  кухню,
споткнулся о какой-то чемодан, который, судя по весу, был  до  отказа  набит
железом, и  остановился  перед  неказистой,  но  на  поверку  очень  крепкой
деревянной дверью. Здесь он снова вынул из кармана ключ - на сей раз  вполне
современный, плоский, без единого зубчика,  но  зато  покрытый  беспорядочно
разбросанными по его поверхности  круглыми  углублениями  разной  глубины  и
диаметра. Ключ беззвучно вошел в щель  замка,  трижды  щелкнула  пружина,  и
Абзац проник в длинную и узкую комнату с окном в торце, скудно  обставленную
давно  отслужившей  свое  мебелью.  Обоев  здесь  не  было  вообще,   а   на
потрескавшейся  штукатурке  еще  угадывался  полустертый  рисунок,  когда-то
нанесенный прямо на побелку по трафарету, - какие-то крупные бледные цветы и
веточки с  набухшими  почками.  Из-за  опущенных  жалюзи,  которые  диковато
смотрелись на этом убогом фоне, в комнате было  сумрачно.  На  стене  тускло
поблескивал захватанным стеклом  фотопортрет  незнакомой  Абзацу  женщины  с
широким скуластым лицом, жидкой прической и маленькими, как следы булавочных
уколов, глазами.
   Абзац  окончательно  закрыл  жалюзи,  поставив   пыльные   планки   почти
вертикально, и включил верхний свет.  Одинокая  сорокаваттная  лампочка  под
заросшим мохнатой пылью матерчатым абажуром вспыхнула в недосягаемой высоте,
тускло высветив убогую обстановку этого логова и пыльную паутину  по  углам.
Шкабров закурил, уселся на скрипучую железную кровать с  продавленной  почти
до  пола  панцирной  сеткой  и,  низко  наклонившись,  выволок  из-под   нее
обшарпанный фибровый чемодан с железными уголками.
   Через четверть часа на Пречистенку вышел высокий человек, как  две  капли
воды похожий на стареющего хиппи. На нем были обтрепанные камуфляжные брюки,
небрежно  заправленные  в  высокие  армейские  ботинки,   и   исполосованная
стальными змейками  кожанка-"косуха",  из-под  которой  торчал  мятый  подол
клетчатой рубашки. И куртка, и рубашка  были  расстегнуты  до  самого  низа,
открывая взглядам  прохожих  застиранную  серую  майку,  поверх  которой  на
массивной стальной цепочке висела какая-то эмблема. Потертое кожаное кепи  с
длинным козырьком было низко надвинуто, и  из-под  него  на  плечи  и  спину
куртки ниспадали спутанные  пряди  неимоверно  длинных  светло-русых  волос.
Чудовищные бакенбарды, усы подковой  и  круглые  очки  с  зелеными  стеклами
довершали картину. На правом  плече  у  этого  колоритного  персонажа  висел
драный, застиранный, латаный-перелатаный рюкзак из джинсовой ткани, судя  по
виду, абсолютно пустой, из наколенного кармана брюк  неприкрыто  выглядывало
закрытое  желтым  алюминиевым   колпачком   стеклянное   горлышко.   Вызывая
недоумевающие, а порой  и  откровенно  насмешливые  взгляды  прохожих,  этот
странный тип двинулся в сторону Зубовской площади ленивой шаркающей походкой
человека, которому в обозримом будущем абсолютно нечем заняться.
   Сделав большой крюк и с помощью пары нехитрых приемов убедившись, что  за
ним никто не следит, он вышел к Крымскому мосту и спустился в  метро.  Через
несколько минут он уже входил в тесно заставленное  ячейками  автоматических
камер хранения помещение на  Киевском  вокзале.  При  виде  этой  неряшливой
фигуры постовой милиционер, отиравшийся возле  стеклянной  будки  дежурного,
недовольно пожевал губами, кашлянул в кулак и, переглянувшись с  сидевшей  в
будке симпатичной служащей, спросил у подозрительного  пассажира  документы.
Недовольно ворча, патлатый тип принялся  рыться  в  многочисленных  карманах
своей мотоциклетной куртки, потом, спохватившись, скинул с плеча рюкзак,  по
локоть запустил в него руку и наконец пре