чий недоделанный хлам. Он начал скучать и нервничать, и было совершенно непонятно, что с этим делать.
     - Ну, может быть, "выходной" - это немного громко сказано, - дал задний ход Мышляев. - Вы совершенно правы, Михаил Ульянович, отдыхать нам всем действительно рановато. Но на данный момент вы сделали все, что от вас зависело, а у меня для вас есть небольшое поручение в городе. Собственно, поручение это не мое, а скорее ваше... Вы как-то просили привезти вам кое-какие детали. Я вынужден извиниться: раздобыть все, в чем вы испытываете нужду, мне оказалось не под силу. Честно говоря, я совсем растерялся. Эти торговцы подержанным хламом все время норовят подсунуть мне черт знает что и при этом заломить тройную цену. По-моему, будет гораздо лучше, если вы сами съездите в Москву и купите все необходимое. Вот, возьмите на расходы.
     Он протянул Кузнецу стодолларовую купюру.
     - Ну, это другое дело, - сдался Кузнец, принимая деньги. - А то придумали какой-то выходной...
     Да, на толкучке соображать надо, что к чему. Хорошо, прямо завтра и смотаюсь.
     - Сегодня, - твердо перебил его Мышляев. - Зачем откладывать дело в долгий ящик? Сейчас еще не поздно. К двенадцати будете на месте, а к вечеру вернетесь. Завтра, возможно, вы мне понадобитесь.
     А за мастерскими в ваше отсутствие мы сами присмотрим, если вас это волнует.
     - А, - сказал Кузнец, - вот так, да? Ну, что же. Говорят, нет времени лучше настоящего. Почему бы и не съездить? Так я пойду?
     - Конечно, конечно, - сказал Мышляев. - Счастливого пути. И будьте осторожны, на дорогах скользко.
     - Наконец-то, - сказал Гаркун, когда Кузнец вышел. - Слушай, у нас с ним наверняка будут проблемы. Ну сегодня ты придумал эту поездку на толкучку... А дальше что?
     - Будет день - будет и пища, - отмахнулся Мышляев. - Давайте решать вопросы по мере их возникновения.
     - Опасная политика, - заметил неугомонный Гаркун.
     - На сегодняшний день она единственная из возможных, - отрезал Мышляев. - Хватит болтать.
     У тебя готово? Давай, хвастайся.
     Гаркун встал, кряхтя и демонстративно морщась, и прошаркал в свою каморку. Было слышно, как он копается там, недовольно бормоча и поминутно что-то роняя. Потом что-то рухнуло с грохотом, похожим на шум горного обвала. Гаркун зашипел, выматерился и отчетливо произнес: "Долбаный бардак!"
     Наверху с ревом завелся форсированный и переоборудованный Кузнецом движок его древнего командирского "УАЗа". Потом взвизгнули покрышки, шум быстро удалился и вскоре окончательно затих: Кузнец без лишних проволочек отправился в Москву.
     Гаркун, наконец, вернулся, держа в руке несколько стодолларовых купюр.
     - Ага, - сказал Мышляев. - Ну-ка, ну-ка...
     Он взял одну купюру, повертел ее перед глазами, придирчиво осматривая со всех сторон, удовлетворенно хмыкнул, покивал головой, положил купюру на край стола и полез в портфель. Гаркун горделиво усмехнулся, а Заболотный уселся с видом именинника, и не простого, а императорских кровей.
     Мышляев вынул из портфеля сильную лупу с подсветкой и одну из тех портативных машинок, с помощью которых в обменных пунктах проверяют подлинность купюр.
     - Это еще зачем? - забеспокоился Гаркун. - Не доверяешь, отец?
     Заболотный продолжал улыбаться с видом курочки Рябы, которая только что снесла золотое яичко.
     - Доверяй, но проверяй, - ответил Гаркуну Мышляев. - Что ты, ей-богу, как маленький? "Не доверяешь..." При чем тут доверие? Просто за проволоку меня как-то не тянет. Если вы в чем-то напортачили, то штрафом нам не отделаться.
     - Да, - согласился Гаркун. - Если заметут, то, как в песне поется: "Будет людям счастье, счастье на века..." В смысле, пожизненно.
     Он встал, подошел к стоявшему в углу ржавому холодильнику "Снайге", пнул ногой в ортопедическом ботинке вечно заедающую дверцу, открыл ее и принялся шарить внутри. Через минуту он вернулся к столу, по-детски зажимая в руке кусок полукопченой колбасы сантиметров этак на двадцать - двадцать пять. Он плюхнулся на свое место, вцепился в колбасу мелкими серыми зубами и принялся неаккуратно жевать, чавкая и шумно дыша через нос.
     Заболотный скривился и отвел от него взгляд. Мышляев не обратил на приятеля внимания, целиком уйдя в изучение купюры. Через некоторое время он вынул из портмоне настоящую стодолларовую бумажку, положил ее рядом с фальшивкой и принялся скрупулезно сравнивать обе купюры, поочередно разглядывая их через лупу. Не переставая жевать и сопеть, Гаркун ухмыльнулся: он был уверен в себе на все сто процентов.
     - Давай-давай, - чавкая, обронил он, - нюхай.
     Высказывай свои претензии, если сумеешь их сформулировать.
     - Ну что тебе сказать, - проговорил Мышляев, откладывая лупу. - При детальном обследовании твою работу, конечно, расщелкают, но для этого понадобится специализированное оборудование и хорошо обученный персонал.
     - При детальном! - презрительно фыркнул Гаркун, поперхнувшись колбасой. - Скажи еще, при микроскопическом. Кто станет этим заниматься в обменнике?
     - А я не намерен обирать обменники, - заявил Мышляев. - Надо работать, Гена. Для начала сойдет и это, но только для начала. С деньгами, которые только наполовину деньги, слишком много беготни.
     Мне нужен верняк, ясно?
     - Верняк нужен всем, - авторитетно заявил Гаркун, - а имеют его единицы. Не дребезжи, отец, все будет путем.
     - М-да? - рассеянно проронил Мышляев, заталкивая фальшивую купюру в банковскую машинку. Потом он заметил, что провод машинки не подключен к сети, и хлопнул себя по лбу. - Мосье Заболотный, если вас не затруднит, вставьте, пожалуйста, вот эту вилку во-о-он в ту розетку!
     Заболотный перестал улыбаться и с видом крайнего одолжения воткнул вилку в электрическую розетку у себя за спиной. Мышляев ткнул пальцем в кнопку, и на панели машинки немедленно вспыхнул красный огонек.
     - Эт-то что такое? - грозно спросил Мышляев.
     - Это тюрьма, отец, - любезно пояснил Гаркун. - Это счастье на века. Века нам не протянуть, но пожизненная баланда нам, можно сказать, гарантирована. Это в том случае, если кто-то из нас сунется с такой вот денежкой в обменный пункт.
     - Ничего не понимаю, - пробормотал Заболотный. Он был красен, уши его неприлично пламенели, как у старшеклассника, которого застукали за мастурбацией в школьном туалете, и жестокий Гаркун не удержался от злорадной улыбки. - Наверное, машинка неисправна, - промямлил химик.
     - Да?
     В вопросе Мышляева сквозила холодная ирония.
     Он вынул из машинки фальшивую купюру, небрежно отшвырнул ее в сторону и заложил в приемную щель настоящую банкноту. На сей раз загоревшийся на корпусе машинки огонек был зеленым.
     - Вуаля, - сказал Мышляев. - Или вы хотите убедить меня, что аппарат все-таки неисправен, и ваша купюра даже более настоящая, чем та, которую я сегодня утром получил в банке?
     - Банк в наше время тоже не гарантия, - попытался сгладить неловкость Гаркун.
     Мышляев даже не повернул головы на его голос.
     Он продолжал сверлить Заболотного холодным неприязненным взглядом, и наблюдавший за этой сценой со стороны Гаркун впервые понял, что его старинный приятель Паша Мышляев может при желании быть страшным - очень страшным, если уж говорить начистоту.
     - Ну, так как же, Заболотный? - металлическим голосом спросил Мышляев. - Как я должен это понимать? Вы что, хотите упрятать нас всех за проволоку? Воля ваша, но учтите, что вам - лично вам! - до суда не дожить. Удавлю вот этими руками. Лично.
     Для убедительности он показал Заболотному свои руки - мощные, поросшие редким рыжеватым волосом. В бункере повисла тягостная пауза, которую нарушил Гаркун. Он схватил себя обеими руками за горло, страшно выкатил глаза и захрипел, как удавленник. Недоеденный кусок колбасы свешивался из его рта, как язык повешенного.
     - Да пошел ты на хер! - проревел окончательно вышедший из себя Мышляев. - Клоун хренов!
     Весельчак из кунсткамеры! А ты подумал, что было бы, если бы я не догадался машинку из города прихватить?
     - Подумал, - процедил Гаркун, откладывая в сторону колбасу. Слово "кунсткамера" полоснуло его, как опасная бритва, прямо по глазам, и теперь он почти ничего не видел перед собой, кроме каких-то сияющих фосфорическим светом неопределенных пятен. Голос его сделался скрипучим от ярости. - Я подумал, что неплохо бы тебе заткнуться и перестать корчить из себя босса. Кузнец-то уехал. Остались только свои, так что ты зря стараешься. Не стоит так пыжиться, отец.
     - Ты меня еще поучи, - остывая, проворчал Мышляев. - Учить все горазды, а как дойдет до дела - глядишь, а огонек-то красный! Полгода уже ковыряетесь, а толку до сих пор никакого. Полгода козе под хвост!
     - Тут я с тобой согласен, - сказал Гаркун. Перед глазами у него мало-помалу прояснилось, и он осторожно перевел дух. "Нельзя нервничать, - подумал он. - Сердце мое ни к черту. Раз уж уродился таким хилым да немощным, надо беречь себя и брать не глоткой, а умом или, в крайнем случае, хитростью. Но "кунсткамеру" я тебе припомню. Я ее тебе в горло вобью до самых кишок вместе с зубами и с языком твоим поганым..." - Времени жалко, и работы, и денег потраченных... Черт, я ведь этих бумажек тысяч на сорок нашлепал. Козел ты, отец, - обратился он к Заболотному. - Вот что прикажешь теперь с этой макулатурой делать?
     - Сколько, сколько ты нашлепал? - не поверил своим ушам Мышляев. - Сорок тысяч? Ты что, совсем обалдел?
     - Угу, - сказал Гаркун, снова хватая со стола колбасу. - Вот именно, обалдел. От радости. Этот верблюд, - он ткнул обгрызенной колбасой в сторону Заболотного, - сказал мне, что бумага и краски в полном ажуре. А я, дурак, поверил. Слушай, давай мы его утопим в нужнике и скажем, что так и было!
     Или замуруем в стене. У Кузнеца еще есть мешков пять цемента. Песок и вода не проблема, лопату найдем... А?
     Мышляев протяжно вздохнул. Заболотный разлепил запекшиеся губы и слегка дрожащим от унижения и сдерживаемой злости голосом произнес:
     - Надеюсь, это шутка?
     Мышляев открыл рот, чтобы ответить, но Гаркун остановил его нетерпеливым движением руки и так резко повернулся к Заболотному, что тот от неожиданности отпрянул и прижался лопатками к холодной стене.
     - Шутка?! - свистящим яростным шепотом переспросил Гаркун. - Ты взрослый человек, кандидат технических наук, и ты до сих пор не понял, что в таких делах, как наше, шуток просто не бывает? Не смеши меня! Эта шутка могла обойтись каждому из нас лет в двадцать строгого режима. Мне столько не протянуть, поэтому шутить я с тобой не собираюсь.
     Ни с тобой, ни с кем бы то ни было, понял?
     Он откинулся назад и разом отхватил от зажатого в руке огрызка колбасы здоровенный кусок.
     - Ну, что ты пялишься на меня, как вяленый лещ на кружку с пивом? - невнятно спросил он, соря вылетающими из набитого рта крошками. - Скажи что-нибудь. Изреки, так сказать, с высот своей ученой степени.
     Заболотный нервным движением сорвал с переносицы очки, протер их грязноватым носовым платком и снова водрузил на место, как бы совершая некий ритуал, призванный немного отсрочить неизбежное.
     - Господа, - начал он.
     - Да какие, на хрен, мы тебе господа! - перебил его Гаркун. - Надо же, обгадился по самые уши, а марку все равно держит: "господа"... По-человечески, что ли, разговаривать не можешь, профессор?
     - Заткнись, Гена, - приказал Мышляев. - Хватит уже.
     - Хватит так хватит, - согласился Гаркун и запихал в рот остаток колбасы вместе с веревочным хвостиком.
     - Господа, - упрямо повторил Заболотный. - Видимо, я должен принести вам свои извинения, хотя это происшествие для меня еще более неожиданно, чем для вас. Вероятно, я что-то проглядел, анализируя состав бумаги. А может быть, дело в красителях, не знаю. Но должен вам заметить, что для такой работы полгода - не такой уж большой срок. Не каждое государство способно за полгода наладить выпуск собственных денег, да еще с такой высокой степенью защиты. Разумеется, я найду и исправлю ошибку, но мне хотелось бы, чтобы впредь я был огражден от подобного хамского обращения.
     Гаркун перестал жевать, смачно выплюнул веревочный хвостик и протяжно рыгнул.
     - Во сказанул, - хмыкнул он, ковыряя в зубах согнутым мизинцем. - Хотя в чем-то ты прав. Просто не стоило бахвалиться: дескать, мои материалы от настоящих родная мама не отличит. Вот мы и растерялись от неожиданности.
     - Да, - поддержал его Мышляев. - Мы понимаем, что имеем дело с довольно сложным процессом, и именно поэтому обратились к вам. Но поймите и вы: отступать некуда. И если вы думаете, что можете просто хлопнуть дверью и уйти, то я должен вас огорчить: у нас здесь не научно-исследовательский институт и даже не секретная лаборатория Министерства обороны. У нас здесь, как бы это выразиться...
     - Пещера Али-Бабы, - подсказал Гаркун. - Отсюда либо выходят богатыми, либо не выходят вообще.
     Он оскалил мелкие испорченные зубы и зарычал по-собачьи, иллюстрируя свои слова.
     - Кстати, отец, - забыв о Заболотном, обратился он к Мышляеву, - так что нам все-таки делать с этими бумажками?
     - Да как что, - устало откликнулся Мышляев. - В печку их, и весь разговор.
     - М-да, - причмокнул губами Гаркун. - Жалко, черт... Может, на базарчик? Или к уличным менялам, а?
     - Уймись, идиот, - оборвал его Мышляев. - Мы только начали разворачиваться, а ты хочешь сразу все похоронить? Не жадничай, Гена. Подожди немного, и станешь миллионером.
     - Хорошо тебе говорить, - сгребая в кучу разбросанные по столу фальшивые деньги, вздохнул Гаркун. - А мне, бывает, с похмелюги пива купить не на что. Ладно, в печку так в печку.
     - Секундочку, - вмешался слегка пришедший в себя Заболотный. - Зачем же в печку? Пустим их в переработку, как обычную макулатуру. Только сначала я хотел бы их исследовать, чтобы найти, в чем ошибка.
     - Вскрывать их будешь, что ли? - с ухмылкой поинтересовался Гаркун. - Бедный дядя Бен! - с нежностью обратился он к изображенному на купюре Бенджамину Франклину. - Сейчас этот противный фальшивомонетчик с ученой степенью возьмет острый ножик и начнет тебя потрошить... На, изверг!
     Он подвинул к Заболотному стопку мятых бумажек с портретом президента и принялся хлопать себя по карманам в поисках сигарет.
     - Пойдем-ка, - сказал ему Мышляев, - прогуляемся. Заодно и покурим.
     Взгляд, которым он сопроводил свои слова, был твердым и многозначительным. Гаркун молча встал и первым захромал к трапу.
     Наверху Мышляев тщательно закрыл за собой люк, закурил и вслед за Гаркуном выбрался из узкого тупичка за инструментальными стеллажами. В ангаре было холодно и промозгло, из прорезанной в воротах калитки, которую Кузнец по старой памяти оставил приоткрытой, тянуло ледяным сквозняком.
     - Ну, что скажешь? - обратился Мышляев к Гаркуну. - Будет дело?
     - Да дело-то будет, - тоже закуривая и прислоняясь спиной к стоявшему на подпорках незаконченному вертолету, ответил Гаркун. - Заболотный - мужик дотошный, разберется. Только где ты такую сволочь откопал? Не верю я ему, отец.
     - А мне ты веришь? - ухмыльнулся Мышляев. - То-то и оно! Главное, чтобы дело двигалось, а "веришь - не веришь" - это, Гена, сплошная шелуха. Мне этот наш химик тоже не очень нравится. Ей-богу, когда ты предложил его бетоном залить, у меня прямо руки зачесались. Одна беда - нужен он нам пока что. Ну да не вечно же он будет химичить!
     - Интересно, - медленно проговорил Гаркун, - а насчет меня у тебя тоже руки чешутся? Как говорится, сделал дело - гуляй смело, а? Или, как у Марка Твена: мертвые не кусаются.
     - Тут есть три момента, - совершенно серьезно ответил Мышляев. - Момент первый: мы с тобой старые друзья, и я тебя, черта ядовитого, люблю и никогда не обижу. Сам не обижу и другим в обиду не дам.
     - Эти бы слова да Богу в уши, - сказал Гаркун.
     - Не перебивай. Момент второй: мы с тобой затеяли это дело вместе. Вместе придумали, вместе начали и вместе доведем до победного конца. Чтобы потом, сидя на мраморной террасе собственной виллы, вспоминать, как мы тут в дерьме по уши корячились.
     И, наконец, момент третий: денег мне нужно много.
     Так много, что одному мне не справиться даже с процессом их печатания.
     - Вот это уже похоже на правду, - заметил Гаркун. - Чертов Кузнец, опять калитку не закрыл.
     Вот уж, действительно, чокнутый профессор. Удивляюсь, как он не забывает ширинку застегивать после того, как помочится.
     - Кстати, - спохватился Мышляев. - Хорошо, что ты мне напомнил. Я нанял охранника.
     Гаркун скривился так, что Мышляев разглядел это даже в полумраке.
     - Ну что такое? - спросил он. - Чем ты недоволен на этот раз?
     - Прежде всего тем, что ты ввел в дело постороннего человека, даже не посоветовавшись со мной, - на время отбросив привычный шутовской тон, сказал Гаркун. - Мы же договаривались: никаких посторонних и, тем более, никаких бандитов.
     - Да кто тебе сказал, что он бандит? - возмутился Мышляев, но при этом почему-то отвел глаза в сторону. - Это мой сосед. Парень спортивный, крепкий, молчаливый. Я его хорошо знаю, человек он надежный. Ты посмотри, какой бардак здесь у нас творится. Все двери вечно нараспашку, вы сидите у себя в подвале, ничего не видите, ничего не слышите, шлепаете фальшивые баксы... А если кто войдет?
     Участковый, например, или просто местный лох, которому надо швейную машинку починить?
     - Ну если смотреть с этой точки зрения... - неуверенно протянул Гаркун.
     - То-то же. А ты говоришь - бандит.
     - Старик! - торжественно сказал Гаркун. - Мы живем в такой стране и в такое время, что всякий, кому попало в руки оружие, автоматически становится бандитом. Особенно, если поблизости чувствуется запах денег. - Он демонстративно принюхался, шумно втягивая воздух коротким красным носом. - Чувствуешь, как пахнет?
     - Чем?
     - Баксами, отец, баксами! Поэтому я ничего не имею против твоего охранника, но лишь в том случае, если он начисто лишен обоняния.
     - Разберемся, - проворчал Мышляев. - Если что, я ему быстро нюхалку отшибу. Я про него кое-что знаю, и он знает, что я это знаю, так что сам понимаешь...
     Вместо окончания фразы он показал Гаркуну открытую ладонь и медленно, очень демонстративно сжал ее в кулак - так крепко, что побелели костяшки пальцев.
     - Ну если так, - не скрывая продолжавших терзать его сомнений, сказал Гаркун. - В общем, ты у нас генеральный директор, организатор всего на свете и ответственный за все подряд, так что тебе виднее.
     - О, это вечное племя, призванное отвечать за все и потому не отвечающее ни за что! - ни с того ни с сего нараспев воскликнул Мышляев.
     - Ого, - Гаркун по-птичьи склонил голову набок, - да ты никак заговорил цитатами. Откуда это?
     - Не помню, - равнодушно ответил Мышляев, думая о чем-то своем. - Вычитал где-то. Понравилось, вот и запомнил.
     - Вот уж от кого не ожидал ничего подобного, так это от тебя, - произнес Гаркун.
     - А я разносторонний, - неожиданно приходя в великолепное расположение духа, ответил Мышляев. - Я всех вас еще удивлю!
     - Да, - сказал Гаркун, - не сомневаюсь.

***

     Поставив торчком облезлый цигейковый воротник старого офицерского бушлата и низко надвинув потертую кожаную кепку, Кузнец медленно двигался вдоль ряда, в котором торговали гвоздями, шурупами, ржавыми гаечными ключами, старыми утюгами и прочей дребеденью, место которой было на свалке.
     То, что здесь называли товаром, было разложено, расставлено и просто насыпано неопрятными кучами на расстеленных прямо на земле кусках полиэтилена, фанерных листах и даже на подмокших газетах.
     Повсюду торчали мотки разноцветных проводов, куски старых резиновых шлангов, лежали древние сточенные топоры на новеньких топорищах, щербатые пилы и наборы самодельных кухонных ножей с рукоятками из прозрачного плексигласа, внутри которых цвели невиданные цветы ядовитых расцветок.
     Торговали этим хламом исключительно мужчины.
     Кузнеца здесь знали и были ем