Мариэтта Шагинян.
   Месс-Менд, или Янки в Петрограде

   -----------------------------------------------------------------------
   М., Детгиз, 1956.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
   -----------------------------------------------------------------------

   Роман-сказка




ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ ОЧЕРК. ДЖИМ ДОЛЛАР, ЕГО ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО

   В мартовское утро 1888 года на одном из вокзалов Нью-Йорка к носильщику
бляха N_701 подбежал прилично одетый человек с новорожденным  ребенком  на
руках:
   - Носильщик, ваш номер? Отлично, возьмите ребенка. Да осторожней,  черт
возьми, если хотите заработать доллар... Ждите меня вон там,  у  остановки
омнибусов, - я бегу разыскивать даму...
   Проговорив это, незнакомец кинулся в толпу. Бляха N_701 осторожно понес
ребенка на площадку, ждал десять минут, потом полчаса, потом час.  Ребенок
заплакал. Носильщик струсил - уж не подкинут ли ему ребенок?
   Когда спустя два часа никто не появился, а  на  вокзале  незнакомца  не
оказалось, носильщик сказал себе с горечью: "Вот так доллар!"  -  и  понес
ребенка в участок.
   По дороге на него нашло  раздумье.  Дитя  прекрасно  одето,  пеленки  с
метками. Что, если с незнакомцем что-нибудь случилось, а потом он хватится
ребенка, разыщет носильщика по номеру и будет взбешен, узнав, что  дитя  в
полиции! Не подержать  ли  его  у  себя  дома,  а  тем  временем  поискать
незнакомца?
   Он  понес  его  домой  и  сдал  жене.  Дитя  оказалось   прехорошеньким
мальчиком. Белье было помечено "Д.Д.". Так как носильщика  звали  Джемсом,
он в шутку назвал мальчика раза два "Джим Доллар" - и этому имени  суждено
было  навеки  укрепиться  за  потерянным   существом   и   заслужить   ему
впоследствии широкую известность.
   Родители  ребенка  не  появлялись.  Носильщик  усыновил  его.  Он   рос
обыкновенным городским мальчишкой и проводил  все  свое  время  на  улице,
покуда бляха N_701 не скончался. Вслед за ним умерла и жена, оставив Джиму
Доллару бляху приемного отца и краткую историю его усыновления.
   Года полтора мальчик ведет бродячую жизнь. Он ночует под  мостом  и  на
крышах, питается вместе с  собаками  городскими  отбросами.  "В  эти  годы
усовершенствовалось  мое   обоняние,   -   рассказывает   он   в   краткой
автобиографии. - Я узнал, что у каждого города, у каждой улицы, у  каждого
двора есть свой запах".
   Однажды он увидел перед пивной воз  с  большими  дорожными  картонками,
забрался в одну из них, прикрыл себя крышкой и  заснул.  Он  проснулся  от
толчков. Вслед за тем на него полился яркий  электрический  свет.  Высокая
девица в папильотках стояла над картонкой и разглядывала его, поджав губы.
Он выскочил из картонки, собираясь улизнуть.
   - Я полагаю, что заплатила за картонку настоящими деньгами,  -  сказала
девица.
   - Не думаете ли вы, мэм, что купили меня вместе с картонкой? - в  ужасе
воскликнул Джим.
   - Да, я думаю, - ответила неумолимая девица. -  Ведь  я  беру  вещи  не
иначе, как на вес.
   Несчастный Джим не знал законов. Он искренне поверил девице и остался у
нее в услужении добрых двенадцать лет.
   Это были самые мрачные годы его жизни. Девица эксплуатировала мальчика,
заставляя его работать даже по воскресеньям. Урывками он выучился читать и
писать. Когда ему стукнуло девятнадцать лет,  она  внезапно  подарила  ему
велосипед. Спустя некоторое время она снова сделала ему подарок  -  дюжину
галстуков. Странное предчувствие овладело Джимом: не  задумала  ли  девица
женить его на себе? Как  только  он  оформил  в  мозгу  это  предчувствие,
природная любовь к свободе вспыхнула в нем, он вскочил на  велосипед  -  и
был таков.
   Джим свободен. Он снова на улицах Нью-Йорка. Но  тут  ему  пришлось  на
собственной шкуре испытать всю тяжесть социального бесправия: что нужды  в
свободе, когда нет куска  хлеба!  Пространствовав  по  фабричным  окраинам
Нью-Йорка, он кое-как  устраивается  на  спичечной  фабрике  и  становится
рабочим. Резкое влияние  оказывают  на  него  два  обстоятельства:  первая
стачка и первое знакомство с кинематографом.
   Стачка, как он впоследствии  писал,  научила  его  "уменью  защищаться,
становясь спиной  к  врагу",  а  кинематограф  привел  его  к  той  теории
"городского романа", которая насчитывает в настоящее время  многочисленных
последователей.
   Вернувшись из  кинематографа,  где  он  смотрел  примитивную  драму  из
парижской жизни, с  благородным  апашем  и  красоткой,  Джим  Доллар,  как
безумный, начинает имитировать кинематограф для своих товарищей по работе.
Он собирает вокруг себя кучку молодежи, сочиняет пьесы, разыгрывает  их  в
обеденный перерыв тут же на фабрике, используя  для  своих  акробатических
фокусов станки и машины. К этому времени относятся первые эскизы двух  его
излюбленных героев - металлиста Лори Лена  и  "укротителя  вещей"  Микаэля
Тингсмастера - Мик-Мага его позднейших романов. По  ночам  он  лихорадочно
поглощает   учебники,   стараясь   "поймать   ту    связь    установленных
представлений, которую принято называть образованием" ["Нью-Йорк Джеральд"
N_381, автобиография Доллара]. Не  отказываясь  ни  от  какой  работы,  он
перебирается из одного промышленного центра Америки в другой, периодически
возвращаясь, однакоже, на старую спичечную фабрику, где  у  него  остались
друзья и знакомцы.
   Та же фабрика, точнее кружок сгруппировавшихся вокруг него спичечников,
знакомится с первым литературным опытом Джима Доллара, сценарием  большого
киноромана, который он задумал и набросал в течение двенадцати часов. Тут,
между прочим,  обнаружилась  роковая  особенность  Доллара,  долгое  время
препятствовавшая его карьере романиста. Впервые постигший значение  фабулы
через зрительный образ (не в книге, а на экране кино),  Доллар  непременно
зарисовывал своих героев на полях рукописи и вставлял там и  сям  в  текст
рисунки, служившие иллюстрациями. Как большинство  одаренных  людей,  Джим
видел свой  талант  совсем  не  в  том,  что  у  него  действительно  было
талантливо, а в наиболее слабой своей области.  Так,  он  в  глубине  души
считал себя прирожденным рисовальщиком. Между тем  рисунки  Джима  Доллара
были более чем худы - они были безграмотны и беспомощны.
   Первый его кинороман (впоследствии уничтоженный автором) встречен был в
спичечном  кружке   взрывом   восторга.   Доллар,   поощренный   друзьями,
отправляется  в  крупное  нью-йоркское   издательство   "При-фикс-Бук"   и
показывает свою рукопись. Редактор, едва увидев его  рисунки,  сворачивает
рукопись трубкой и немедленно возвращает ее молодому автору, не говоря  ни
слова.
   - В чем дело? - спросил вспыхнувший Джим.
   - Обратитесь в обойный магазин, молодой человек, - ответил безжалостный
редактор.
   Джим пожал плечами и  два  последующих  года  лихорадочно  работал  над
новыми сценариями, обильно уснащая их рисунками. Но, несмотря на  все  его
старания, их ожидала та же участь. Неизвестно,  что  сталось  бы  с  нашим
романистом, если б однажды он не услышал безумного стука в свою дверь.
   - Джим! - заорал спичечник Ролльс, влетая в каморку с газетой в  руках.
- Гляди, дурья башка!
   В отделе объявлений жирным шрифтом стояло:

   СРОЧНО, УБЕДИТЕЛЬНО, НАСТОЯТЕЛЬНО
   РАЗЫСКИВАЕТСЯ БЫВШИЙ НОСИЛЬЩИК БЛЯХА N 701
   Для благосостояния своего собственного
   и вверенного ему младенца
   Ольстрит N 92

   С газетой в руках Доллар побежал по указанному адресу. Он мечтал уже  о
найденных родителях, братьях и сестрах.
   Жирный нотариус вышел к нему навстречу и, по проверке документов, после
тщательного допроса Джима, ввел его  во  владение  довольно-таки  солидным
наследством,  ни  единым  словом  не  подняв   завесы   над   тайной   его
происхождения.
   Доллар был угрюм; он не радовался неожиданному богатству.  Как  это  ни
странно, но он даже не ушел со  спичечной  фабрики  и  первые  полгода  не
прикасался к деньгам.
   Однажды редактор "При-фикс-Бука" получил  новую  рукопись,  испещренную
забавными рисунками. Он посмотрел себе за спину - есть ли огонь в камине -
и уже собрался отправить туда злополучную бумагу. Но  из  рукописи  выпало
письмо, а в письме  было  написано  Джимом  Долларом,  что  он  предлагает
издательству сумму, втрое возмещающую убытки по опубликованию его  романа.
Редактор пожал плечами и развернул рукопись. Через  минуту  он  забыл  обо
всем на свете; дважды звонил телефон, входил секретарь, кашляла машинистка
- он читал.
   На другой день он сказал Джиму:
   - Мы покупаем у вас роман. Одно условие: выбросьте рисунки.
   - Я покупаю у вас все издание вперед и дарю вам его целиком с  условием
печатать рисунки, - ответил Джим.
   Переговоры  шли  десять  дней.  Наконец   "При-фикс-Бук"   взялось   за
опубликование первой книги Доллара.
   Наши читатели, по всей вероятности, знают, что книга разошлась в первые
восемь дней и ныне выходит двадцать вторым изданием.
   Не без тайного вздоха сказал как-то редактор Джиму Доллару:
   - Вы отличный писатель, Джим, но, ей-богу, у вас  есть  недостаток.  Не
сердитесь на меня: вы совсем некстати возомнили себя художником.
   Доллар впервые услышал намек на негодность своих рисунков. Это  уязвило
его; он покраснел и надменно ответил:
   - Если даже это и недостаток, он у меня общий с некиим Гете.
   К сожалению, он не перестал разрисовывать свои  романы,  ставя  каждому
издателю  непременным  условием  воспроизведение  этих   рисунков.   Нашим
читателям мы предлагаем первый роман Джима Доллара "Месс-Менд, или Янки  в
Петрограде", вдохновленный русской Октябрьской революцией.  Чтобы  уяснить
себе облик Доллара  как  романиста,  следует  помнить,  что  традиции  его
восходят к кинематографу, а не к литературе. Он никогда не учился  книжной
технике. Он учился только в кинематографе.  Весь  его  романический  багаж
условен.
   Сам американец, уроженец Нью-Йорка,  он  не  дает  ничего  похожего  на
реальный Нью-Йорк. Названия улиц, местечки, фабрики, бытовые черты  -  все
почти фантастично, и перед нами  в  романах  Доллара  проходит  совершенно
условный "экранный" мир. Он сказал как-то, что  кинематограф  -  эсперанто
всего человечества. Вот на этом общем "условном" языке и  написаны  романы
Доллара.
   Если  свою,  американскую,  действительность  Джим   Доллар   описывает
фантастически,  то  можно  себе  представить,  как  далеки  от  реальности
описания Советской России и других стран,  упоминаемых  в  его  романах  и
никогда им  в  жизни  не  виданных.  Но  глубокое  чувство  преклонения  и
восхищения перед Великой Октябрьской революцией приводит  его  сквозь  все
эти курьезы к настоящему чувству реальности нового мира,  создающегося  на
Земле Советов.
                                                    23 ноября 1923 г. М.Ш.



ПРОЛОГ

   - Ребята, Эптон Синклер - прекрасный писатель, но не для нас! Пусть  он
томит печень фабриканту  и  служит  справочником  для  агитаторов,  -  нам
подавай такую литературу, чтоб  мы  почувствовали  себя  хозяевами  жизни.
Подумайте-ка, никому еще не пришло в голову, что мы сильнее  всех,  богаче
всех, веселее всех:  дома  городов,  мебель  домов,  одежду  людей,  хлеб,
печатную книгу,  машины,  инструменты,  утварь,  оружие,  корабли,  пушки,
сосиски, пиво, кандалы, паровозы, вагоны, железнодорожные рельсы -  делаем
мы, и никто другой. Стоит нам опустить руки  -  и  вещи  исчезнут,  станут
антикварной редкостью.  Нам  с  вами  не  к  чему  постоянно  видеть  свое
отражение  в  слезливых  фигурах  каких-то  жалких  Джимми   Хиггинсов   и
воображать себя несчастными, рабами, побежденными. Этак мы  в  самом  деле
недалеко уйдем. Нам подавай книгу, чтоб воспитывала смельчаков!
   Говоря так, огромный человек в синей  блузе  отшвырнул  от  себя  тощую
брошюру и спрыгнул с  читального  стола  в  толпу  изнуренных  и  бледных,
внимательно слушавших его людей.
   Дело происходит  в  Светоне,  на  металлургическом  заводе  Рокфеллера.
Металлисты бастуют уже вторую  неделю.  Но  не  одни  забастовщики  пришли
послушать  необычного  оратора.  Зал,  отданный  местной  библиотекой  под
собрание, набит битком. Здесь осторожные деревенские  парни  -  батраки  с
ближних ферм; телеграфисты и диспетчеры станции Светон; множество ребят  с
ближайших заводов и фабрик - и даже тайком пробравшийся сюда с  Секретного
завода Джека Кресслинга молодой металлист Лори Лен.
   - Ты сказки рассказываешь, Мик! - крикнул в  спину  оратору  желтолицый
ямаец Карло.
   - Сказки? Зайди к нам на фабрику - посмотришь своими глазами. Я  говорю
себе: Мик Тингсмастер, не ты ли отец  этих  красивых  вещичек?  Не  ты  ли
делаешь дерево узорным, как бумажная ткань? Не щебечут ли у  тебя  филенки
нежнее птичек, обнажая письмена древесины и такие рисунки,  о  которых  не
подозревают школьные учителя рисования? Зеркальные  шкафчики  для  знатных
дам, хитрые лица дверей,  всегда  обращенные  в  вашу  сторону,  шкатулки,
письменные столы, тяжелые кровати, потайные ящики - разве все это  не  мои
дети? Я делаю их своею рукою, я их знаю,  я  их  люблю,  и  я  говорю  им:
"Эге-ге, дети мои, вы идете  служить  во  вражеские  кварталы!  Ты,  шкаф,
станешь в углу  у  кровопийцы;  ты,  шкатулка,  будешь  хранить  брильянты
паучихи, - так смотрите же, детки, не забывайте отца! Идите туда  себе  на
уме, _себе на уме_, верными моими помощниками..."
   Тингсмастер выпрямился и обвел глазами толпу:
   - Да, ребята. Одушевите-ка вещи магией сопротивления. Трудно? Ничуть не
бывало. Замки, самые крепкие,  хитрые  наши  изделия,  -  размыкайтесь  от
одного нашего нажима! Двери пусть слушают и передают, зеркала  запоминают,
стены скрывают тайные  ходы,  полы  проваливаются,  потолки  обрушиваются,
крыши приподнимаются, как крышки. Хозяин вещей - тот, кто их делает, а раб
вещей - тот, кто ими пользуется!
   - Эдак нам нужно знать больше инженера, -  вставил  старый  рабочий.  -
Темному человеку не придумать ничего  нового,  Мик,  он  делает,  что  ему
покажут, и баста.
   - Ошибаешься!  Влюбись  в  свое  дело  -  и  у  тебя  откроются  глаза.
Взгляните-ка на эти полосы металла. Ведь они дышат, действуют, имеют  свой
спектр, излучаются на человека, хоть и  невидимо  для  врачей.  Вы  должны
знать их действие,  вы  подвергаетесь  ему  десятки  лет.  Изучите  каждый
металл, пропитайтесь им, используйте его - и пусть он течет в мир с тайным
вашим поручением и исполняет, исполняет, исполняет...
   Тингсмастер удаляется; речь все глуше, большое бородатое лицо с прямыми
белыми бровями над веселым взглядом меркнет мало-помалу - он скрылся;  ему
нужно взбодрить в Ровен-сквере бастующих телеграфистов, он уже далеко...
   - Кто это был? - взволнованно спрашивает белокурый Лори Лен,  металлист
с Секретного, глядя вслед исчезнувшему оратору. -  Черт  побери,  кто  это
был?
   - Да сам ты откуда, если этого не знаешь? - послышалось со всех сторон.
   А пожилой и медленный в движениях слесарь Виллингс, о котором  известно
было, что он набивает  трубочку  и  двигается  с  явным  подражанием  Мику
Тингсмастеру и даже пробует отпустить себе бороду точь-в-точь на такой  же
манер, наставительно произнес:
   -  Запомни  и  дальше  не  передавай!  Это   Микаэль   Тингсмастер,   с
деревообделочной в Миддльтоуне. Он же токарь, слесарь, столяр -  все,  что
тебе угодно; самый умный из нашего брата в Америке!



1. ДЖЕК КРЕССЛИНГ УЗНАЕТ НОВОСТИ

   Маленький  городок  Миддльтоун  утопает  в   высоких   черных   трубах,
окружающих его со всех сторон и давно уже изгнавших из его  центра  всякое
подобие зелени. На восточной его окраине, блестя светлыми стеклами,  стоят
корпуса деревообделочной фабрики  Кресслинга.  К  железнодорожной  станции
каждые пять минут  подходят  товарные  составы  юго-восточной  магистрали,
акции которой на девять десятых принадлежат  Джеку  Кресслингу.  С  юга  и
севера город сжимают  трубный,  котельный,  механический,  гидротурбинный,
автомобильный и прочие заводы Кресслинга. А на западе, за стальными щитами
высокой ограды, прячется небольшой по размеру, но необыкновенно  важный  и
дорогостоящий Секретный завод Кресслинга.
   Болезненная любовь к рекламе и странное нервное беспокойство, снедающее
миллиардера Кресслинга  днем  и  ночью,  не  позволили  ему  сделать  свой
Секретный  завод  настолько  секретным,  чтобы  о  нем  никто  ничего   не
подозревал. Наоборот, вся  пресса  Америки  только  и  знает,  что  строит
догадки на его счет. Пишут о необыкновенных опытах, производимых  на  этом
заводе, о связи его с отдаленными рудниками, нахождение  которых,  правда,
не указывается, но зато  упоминается  о  бывшей  французской  концессии  в
России и о том, что русская революция сильно отразилась на этой концессии;
пишут о таинственной руде, будто  бы  найденной  Кресслингом  и  обещающей
сделать его  властелином  мира;  пишут,  и  много  пишут,  о  самом  Джеке
Кресслинге,  наиболее  интересном   миллиардере   в   семье   американских
долларовых вельмож.
   Джек Кресслинг холост. Ему  сорок  лет.  Он  высокого  роста,  сухощав,
плотно и хорошо подобран, брит, сероглаз, со щегольски прилегающими к  его
внушительному  черепу  коротко  подстриженными  и   крепко   приглаженными
волосами, серо-пепельный цвет  которых  на  десятки  лет  гарантирует  ему
неопределенный возраст,  известный  под  термином  "моложавость".  Вопреки
обычаю американских миллиардеров ничего не знать и ничему не  учиться,  не
отличать Данта от Канта и поэта Колриджа  от  овсянки  [игра  на  звуковом
сходстве слов Coleridge - porridge], Джек Кресслинг  в  молодости  окончил
Оксфорд, читает в подлиннике греческих поэтов  и  даже  издал  многолетний
труд под названием "Капитал как субстрат психоэнергии".
   Если б не его упорное, принявшее характер мании увлечение  политикой  и
подозрительная красота его личной секретарши, он  был  бы  самым  завидным
женихом для дочерей "двухсот американских семейств".
   Но еще больше, чем о Джеке Кресслинге, еще больше,  чем  о  сотнях  его
заводов и фабрик, пишут газеты о правой руке Кресслинга, главном  инженере
его огромного заводского хозяйства, директоре Секретного  завода  и  всему
миру  известном  изобретателе  мистере  Иеремии  Морлендере.  Это   именно
Морлендер доискался до таинственной  руды,  это  он  делает  на  Секретном
заводе что-то, обещающее Кресслингу господство над миром, это он  построил
для своего "босса" волшебную виллу "Эфемериду" в окрестностях  Миддльтоуна
и это он, как пишут  газеты,  разделяет  ненависть  Кресслинга  к  русской
революции и России.
   О том, что инженер Морлендер, по специальному заданию Джека Кресслинга,
вот уже месяц, как уехал в Восточную Европу, известно  из  газет.  Но  еще
никто в Америке, не исключая и собственного сына  Морлендера,  Артура,  не
знает, что Иеремия Морлендер уже вернулся из своей секретной поездки.
   Он прилетел на  личном  самолете  Кресслинга,  приземлился  на  широкой
асфальтовой  крыше  одного  из   подсобных   зданий   виллы   "Эфемериды";
движущимися  лестницами  опустился  и  поднялся  в   собственный   кабинет
Кресслинга и в отличном настроении сидит сейчас перед ним,  подставив  под
вентилятор, предварительно зарядив его на аромат левкоя  и  жасмина,  свое
энергичное, загорелое крупное лицо.
   Пока жужжит вентилятор, источая вместе с прохладой свой душистый запах,
Джек  Кресслинг  нетерпеливо  ходит  взад  и  вперед  по  комнате,  искоса
поглядывая на своего подручного. Что-то в  лице  и  чересчур  затянувшемся
молчании Иеремии Морлендера явно беспокоит миллиардера.
   - Ну, - начинает он, остановившись перед изобретателем и топнув  ногой,
- выкладывайте!
   - Ну, Джек, - отвечает тем же тоном Иеремия Морлендер, - сейчас выложу!
   Круглые серые  глаза  Кресслинга,  окруженные,  как  у  птицы,  желтыми
ободками, уставились на инженера.
   - Вас, наверно, удивит то, что я вам скажу, -  начал  Морлендер.  -  Вы
знаете, я отдал вам на службу всю свою  изобретательность.  Я