П.) и столь гонимое отовсюду".
     Упоминание о центре немаловажно. Впоследствии, уже после смерти Чехова,
появятся и философские общества, и, скажем, такие объединения, как "Культура
и  свобода",  созданная  под  эгидой  М. Горького.  Да и такое  издание, как
"Вехи".
     ...В связи  с  обществом  "Культура и свобода" - маленькое отступление.
Философ  С.Франк предлагал  издание "Вехи"  поначалу  назвать - "Культура  и
свобода". Не получилось. Но когда у С.Франка  закрыли  издаваемый им журнал,
он  основал  новый и  дал  ему название  "Свобода  и культура"  И,  наконец,
возникло общество "Культура  и  свобода".  Справедливость  восторжествовала:
действительно - сначала ведь культура, и только потом - свобода.
     Вернемся в наши дни.
     Кто после долгого перерыва принимает на себя такое поисковое наследство
восьмидесятников  XIX  столетия?  То  ли  по  иронии  судьбы,  то  ли  нет -
восьмидесятники  XX века. И -  двухтысячники, как назвала одна  моя знакомая
тех,  кому  предстоит,  видимо,  еще  проявиться  образом  нового  поколения
российских созидателей.
     Самые   известные   нынешние   восьмидесятники   (опять   же   -   дети
шестидесятников) располагаются в  половодьях  разливающейся  реки российской
демократии  ближе к  правому берегу,  на самом  его краешке.  И именуют себя
"Правым  делом". Они полны оптимизма.  Они только  что добились  заметных (и
заслуженных) успехов  на выборах в  Думу. Я ценю их (относительную,  правда)
молодость.  Мне  нравятся  их  лица  (прямо-таки героев и  героинь чеховских
пьес),   прекрасно  отличающиеся  от   круглоквадратной  (вот  уж  живучесть
российского чиновничьего гена) физиономии  нашей политической жизни. За  них
хочется голосовать, за них можно голосовать... Но что-то настораживает.
     Настораживает беспечность. Их  словно не  отягощают заботы духовные. Не
до  того.  Все просто:  освободите  человека,  не мешайте  ему,  и тогда  он
развернется. Иными словами: государство, знай свое место.
     Не  скажу, как кому, а мне они представляются  явлением  на  российской
политической  сцене  новых  разночинцев. Оптимистические  разночинцы  нашего
времени. Между прочим,  я и вправду за них  голосовал на последних выборах в
Думу.  Но не стоит обольщаться. На прошлых выборах президента я отдал  голос
Борису Ельцину, - против Зюганова (а так и за Явлинского мог бы). Теперь мне
как избирателю  моего  толка нужно  было, чтобы  эти  новые  оптимистические
разночинцы попали в  Думу и чтобы  там появилась  их фракция.  И  считал это
важным. Они же еще - наши дети, плоть от плоти шестидесятников. Через четыре
года на следующих  выборах они намерены не  просто  закрепить свой успех,  а
и... Стоп,  ребята!  Только в  том  случае,  когда  вы повзрослеете духовно.
Иначе, если выборы опять будут  хаотичные, я  проголосую, скажем, (и другие,
полагаю,  тоже) за существование в Думе фракции социал-демократов. Пусть они
сейчас  и  топчутся на  месте.  (Тоже,  кстати, от фактического равнодушия к
современной этической проблематике). Или  -  за "Союз реалистов", так  много
сил и времени до дефолта уделяющего в своей деятельности поддержке культуры,
учился создавать систему поддержки.
     Казалось бы, действительно все просто: не мешайте человеку  раскрыться.
А если речь идет  о  натурах избранных,  творческих, будь  то литература или
искусство,  - поможем ему. Этому конкретно человеку. В  1900 году, ровно сто
лет назад,  Чехов  писал  В.А.  Гольцеву, что ему совсем  не  нравится  идея
открыть читальню  в Старой Рузе, поскольку  там  "ничего нет, кроме парома и
трактира, - это раз; во-вторых, хорошей читальни открыть все равно нельзя и,
в-третьих,  от чтения книжек в читальнях мужики  нисколько не поумнеют. Надо
бы стипендии".
     Прекрасно. И стипендии - это правильно. Однако сейчас времена не только
не пушкинские,  но  и не чеховские. Нынче в  Старой  Рузе,  думаю, имеется и
библиотека с читальней. Но не в  этом даже дело. Проблема  в том, что вообще
речь сегодня идет о совершенно ином уровне и  характере этического мышления.
Новая  этика  стремится  быть   системной.  И  строительной,  если   хотите.
Социально-строительной.  Тот  же  Чехов  на духовном  безрыбье восьмидесятых
годов прошлого века это уже чувствовал и по  своему выразил в письме  к А.И.
Плещееву:  "Важно не то,  что  у него  есть определенные взгляды, убеждение,
мировоззрение - все это в данную минуту есть у каждого человека, - но важно,
что  он обладает методом; для аналитика, будь  он ученый  или  критик, метод
составляет половину таланта".
     "Власть - форма самосознания народа", отметил Л. Карсавин. Рядом с этим
определением  присказка  "Каков  народ,  такие  и  правители",  отступает  в
сторону, становясь его частным случаем.
     Сказано: больше демократии.  Во-первых, демократия - хорошо, во-вторых,
-  прогрессивно.  Мы честны,  профессиональны и  молоды, заявляют лучшие  из
представителей либерального движения  "Правое дело". Казалось бы,  чего еще?
Кое-чего  не  хватает.  Лучше  бы они  сказали: мы  идем  во  власть,  чтобы
одухотворить  ее,  сделать  живым  инструментом,  идем, в  том  числе, чтобы
расслышать  и  откликнуться  на  гуманитарные  подвижки   в   обществе.  Мне
возражают: а знаете, с чем придется  там столкнуться, сколько там наворочено
всякого, да и не в церковь мы собираемся, а работать.
     А надо собираться во власть, как в церковь.
     Отчего бы не попробовать своим приходом  во власть попытаться заполнить
ее  структуры  не только  своей заявленной  (и  пассивной  в данном  случае)
честностью    и    осознающим    себя    профессионализмом,    но     именно
строительно-этическим;  этическим,  воспринимаемым  системно,  как  образ  и
порядок  действия.  Современная  этика  уж  от  того  будет  приближаться  к
системной, если  ориентированные на нее  люди заполнят сами  организационные
структуры.
     Аристотель замечал (думаю, это еще  и до  него в древне-греческом  мире
понимали), а спустя века Черчилль повторил, что демократия из всех известных
видов правления - просто наименьшее из зол.
     Мы истину  такого рода держим на  некотором расстоянии от себя, пока не
требовательно  и  оптимистично рассуждая о  демократии,  в  ней  предполагая
многое желаемое. И правильно: наименьшее из зол - потенция к добру. Я думаю,
что демократия как форма правления как раз более других  подходит  для того,
чтобы ее  наполнять  гуманитарным  содержанием. Но  потенция должна получить
импульс.
     ...Когда мне говорят: сначала создайте и  юридические, и  экономические
благоприятные  условия  для  самостоятельной  деятельности  каждого,  он  уж
развернется  во  всю  ширь  и наполнит Россию благополучием, - я отвечаю: на
каждом шагу и в принципе способствуйте тому, чтобы  человек раскрылся именно
в    своих   человеческих   возможностях,    присущих   ему   как   существу
миропостигающему, наследующему  культуру здесь и сейчас,  сегодня, помогайте
ему осознать себя  индивидуальным и неповторимым звеном этого общего земного
нравственного  искания,  а  будучи  у  власти  стремитесь ежечасно  именно к
гуманитаризации   среды   нашего  обитания  -  тогда  человек  и  в  области
материального, и в  нематериальном создаст столько, сколько и  присниться бы
не могло. Именно в этом власть не должна быть беспечной.
     Для первого  необходима воля, политическая воля, решение, для второго -
нестандартная неустанная душевная и организационная работа.
     Можно меня остановить, заявив, что я тоже беспечен, поскольку наивен не
менее,  чем  те,  кто  с  помощью просто юридического  решения  (разрешения)
намерен превратить страну в оазис благополучия.
     Я и впрямь мог бы показаться здесь  и наивным,  и беспечным,  рассуждая
так,  как я  только что  рассуждал. Однако на современном  этапе невключение
этического в каждую из текущих рабочих задач  - становится просто опасным. И
очень опасным.
     Опора системной этической нормы - в ее философском обосновании, в живом
движении   философии,  в  должном   развитии   философии  как   современного
индивидуального и общественного  самосознания  и  самочувствования.  Значит,
вперед   выступает  поприще  общественно-человеческого,  в  осознающих  себя
проявлениях самой жизни. Конечно, при такой постановке вопроса, возрастают и
гуманитарные  "функции"  власти. Именно  власти.  Сам выбор  задач  именно у
власти  должен быть  этическим. И  непременна  -  государственная  поддержка
общественного   гуманитарного   строительства.   Власть   в   этом   обязана
участвовать, непосредственно,  повседневно, активно,  понимая,  что  от  нее
требуется.
     Не делать этого, значит в  нынешних условиях как раз и есть - поступать
непрофессионально.  Какими   бы   профессионалами  ни  числили   себя  люди,
погрузившиеся в проблемы реформирования экономического бытия.
     Конечно, "внедряясь" во власть, этика становится и политикой, политикой
духовной, политикой духа.
     Тогда и слово демократ перестанет быть ругательным для иных россиян.
     Вот  что  от  нас  требуется  одновременно  с  расчисткой  поприща  для
нормальной  деятельности  производителя,   предпринимателя,  коммерсанта   и
некоммерсанта от чиновнических объятий-удавок.
     Но тут мы, и правда, пожалуй, забежали несколько вперед
     ...Кроме современного профессионального философа, следует обратиться за
разработками,  на  которые опирались  бы  концепции новой этики,  внутренней
личностной  свободы, -  и к  историкам,  и к  филологам... В России подобные
поиски   ведь   издавна   велись.  О   поисках  шестидесятников   XIX  века,
восьмидесятников XIX века здесь уже говорилось. Но начала  им - заложены еще
в Московском  царстве, в XVI-м. В споре между  "осифлянами"  и "заволжцами",
последователями преподобного Нила Сорского. Георгий Флоровский в книге "Пути
русского  богословия" пишет: "Разногласия  между  осифлянством и  заволжским
движением можно свести к такому противопоставлению: завоевание мира на путях
внешней работы в нем  или преодоление  мира чрез  преображение  и воспитание
нового  человека, чрез становление новой личности. Второй путь можно назвать
и путем культурного творчества..."
     Вторая  волна  поиска  путей высвобождения  внутреннего  человека  была
предпринята в XVIII веке, в екатерининские времена, российскими масонами. Их
умное  делательство  можно назвать  своеобразной  реакцией  на поверхностное
просветительство,  а  главное,  на избыточную прагматику  петровских деяний.
Правда,  закрытость  "умных   делателей"  до  некоей  загадочности,  видимо,
противоречила открытости национального  характера, именно в силу  открытости
страдавшего от обманов. Отсюда и неприятие масонства. Но это - так, к слову.
     ...С чего,  собственно,  начиналась эта  статья.  С того,  что  человек
ощущает единство с  окружающим его миром  и  одновременно  разъединенность с
ним.  С  того,  что  все  вокруг  нас  по-своему  живое,  все  хранит  следы
миновавшего, все целовано и  оплакано. Постигается это интуитивно, зоркостью
чувства. Мы  с  младых ногтей о  многом  или о чем-то  догадываемся,  однако
доподлинно не  знаем ни духовного устроения мира,  ни  степени присутствия в
нем духовной сути. Но можем к этому  чувству-знанию стремиться., опираясь на
то знание, что уже прикоплено Россией.
     В данном случае я хочу подчеркнуть, что нам следует  непрерывно учиться
ценить скрытое в самом человеке свойство постигать нечто главное интуитивно,
чувством.  Помочь  ему  раскрываться  и   здесь.  А  может,  и  вернуться  к
утраченному. Учитывать в практической деятельности  эту потребность, учиться
помогать ей развиваться.
     Ведь народное  мироощущение во  многом зиждется на  точности  моральных
реакций и выражено в красноречии образа, - сплавом мысли и чувства.
     С  другой  стороны,  взаимоподкрепляющее  состояние  разума  и  чувства
встречается уже  в основном на ином полюсе. Среди людей широко и органически
образованных.  И именно  это  порождает  динамику интеллектуального  поиска,
дарует свободу рискующей мысли.
     И если мы научились представлять модель всесторонне развитой личности и
даже  личности  базисной и  модальной,  то  "механизм" раскрытия интуиций  в
каждом человеке, его дара ориентироваться в мире следует еще осваивать.
     Простой  пример.   Абстрактное  искусство   или   то,   что  называется
модернизмом. Здесь нас призывают многое постигать именно чувством, проникать
в наитие художника.  Даже в стихах и прозе, пренебрегая знаками препинания и
заглавными буквами, нам дают понять, что мы сами должны создавать при чтении
эмоциональные узлы. Я сейчас оставляю в стороне, сколь это получается удачно
или  нет.  И не  о том, что  тут есть и свои достижения. Я просто  - о факте
существования такого искусства, явленного вольно или невольно.
     И  естественно,  современному  нравственному движению  необходима  своя
современная база, чем,  скажем, для  середины  прошлого века являлась отмена
крепостного  права. С  той "только" разницей, что крепостное право надо было
отменять, а теперь необходимо  создавать новые этические институты. Духовную
свободу человеку  не  дашь, как  политическую.  То  есть  можно, конечно, ее
декларировать,  но  кто  возьмет.  И лишь заклиная, как  это  часто делается
нынче, "духовность, будь духовен", - многого не достигнешь.
     Современной  базой  нравственно-интеллектуальной  работы  должны  стать
институциализация   проблематики   новой   системной  этики,  ощущение  этой
деятельности как особенной, первостепенной, приоритетной - также  и создание
Центра новой этики, и этически ответственное использование его "продукции".
     ...И чем же  не рабочая задача  - наполнение демократических институтов
власти  духовным содержанием? По  части  духовных  мытарств мы,  может быть,
впереди Европы всей. Не только ведь в области балета. Может быть, российской
интеллигенции,  в первую  голову,  теперь надо  спокойно  приняться выводить
демократию из разряда пусть и меньших, но все-таки зол. И стать первыми тут.
     Герцен, после того  как закончен был  московский университет, предложил
Огареву: а теперь давай все-таки займемся нашим образованием.  Мы  закончили
свое  высшее  учебное заведение: ввели у себя демократию. Может быть, и  нам
теперь  следует  двигаться  дальше... иначе  все  будет  не  по-человечески.
Неправильно.

     19 мая 2000 г.
И ОПЯТЬ ЖЕ - ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПУШКИН!
     Странное ощущение. Грянули  два  долгожданных выходных  дня; празднично
обозначенные историческим событием 200-летия А. Пушкина, и... И в результате
у   многих   возникло  чувство  еще  одного,   но   на  этот  раз  не  очень
предполагаемого, хотя, как обычно, нисколько  не заслуженного разочарования.
Получилось,  что  к  юбилею  куда  интереснее  было  готовиться,  ждать  его
деятельно. Ведь, начиная с 1994 года, не только дни рождения нашего великого
поэта  отмечались  уже  с особенной  значительностью, но и  все  "пушкинские
даты". Воздавалось и  лицейским дням, и первому балу Наташи Гончаровой, где,
как считается, ее и увидел  Пушкин. Ежегодно в свой черед вспоминали и дуэль
на Черной речке.
     Литературно-музыкальные и  иные вечера, посвященные жизни и  творчеству
Пушкина,   множились,  можно  сказать,  как   грибы,  принимая   тематически
углубленный,  даже исследовательский  характер.  И  всюду  залы  и  зальчики
заполнялись  людьми.  Будь  это  дом работников  искусств,  институт мировой
литературы,  университет,  библиотеки,  клубы  или  вообще  любая аудитория,
любезно  предоставленная  кем-то  устроителям   и  активистам   гуманитарных
собеседований  и  встреч.  Готовились  и  выходили  в  свет книги  с  новыми
материалами   о  Пушкине  и   его   эпохе.  Печатались  газеты   или  просто
предъюбилейные листки. Порою все это так  или иначе  финансировалось (весьма
скромно) властью, однако инициатива, идеи, материалы и  деньги шли снизу, от
граждан, от лиц частных. Или организаций сугубо общественных.
     Одно  общественное  движение  "Союз  реалистов" за  последние пять  лет
подготовило и провело более ста самых разных пушкинских акций.
     Особенного  диссонанса   не   внесли   в   творческую   предпраздничную
настроенность и подготовительные заботы  российских людей  о будущем  юбилее
даже  выборные  кампании,  где  разные  партии  пытались  оседлать  и  этого
сказочного  Конька-Горбунка.  Таков  уж  предмет. Пушкинский  юбилей  не мог
состояться   без  естественной   искренней  заинтересованности   почитателей
великого  поэта. И пусть  на  самых  крайних полюсах  аудитории почти грозно
скандировали  "Наш Пушкин!" (т.е.  не  ваш,  если речь  идет  о политическом
неприятеле), великий поэт на самом деле примирял противоборствующие стороны.
Хотя бы  об  этом они и  не  догадывались.  Или  лучше  сказать,  не  желали
догадываться.  А  догадавшись,  даже   отмахнулись  бы:  шли  бы,  мол  они,
противники то есть...
     Пушкин так или иначе  примирял противоборствующие стороны - как явление
этого  мира,  органикой таланта и  личности, талантом  свободы.  И  чувством
справедливости, свойственным  ему,  как  дыхание.  То есть  тут и  объяснять
ничего не надо.
     Другое дело, что у нас с такими простыми понятиями, как справедливость,
масса сложностей. Особенно когда мы пытаемся их объяснять. Или объясняться в
связи  с  ними.  Для  многих  сущность справедливости  весьма  абстрактна. И
эмоциональна   одновременно.    Этакое    противоестественное    явление   -
эмоциональная абстрактность. Или абстрактная эмоциональность. Что хуже, и не
решишь...
     Короче,  как  бы  там ни было, 200-летия  Пушкина повсеместно ждали. И,
подчеркну еще раз, деятельно ждали его, инициативно, что для нас уже предмет
некоторой  гуманитарной  роскоши. Многие  трудились,  не покладая  рук, ради
того, чтобы он прошел хорошо, жизнерадостно. И вот добрались до главного, до
самих юбилейных дней, и все сразу как бы замерло. Куда-то провалилось.
     И все оттого, что вперед выступило  Государство. Как же Государству  не
пребывать  на  самых  значительных  торжествах отечественной  культуры. Оно,
постоянно  обремененное  всяческими  государственными  заботами,  не  просто
присоединилось к проведению праздника.  Государство взяло  его в  свои руки.
Утром  5  июня  Правительство   поднялось  на  свежевозделанную  трибуну  на
Пушкинской площади Москвы и... И все испортило.
     Ничего не имею конкретно против  недавнего  и  недолгого  правительства
Сергея Степашина, ни против  него  самого. По российским меркам, он мне даже
симпатичен. Не в  последнюю  очередь  своей  интеллигентностью.  И ожидания,
какие  я с ним связывал  (куда же деться  россиянину  без ожидания лучшего),
сближало меня с этим человеком. Как с государственным деятелем.
     Это, конечно, субъективный момент. Объективно  же между мной  (нами)  и
правительством  (точнее сказать, правительствами) не  существует какого-либо
человеческого контакта. И  ни  малейшего чувства связи.  Они, правительства,
столько раз менялись, что мы не успеваем даже привыкнуть к ним.
     Может быть, в  обвале разочарования,  связанном  с  бездарным  в  общем
государственным  финалом   пушкинских  торжеств,   проскочила   бы  и  нотка
сочувствия  этой  правительственной  неудаче  в  сфере гуманитарного. Однако
слишком далеки мы сегодня друг от друга. Правительство как бы с нами, а мы -
без него.
     Еще  хорошо,  что  президент страны не  обратился к народу  в  связи  с
200-летием  великого поэта. Ощущение  несостоятельности здесь  было бы  куда
более резким.
     И опять же, дело не в конкретном президенте.
     И не  только  в  откровенно  казенных режиссурах праздника  на площадях
столицы  и  в  сам м Большом театре.  (Одна  моя  знакомая  дама, побывавшая
вечером  в  Большом так и сказала: "Пустота!", имея  в  виду чрезвычайнейшую
формализованность  "мероприятия",  которое  не  смогло спасти участие в  нем
пр