вляется контроль посредством устранения ошибок.
(4) Устранение ошибок может осуществляться либо в виде полного устранения неудачных форм (уничтожение неудачных форм в результате естественного отбора), либо в виде (предварительной) эволюции управлений, осуществляющих модификацию или подавление неудачных органов, форм поведения или гипотез.
(5) Отдельный организм, так сказать, телескопически32 вбирает в единое тело то управление, которое выработалось в процессе эволюции его филума, точно так же, как он частично повторяет в своем онтогенетическом развитии свою филогенетическую эволюцию.
(6) Отдельный организм представляет собой своего рода "головной отряд" эволюционного ряда организмов, к которому он принадлежит (своего филума): он сам является пробным решением, опробовающимся в новых экологических нишах, выбирающим окружающую среду и преобразующим ее. В этом смысле индивидуальный организм по отношению к своему филуму находится почти в том же положении, что и его действия (поведение) по отношению к самому себе: и сам индивидуальный организм, и его поведение - все это пробы, которые могут быть забракованы в результате устранения ошибок.
(7) Обозначая проблему через P, ее пробные решения - через TS и устранение ошибок - через ЕЕ, мы можем представить фундаментальную эволюционную последовательность событий в следующем виде:
.
Но эта последовательность не является циклом: вторая проблема, вообще говоря, отличается от первой, она представляет собой результат новой ситуации, которая возникает частично вследствие тех пробных решений, которые были опробованы, и того процесса устранения ошибок, который регулирует их.
Для того чтобы подчеркнуть это, приведенную выше схему нужно переписать в виде:
.
(8) Однако и в этой схеме не хватает одного важного элемента: разнообразия пробных решений, многочисленности проб. Поэтому в своем окончательном виде наша схема должна будет выглядеть приблизительно так:




  


(9) В данном виде нашу схему уже можно сравнить с представлениями неодарвинизма. Согласно неодарвинизму, существует в основном одна проблема - проблема выживания. Неодарвинизм, как и мы, допускает разнообразие пробных решений, это так называемые вариации, или мутации. Но он допускает только одну форму устранения ошибок - вымирание организма. Кроме того (и это частично объясняется предыдущим), он не замечает, что P1и P2 существенно различны, или по крайней мере не отдает себе достаточно ясного отчета в том, что этот факт имеет первостепенное значение.
(10) В нашей системе не все проблемы суть проблемы выживания: существует множество вполне конкретных проблем и субпроблем (даже если самыми первыми из проблем были действительно проблемы на чистое выживание). Например, одной из ранних проблем P1могла быть проблема воспроизводства. А ее решение могло привести к возникновению новой проблемыP2о том, как избавиться от потомства или обеспечить его территориальное распространение, так как потомство угрожает задушить не только родителей, но и самих себя33.
Возможно, интересно отметить, что проблема устранения опасности, связанной с задушением своим собственным потомством, принадлежит, по-видимому, к числу проблем, которые были решены эволюцией многоклеточных организмов: вместо того чтобы избавляться от своего потомства, была создана общинная система с применением различных новых методов совместного проживания.
(11) Теория, предлагаемая здесь, различает P1 и P2 и показывает, что проблемы (или проблемные ситуации), с которыми приходится иметь дело организму, часто оказываются совершенно новыми, возникая как продукты эволюции. Поэтому эта теория в неявном виде дает рациональное объяснение того, что обычно называют сомнительными выражениями: "творческой эволюцией", или "эмерджентной эволюцией"34.
(12) Наша схема учитывает возможность развития регуляторов по устранению ошибок (органов предупреждения, таких, как глаза, механизмов с обратной связью), то есть регуляторов, позволяющих устранять ошибки без вымирания организмов; и это делает возможным, чтобы в конце концов вместо нас отмирали наши гипотезы.
XIX
Каждый организм можно рассматривать как некую иерархическую систему гибких управлений, как систему облаков, управляемых облаками. Управляемая подсистема осуществляет действия, представляющие собой пробы и ошибки, а управляющая система часть из них подавляет, а часть ограничивает.
С подобным примером мы уже сталкивались, рассматривая взаимосвязь между высшими и низшими функциями языка. В этом случае низшие функции продолжают существовать и играть свою роль, но ими стали управлять и их стали ограничивать высшие функции.
Можно привести и другой характерный пример. Если я попытаюсь стоять спокойно, без движений, тогда (как уверяют физиологи) мои мышцы будут непрерывно в работе, сокращаясь и расслабляясь практически случайным образом (это и будут TS1 вплоть до TSn в тезисе (8) предыдущего раздела), однако будут управляться, хотя мы и не отдаем себе в этом отчета, посредством процесса устранения ошибок (EE) так, что всякое незначительное отклонение от принятой позы практически мгновенно исправляется. Поэтому сохранять определенное положение спокойно мне удастся более или менее с помощью того же метода, каким автопилот поддерживает курс самолета.
Приведенный пример иллюстрирует одновременно и тезис (1) предыдущего раздела, то, что каждый организм постоянно принимает участие в решении проблем методом проб и ошибок, что он реагирует на старые и новые задачи посредством более или менее случайно подобных35 (или облакоподобных) проб и устраняя их, если они оказываются безуспешными. (Если же они оказываются успешными, то тем самым увеличивается вероятность выживания мутантов, "имитирующих" достигнутое решение, и создается тенденция для закрепления этого решения в наследственности36 путем включения его в пространственную структуру или форму нового организма.)
XX
Мы познакомились выше лишь с самыми первыми наметками теории. И конечно, она требует дальнейшей разработки. Однако здесь я хотел бы несколько более подробно остановиться еще на одном вопросе - на том, в каком смысле используются (в тезисах (1) - (3), разд. XVIII) термины "проблема" и "решение проблем", и в особенности объяснить мое утверждение о том, что о проблемах можно говорить в объективном, а не психологическом смысле слова.
Это важный вопрос, поскольку эволюция, очевидно, не является сознательным процессом. Многие биологи утверждают, что эволюция определенных органов решает определенные проблемы, например эволюция глаза решила для передвигающегося животного проблему своевременного предупреждения, благодаря чему оно может вовремя изменить направление своего движения до того, как наткнется на что-нибудь твердое. И конечно, никто не предполагает, что такие решения подобных проблем отыскиваются осознанно. Но тогда не является ли утверждение о том, что здесь решается какая-то проблема, одной лишь метафорой?
Мне думается, что это не так, и дело здесь в следующем. Когда мы говорим о некоторой проблеме, мы почти всегда делаем это задним числом, исходя из того, что уже совершено. Человек, работающий над проблемой, редко в состоянии ясно сказать, в чем она состоит (до того, как он ее решит), а даже тогда, когда он может объяснить, в чем состоит его проблема, это объяснение может оказаться ошибочным. И это справедливо даже по отношению к ученым, хотя ученые и принадлежат к числу тех немногих, кто сознательно старается до конца понять свои проблемы. Например, Кеплер считал, что его проблема состоит в том, чтобы обнаружить гармонию мирового порядка, однако мы можем сказать, что он решал проблему математического описания движения планетарной системы, состоящей из двух тел. Аналогично, Шредингер ошибочно полагал, что проблема, которую он решил, выведя (стационарное) уравнение Шредингера, связана с поведением волн плотности электрического заряда в непрерывном поле. Позже Макс Борн предложил статистическую интерпретацию шредингеровской волновой амплитуды, интерпретацию, шокировавшую Шредингера, который не примирился с ней до самой своей смерти. Он действительно решил проблему - но не ту, которую думал, что решил. И это мы теперь знаем задним числом.
Тем не менее ясно, что именно в науке мы чаще всего осознаем проблемы, которые пытаемся решать. Поэтому нельзя считать недопустимым опираться на понимание уже происшедшего события и в других случаях и говорить, что амебы решают определенные проблемы (хотя при этом и нет никакой нужды допускать, что они знают свои проблемы хоть в каком-нибудь смысле), то есть от амебы до Эйнштейна всего один шаг.
XXI
Однако Комптон говорит, что действия амебы не являются рациональными [18, с. 91; 19, с. 78], в то время как можно предположить, что действия Эйнштейна были таковыми. И значит, между амебой и Эйнштейном все-таки должно быть какое-то различие.
Согласен, различие между ними есть, хотя использовавшиеся ими методы почти случайных или облакоподобных проб и ошибок по сути своей уж не так и различны (ср. [34, с. 334, 349], см. также прим. 35)37. Основное, и огромное, различие между ними заключается в их отношении к ошибкам. Эйнштейн в отличие от амебы сознательно старался каждый раз, когда ему представлялось новое решение, найти в нем изъян, обнаружить в нем ошибку, он подходил к своим решениям критически.
Думается, что это осознанно критическое отношение к своим собственным идеям и составляет одно из действительно важных различий между методом Эйнштейна и методом амебы. Благодаря ему Эйнштейн имел возможность быстро отбрасывать сотни гипотез в качестве неадекватных еще до того, как он исследовал более тщательно ту или иную из них в том случае, когда казалось, что она в состоянии выдержать и более серьезную критику.
Как сказал недавно физик Уилер, "наша задача состоит в том, чтобы делать ошибки как можно быстрее" [64, с. 360]. И эта задача решается, когда человек сознательно занимает критическую позицию. Для меня это самая высокая из имеющихся на сегодня форм рационального мышления или рациональности.
Пробы и ошибки ученого состоят из гипотез. Он формулирует их в словах, чаще всего письменно. А затем он пытается выявить в одной из этих гипотез изъяны, критикуя их или проверяя их экспериментально, и в этом ему помогают его коллеги, которые будут довольны, если эти изъяны удастся найти. И если гипотеза не сумеет противостоять критике и не выдержит этих проверок по крайней мере так же хорошо, как и ее конкуренты38, то она будет отброшена.
С амебой и первобытным человеком дело обстоит по-другому. В этом случае критическая позиция отсутствует, и по преимуществу случается так, что ошибочные гипотезы или ожидания устранялись естественным отбором, путем гибели тех организмов, который воплотил их или верил в них. Поэтому можно сказать, что критический, или рациональный, метод состоит в том, чтобы позволять нашим гипотезам гибнуть вместо нас, и в этом состоит одно из проявлений экзосоматической эволюции.
XXII
Теперь я, пожалуй, перейду к вопросу, который доставил мне немало хлопот, хотя в конце концов ответ на него оказался крайне простым.
Вопрос этот состоит в следующем. Можем ли мы доказать существование гибкого управления? Существуют ли в природе такие неорганические физические системы, которые могут служить примерами или физическими моделями гибкого управления?
По первому впечатлению негативного ответа на этот вопрос придерживаются в неявном виде как многие физики, которые, подобно Декарту и Комптону, были сторонниками моделей "главного рубильника", так и многие философы, которые вслед за Юмом или Шликом отрицали возможность чего-то промежуточного между абсолютным детерминизмом и чистой случайностью. Конечно, кибернетика и создатели вычислительной техники смогли в последнее время сконструировать вычислительные машины, сделанные из механических, электронных и т. п. деталей, но в то же время располагающие возможностями весьма гибкого управления; например, существуют вычислительные машины со встроенным механизмом случайно подобных проб, которые проверяются или оцениваются посредством обратной связи (подобно автопилоту или самонаводящему устройству) и отбраковываются, если являются ошибочными. Но эти системы, хотя и содержат то, что я называю гибким управлением, представляют собой, по существу, сложнейшую релейную систему переключателей. Мне же хотелось найти простую физическую модель индетерминизма Пирса, чисто физическую систему, похожую на самое что ни на есть размытое облако, находящееся в постоянном тепловом движении, управляемую другими размытыми облаками, хотя и менее размытыми, чем первое.
Если вернуться теперь к нашей старой шкале из облаков и часов, с облаками на левом краю и часами - на правом, то мы смогли бы сказать, что нам хотелось бы найти нечто, лежащее посредине, нечто вроде организма или роя мошек, но неживое, - чисто физическую систему, управляемую гибко и, так сказать, "мягко".
Предположим, что облако, которым будут управлять, - это газ. Тогда на нашей шкале в крайнее левое положение можно поместить неуправляемый газ, который очень скоро рассеется и в результате перестанет быть физической системой. На правом же краю нашей шкалы мы поместим железный цилиндр, наполненный газом; это и был бы наш пример "твердого", "жесткого" управления. В промежутке, но гораздо ближе к левому краю, оказались бы системы с более или менее "мягким" управлением, такие, как рой мошкары или огромные сгустки частиц типа газа, удерживаемого вместе силами взаимного тяготения наподобие солнца. (А если это управление далеко от совершенства и многим частицам удается вырваться из-под его влияния, то для нас это ничего не меняет.) Вероятно, можно считать, что планеты в своем движении управляются очень жестко в сравнении с другими системами, конечно, ибо даже планетарная система есть облако, так же как и Млечный путь, звездные скопления и скопления звездных скоплений. Но существуют ли, кроме органических систем и гигантских скоплений частиц, другие примеры каких-то "мягко" управляемых физических систем небольшого размера?
Мне думается, что да, и я предлагаю поместить посредине нашей диаграммы детский надувной шарик, а еще лучше - мыльный пузырь; и в самом деле, оказывается, что это крайне примитивный и в то же время во многих отношениях превосходный пример или модель системы Пирса и "мягкого" способа гибкого управления.
Мыльный пузырь состоит из двух подсистем, которые и являются облаками, и управляются друг другом: без воздуха мыльная пленка лопнула бы и осталась бы лишь капля мыльной воды. Но без мыльной пленки воздух в пузыре был бы бесконтрольным и рассеялся бы, перестав существовать как система. А это значит, что управление здесь взаимное, оно гибко и имеет характер обратной связи. И тем не менее, различать управляемую систему (воздух) и управляющую систему (пленка) вполне возможно. Заключенный в пленку воздух не только оказывается еще более облакоподобным, чем окружающая его пленка, но он перестает к тому же и быть физической (самовзаимодействующей) системой, стоит нам эту пленку удалить. В отличие от этого сама пленка после удаления воздуха образует каплю, которая, хотя и имеет другую форму, все же может рассматриваться как физическая система.
Сравнивая мыльный пузырь с системами, сделанными из механических и других деталей, подобно прецизионным часам или вычислительной машине, мы могли бы, конечно, утверждать (соглашаясь с мнением Пирса), что даже эти механические системы суть облака, управляемые другими облаками. Но эти "жесткие" системы специально делаются так, чтобы свести к минимуму, насколько это только возможно, воздействие облакоподобных эффектов молекулярно-теплового движения и флуктуаций; так что хотя это и облака, но их управляющие механизмы сконструированы так, чтобы подавлять или компенсировать, насколько возможно, все облакоподобные эффекты. И это верно уже даже относительно вычислительных машин с встроенными механизмами, имитирующими случайно подобные механизмы проб и ошибок.
Отличие нашего мыльного пузыря состоит в том, что он, по-видимому, ближе к биологическому организму: здесь молекулярные эффекты не устраняются, а оказывают самое непосредственное влияние на функционирование системы, которая окружена "кожей" - проницаемой оболочкой39, которая сохраняет "открытость" системы, ее способность "реагировать" на воздействия окружающей среды в той форме, которая, можно сказать, "встроена" в организацию системы: если на мыльный пузырь попадет тепловое излучение, он поглотит тепло (в принципе так же, как это происходит в теплицах), заключенный в нем воздух расширится, и мыльный пузырь станет подниматься вверх.
Всякий раз, когда мы опираемся на сходство или аналогию, необходимо, конечно, следить за теми пределами, за которыми они перестают работать, и в этой связи можно было бы заметить, что по крайней мере в некоторых организмах молекулярные флуктуации, по всей видимости, усиливаются и в этом виде используются для облегчения действий в направлении проб и ошибок. Во всяком случае, похоже, что усилители играют первостепенную роль во всех организмах (которые с этой точки зрения напоминают вычислительные машины с их главными переключателями и разветвленной сетью реле и усилителей). А ведь в мыльном пузыре никаких усилителей нет.
Но как бы то ни было, наш мыльный пузырь доказывает, что естественные физические облакоподобные системы, которые гибко и мягко управляются другими облакоподобными системами, действительно существуют. (Между прочим, пленка пузыря совсем не обязательно должна быть органической природы, хотя среди образующих ее молекул и должны быть достаточно большие.)
XXIII
Эволюционная теория, предложенная выше, позволяет сразу решить и вторую из наших проблем - классическую декартовскую проблему об отношении духовного и телесного. Она решает эту проблему не определением того, что такое "разум" или "сознание", а путем характеристики некоторых сторон эволюции разума или сознания и тем самым характеристики их функции.
Следует предположить, что сознание развилось из незначительных источников, возможно, его первой формой было неясное чувство раздражения, испытывавшееся организмом каждый раз, когда надо было решить какую-нибудь проблему, например проблему удаления от раздражающего вещества. Но как бы там ни было, сознание оказалось важным эволюционным фактором, а с течением времени еще более важным, по мере того как оно стало позволять предвидеть возможные способы реагирования: возможные движения в направлении проб и ошибок и их возможные исходы.
Теперь мы можем утверждать, что состояния нашего сознания или последовательности таких состояний могут играть роль системы управлений, устранения ошибок - устранения (возникающего) поведения, то есть (возникающих) движений. С этой точки зрения сознание представляется всего лишь одним из многих взаимодействующих типов управления, а если вспомнить об управляющих системах, содержащихся, например, в книгах - теории, своды законов и все то, что образует "универсум значений, смыслов", - то нам придется признать, что сознание вряд ли может претендовать на роль системы управления высшего уровня во всей имеющейся иерархии. Ведь в значительной степени оно само управляется этими экзосоматическими лингвистическими системами - даже если эти последние в определенном смысле и созданы сознанием. Ведь можно допустить, что сознание в свою очередь создано физическими состояниями, однако оно в значительной степени управляет ими. И точно так же, как наши правовые или социальные системы созданы нами и в то же время управляют нами, ни в каком разумном смысле не являясь по отношению к нам "идентичными" или "параллельными", а лишь взаимодействуя с нами, так и состояния сознания ("разум") управляют нашим телом и взаимодействуют с ним.
Таким образом, существует целый ряд аналогичных форм отношений. Можно считать, что наш экзосоматический мир значений находится с нашим сознанием в точно такой же связи, в какой само это сознание связано с реальным поведением действующего индивидуального организма. А поведение индивидуального организма аналогично соотносится со своим телом, то есть индивидуальным организмом, рассматр