помощью самого крайнего терроризма. Поэтому он втайне подготовляется к террористической власти и вбивает в голову полуобразованных масс, как гвоздь, слово "справедливость", чтобы совершенно лишить их разума ... и внушить им добрую совесть той злой игры, которую они должны разыграть"lxiv.
    Собственно, и сам террор, как средство внедрения социальной мифологии, вовсе не прерогатива тоталитаризма и уходит корнями в далекое прошлое европейской культуры. Вовсе не случайно Ф.Ницше прямо связывает его с социалистической культурой, тенденцией, но относит ее к временам Платона ("старый типичный социалист Платон")lxv. А такой крупнейший критик тоталитаризма XX века, как К.Поппер, видит в нем вырождение архаического племенного духа, кодификатором которого, собственно, и явился древнегреческий философ. Почти весь первый том, посвященный анализу тоталитаризма, в том числе, и современного тоталитаризма К.Поппер посвящает "чарам Платона", приходя к следующему заключению: "Платон чувствовал, что программу Старого олигарха (речь идет о попытках Крития уничтожить демократию древних Афин после Пелопонесской войны - А.М.) нельзя возродить, не основав ее на другой вере - на убеждении, которое вновь утвердило бы старые ценности племенного строя, противопоставив их вере открытого общества"lxvi.
    И если известно, что крайности сходятся, хотя и чрезвычайно редко, то подобное совпадение крайне отрицательных оценок философии Платона - Ф.Ницше и К.Поппером говорит о многом. Ф.Ницше критикует Платона за скрытый деспотизм социалистического толка, К.Поппер - за возрождение, рационализацию, кодификацию старого племенного родового духа, короче говоря, за тоталитаризм. И оба они с различных сторон ухватывают коллективистскую, родоплеменную подоснову философии Платона, которую Ф.Ницше в конце XIX века стремится заменить на свой инвертированный платонизм современных физикалистски оформленных мифов о "сверхчеловеке", "воли к власти" и "вечного возвращения того же самого", а К.Поппер полностью отбрасывает как противоречащие целям либерально ориентированного "открытого общества". Ф.Ницше заново переосмысляет, переинтерпретирует, физикализирует старые мифы; К.Поппер, отдавая дань уважения историко-философской традиции, не случайно и самого яркого критика современности - Ф.Ницше, относит к философам, обосновывающим на современном языке все тот же архаический тоталитаризмlxvii.
    Оставаясь в русле либеральной рационалистически ориентированной философии, К.Поппер четко фиксирует неоконсервативные тоталитаристские тенденции в философии Ф.Ницше, при всем ее критическом пафосе. Политический смысл философских мифологем Ф.Ницше весьма прозрачен - это новая физикализированная версия старой и потому хорошо забытой, ставшей как бы бессознательной архаической мифологии, будь то физикализированный, но непроверяемый научными средствами, миф о "вечном возвращении того же самого", миф о "воле к власти" или миф о "сверхчеловеке. К.Поппер отмечает весьма существенную особенность современной политически активной философии, а философия Ф.Ницше именно к таким и относится, и своеобразно подтверждает как бы с другой стороны вывод, сделанный крупнейшим специалистом, но уже в области мифологии - К.Леви-Строссом, который отмечал: "Ничто не напоминает так мифологию, как политическая идеология. Быть может в нашем современном обществе последняя просто заменила первую"lxviii. Эти же аспекты политической идеологии отмечает и другой специалист в области мифологии - М.Элиаде, который, говоря о мифах нового времени и, в частности, мифологиях, лежащих в основе тоталитарных режимов XX века, пишет о национал-социалистическом культе возвращения к арийским истокам: "Страсть к благородному происхождению объясняет так же периодическое "возвращение" к расистскому мифу об "арийцах", особенно в Германии ... "ариец" является одновременно и самым дальним, "первоначальным" предком и благородным "героем", исполненным всех достоинств и идеалов, к которым стремились все те, кто не мог примириться с ценностями, утвердившимися в обществе в результате революции 1789 и 1848 годов"lxix.
    Сходные мифологические мотивы М.Элиаде усматривает и в другой тоталитарной идеологии - в социализме и, в частности, в тех его "научных" формах, которые, как называет их мифолог, носят название "марксистского коммунизма": "Что касается марксистского коммунизма, то его эсхатологические и милленаристские построения были выявлены уже не раз, - пишет М.Элиаде, - Мы уже раньше отметили, что Маркс воспользовался одним из самых известных эсхатологических мифов средиземноморско-азиатского мира - мифом о справедливом герое-искупителе (а в наше время - это пролетариат), страдания которого призваны изменить онтологический статус мира. И действительно, марксово бесклассовое общество и, как следствие этого, исчезновение исторической напряженности - не что иное, как миф о Золотом веке, который по многочисленным традициям характеризует и начало, и конец истории"lxx.
    И самое удивительное в тоталитарном мифе то, что, будучи представлен в качестве идеологии, этот миф, весьма далеко отстоящий от тех мест, где он впервые возникает, тем не менее весьма успешно "вербует" миллионы последователей под свои знамена, проявляя не только очень хорошую выживаемость во времени, но и активную политическую способность по мобилизации и активатизации населения тоталитарных стран. Внедряясь в историческую действительность, миф, в качестве вневременной "вечной схемы", бессознательно существующей "платоновской идеи", "формы коллективного бессознательного", придает самой этой действительности динамизм и направленность исторического развития, бессознательно или сознательно осуществляющего идеальные утопические цели вне исторического мифа. Идеальная схема, утопия, становясь реальностью, и саму реальность окрашивает в цвета этой утопии, в цвета "зверя из бездны", характерные для всех прозелитов "нового" учения, определяющих горизонты самого этого политического мифа, его историческую перспективу.
    
ГЛАВА 4
НЕОКОНСЕРВАТИВНЫЙ ТОТАЛИТАРИЗМ
ПРОТИВ ЛИБЕРАЛИЗМА
    Строители будущего, не всегда благодарны по отношению к прошлому, к мудрости, пророчествам. Ученики не чтят учителей, они не всегда замечают свою зависимость и преемственность от прошлого, прошлого как бы нет, хотя бы уже потому, что оно - прошлое, а впереди стоит насущная задача построения нового, невиданного ранее будущего. Само прошлое - это "среда", воздух, которым дышат с момента рождения, которое как таковое не замечают, оно всегда дано, уже дано и не всегда подвергается предварительному анализу. Само настоящее как бы включает в себя прошлое в виде бессознательно воспринимаемой "смеси", не выступающей предметом анализа и только изменение составляющих "смеси" впервые как бы заставляет обратить на себя внимание. Прошлое в настоящем - это как бы естественная установка мышления, точка, от которой начинают движение, остающаяся почти всегда вне поля анализа, хотя именно она остается тем фундаментом, на котором покоится все здание будущего.
    Наиболее ярко эта особенность появилась у строителей нового социального строя, который взялись создать свой новый мир в начале XX века, в период, когда формировались такие явления, как большевизм, социал-демократия - в России и национал-социализм - в Германии, т.е. тогда, когда не только теоретически закладываются, но скорее практически реализуются многие идеи исторических предшественников. Показателен пример не только К.Н.Леонтьева в России, философа, идеи которого были практически вытеснены из исторической памяти современников, но бессознательно реализованы многие его "предвидения" и "пророчества" в явлениях национал-большевизма и евразийства, но и Ф.Ницше, которого при всем почтении к нему национал-социалистических идеологов - чтили, отдавали дань исторического уважения и признания как критику минувшей эпохи, эпохи XIX века, вовсе не замечая того, что вся деятельность, все попытки построения нового движения являлись лишь реализацией, воплощением основных устремлений, собственно, позитивной, бессознательно усвоенной поздней философии немецкого мыслителя. Это было осуществление, манифестация проекта "Великой политики", только намеченной им, эскизно построенной философии, более того, и сам "национал-социализм, его основной пафос и является частично пунктирно намеченной "европейской формой буддизма", также разрабатываемой философом в поздний период своей философской деятельности.
    И если критический пафос неоконсервативных мыслителей, таких как К.Н.Леонтьев и Ф.Ницше, был на виду, на поверхности, связан со временем, которое уже прошло, то их "позитивный" пафос, их посыл в будущее как бы растворился в культурной среде, стал необходимым, но незамеченным элементом воздуха, атмосферой, в которой впоследствии стали находиться грядущие поколения, неосознанно, бессознательно, придающие "вкус", аромат переживаемой эпохи. Так например М.Хайдеггер, пытаясь отстоять философское наследие Ф.Ницше от национал-социалистических интерпретаций в Германии в 30-е годы и стремясь противопоставить им свою интерпретацию немецкого мыслителя, тем не менее, замечает: "Мы нынешние, однако, еще не знаем причины, почему сокровенное в метафизике Ницше не могло быть вверено общественности им самим, но осталось таящимся в наследии; все еще таящимся, хотя это наследие в основном пусть в очень обманчивом виде, стало доступно"lxxi. Ему словно вторит О.Шпенглер, когда утверждает: "Исполнено глубочайшего значения, - то обстоятельство, что Ницше обнаруживает совершенную ясность и уверенность, как только речь заходит о том, что должно быть сокрушено и что переоценено; напротив он теряется в туманных общих местах, как только приходится говорить о "для чего", о цели. Его критика декаданса неопровержима, его учение о сверхчеловеке - сплошной мираж"lxxii. И далее, может быть, самое характерное: "Тут что-то завершилось. Северная душа исчерпала свои внутренние возможности; оставалась лишь динамика "бури и натиска", которая проявлялась в видениях будущего, измеряемых тысячелетиями, взыскующая творчества, форма, лишенная содержания"lxxiii.
    И все это говорилось и писалось именно тогда, когда все "таящееся", то, что было видением будущего, именно в нем и обретало свою "плоть и кровь", может быть, как неудачная, но все же форма его реализации, и именно в силу растворенности в воздухе, осталось незамеченным этими, во многом весьма проницательными и глубокими, мыслителями. Поразительная близорукость к настоящему и столь же поразительная глубина резкости, но по отношению к прошедшему. Ницше - критик прошлого, разрушитель и ниспровергатель, никак не воспринимается ими и как строитель, зодчий того храма, историческими свидетелями строительства которого они являлись. Именно Ф.Ницше расчистил место для того "нового", эскизы которого были им предварительно намечены, только намечены, а само строительство было завещано грядущим поколениям, как бы уже имеющим, преднайденные формы построения "нового" социально-политического движения.
    Точно также и национал-большевизм, "евразийство" в лице его наиболее ярких представителей, таких как Н.В.Устрялов, при анализе формирования итальянского фашизма, немецкого национал-социализма, большевизма в России прямо выявляет в этих социальных движениях логику, которую он находит во многих высказываниях, относящихся к будущему, видение этого будущего православным мыслителем, пророком, духовидцем конца XIX века - К.Н.Леонтьевымlxxiv. "Логика истории" самого этого будущего, преднайденного в "пророчествах", движется отнюдь не по произволу самих, проживающих это будущее, а в неких, бессознательно усвоенных, но затем как бы сознательно реализуемых формах. "Мрамор будущего" портала вновь воздвигаемого храма "раскалывается" по силовым линиям, "напряжениям - прожилкам", таящимся в самом камне и заложенных в нем в далеком прошлом. И мудрость строителей нового социального проекта сводится к тому, чтобы "угадать", почувствовать эту внутреннюю, скрытую логику самого строительного материала, духовной ауры, в которой ведется это строительство, оно растворено в воздухе в виде компонентов, не всегда ощущаемых в силу их привычности на "вкус", органолептически, при помощи органов слуха и зрения.
    Тем самым то, что, казалось бы, ушло в "отвалы истории", было ее "критикой", вновь вернулось в качестве фундамента настоящего и во многом - будущего. Прошлое - как радиоактивность, остаточно излучает, "фонит", и в самом новом, самом современном материале оно дает о себе "знать". И это тем более важно отметить именно по отношению к неоконсервативной традиции прошлого, поскольку сами эти силовые линии, "прожилки", в историческом массиве "настоящего" были заложены неоконсервативными мыслителями в конце XIX века не только исходя из некоей возможной модели будущего и для будущего, но главным образом, с позиции "sub specie aetemi", как вечная форма не только воскрешения и реконструкции социального архетипа, отвечающего основным законам самого бытия в его неоконсервативной интерпретации, в видении "вечности". "Клеймо вечности", вневременности предлагаемых ими интерпретаций существенно отличает эти только намеченные проекты будущего социального общества - неоконсерватизм от традиционного консервативного охранения "status quo" и уж тем более от его социального реформирования в духе господствующих представлений о развитии и прогрессе.
    В данном случае неоконсерваторы выступили в весьма необычной социально-исторической и политической роли, несвойственной, казалось бы, философам, а скорее жрецам-сакрификаторам, "очистителям", реконструирующим из завалов современности подлинные онтологические основы бытийного архетипа, они были подобны лингвистам, реставрирующим "первичный" текст, матрицу бытия от позднейших интерпретаций, хотя и вполне возможно, что такой вещи, как "первичный контекст" вообще не существует и всегда имеется лишь интерпретация, исходящая из представлений того или иного времени. Именно так реализуется история в ее преемственности и не всегда осознаваемых детерминистических связях, даже при отталкивании от прошлого, оно всегда остается в остатке, всегда незримо присутствует в самом новом и оригинальном.
    Выступая против либерализма, неоконсерваторы поневоле во многом в критике совпадали с выходящим на политическую арену социалистическим движением, которое тоже утверждало себя через отрицание господствующих либеральных идей. Если неоконсерваторы отрицали либерализм за разогревание общества, увеличивающуюся социальную мобильность, отказ от традиций и авторитетов, взрыв иерархической структуры общества, равенство всех перед законом, триумф материалистических, позитивистских, гедонистических ценностей, отстаиваемых либералами в противовес спиритуализму и аскетизму уходящих эпох, то социалисты часто говорили о восстановлении утраченной в процессе либерализации социальной справедливости, хотя и их тоже не устраивала крутая ломка социальных связей, люмпенизация общества, политическая дезинтеграция общества, избыточность "свободных" рук, возникающая в процессе либерализации.
    И для неоконсерваторов, и для социалистов либерализм представлял собой хаос, некое "первичное" состояние, из которого и предстояло в дальнейшем "возродить" новое общество - общество, построенное на иных, более "справедливых" основаниях, как бы выражающих бытийный архетип в качестве некоей "заданной" постоянной, неизменной идеологии, выражающей абсолютные бытийные ценности. В борьбе против общего врага - либерализма неоконсерваторы и социалисты подчас создавали некие "симбиозы", "синергии" неоконсервативной и социалистической идеологии, самым ярким из которых, например, явился социальный проект начала XX века - "прусский социализм" О.Шпенглераlxxv, или "ницшеанский марксизм" в России, представленный такими видными деятелями социал-демократии, как А.В.Луначарский, А.А.Богданов и первый пролетарский писатель - А.М.Горький: люди из ближайшего окружения В.И.Ленина в 20-30-е годы XX века. "Отцы-основатели" самих идеологических направлений К.Маркс и Ф.Ницше вряд ли одобрили бы сам этот "симбиоз", но история развития социальных движений распорядилась по-своему. Впоследствии и тоталитарный режим Германии, и тоталитарный режим России признали их "еретиками", "отступниками", однако историческая и логическая взаимозависимость неоконсервативной и социалистической идеологии в начале XX века была налицо и представляла собой как бы тоже элемент фундамента, из которого возник сам тоталитаризм.
    И то, что для современников в начале века представлялось несопоставимым "кощунством", то в конце XX века эти мыслители не столь уж абсолютно противостоят друг другу и, более того, находят огромное количество точек соприкосновения. Ф.Ницше и К.Маркс как "отцы-основатели" современного неоконсерватизма и современного социализма тоже сближаются и выступают в неразрывной связи теоретиков тоталитарной идеологии XX векаlxxvi. И действительно и К.Маркс, и его младший современник - Ф.Ницше, являясь очевидцами формирования капитализма в Европе и, в частности, в Германии, приняли его рождение за его агонию и каждый по-своему предложил свои рецепты спасения общества. Оба покончили с линейной концепцией истории, ее телеологизмом и создали своеобразные циклические концепции, в которых через "возвращение к истокам" (первобытно-общинный коммунизм - коммунизм будущего) у К.Маркса и "вечное возвращение того же самого" - Ф.Ницше задали некоторые абсолютные ценности общественного развития. И К.Маркс и Ф.Ницше в своей критической фазе выступили с разоблачением отчуждения и возвращения ценности человека, человека "природы", только при этом само понятие "природы", базиса человеческой культуры различно, как различна и биологическая, не социализируемая сущность человека, его биологический субстрат. Как у одного, так и у другого философия самотрансцендируется, разбивается о действительность и переходит к "практике". И если К.Маркс своеобразно описал буржуазную культуру, по крайней мере ее временную структуру, то Ф.Ницше критически разбил этот образ действительности в своей концепции нигилизма. Каждый из них предложил свой выход для гибнущей, по их мнению, цивилизации, вроде грядущего коммунизма К.Маркса и анархического революционаризма, фашизма Ф.Ницше. Деклассированные, стоящие "по ту сторону добра и зла", и К.Маркс, и Ф.Ницше явились революционерами в "морали" - оба создали свою "этику", подчиненную прагматическим целям своей эсхатологии.
    И вовсе не секрет, что на "практике" критический пафос их не дифференцируется и, подчас, сливается в единый процесс отрицания буржуазной культуры: "переоценка ценностей" Ф.Ницше и критика "отчуждения" К.Маркса - становятся единым программным лозунгом политической реальности. По сути своей чисто теоретическое предположение К.Маркса о "пролетарском мессианизме", в котором "низший слой, освобождая себя, спасет всех", весьма органично наложилось на идеи "искупления", "спасения", которые активно использовали многие идеологи в XIX веке: художники, музыканты, в частности, это основной мотив многих опер Р.Вагнера, не говоря уж о христианской традиции. При этом не учитывалась ни структурная трансформация капитализма, во многом ставшая причиной заката теории о гегемонии пролетариата и "пролетарской диктатуры", которая отнюдь не следовала марксистской схеме классовой борьбы. И сам процесс трансформации и саморазвития капитализма предстал в социалистической идеологии как цепь предательств, ревизий самого классического представления об искуплении и миссии рабочего класса. Так Э.Бернштейн предал К.Маркса, европейские социал-демократы - рабочий класс, "советская бюрократия предала своих революционных вождей, предала "объективные" законы истории, открытые К.Марксом.
    На самом деле, в процессе саморазвития и изменения капитализма в области идеологии выступали трансформации самого изменяющегося мира, но не как "цепь предательств", а, скорее, как "нарциссизм маленьких отличий". Но цель К.Маркса и Ф.Ницше - основателей социалистической и неоконсервативной идеологии, их выход из тупика гибнущей, по их мнению, цивилизации, состо