их, соперничающих между собой и в качестве результирующей - имеющих некую, не всегда четко выраженную внешнюю и внутреннюю политику, появляется единый, эксцентрированный по отношению ко всем им, центр политической власти, который диктует, не являясь строго государственным, свою волю и государству, и обществу, и каждому индивиду. Собственно, это и есть тоталитаризм, когда воля всех и каждого подчиняется воле одного, который не только олицетворяет эту коллективную волю, но авторитарно диктует всему и вся путь и направление не только социального развития, но частной, личной жизни, и в этом смысле "тотально", целостно охватывает все общество, государство и все общественные институты. Сама динамическая ткань власти, ее силовое поле, если можно так выразиться, его поляризация отражает волю политического лидера, вождя, в нем концентрируется и от него исходит и охватывает в форме некоей целостности в форме некоей целостности все общество. Отсутствие всякой личной, "приватной", частной жизни индивида, включенность его в это целое структурированное по отношению к центральной, централизованной воле ее политического лидера, делает все общество подобным коралловому рифу, железным опилкам, концентрическими кругами собирающимися вокруг магнита, мифологическому "вселенскому человеку" древних индусов, руки которого - это воины, ноги - торговцы и ремесленники, а голова - жрецы и идеологи. Древний мир, казалось, ожил и обрел свою плоть и кровь и называться он стал концепцией тоталитарно-авторитарного общества, в котором внутренняя структура, скрепы общества вышли наружу и, охватив собой общество системой карательных репрессивных органов, насильно удерживало само это общество от деградации и распада, разложения. Общество, как бы созданное с прицелом на вечность, существует только до тех пор, пока эти насильственные узы, наложенные на него, способны сдерживать само развитие, рост и саморазвитие общества. Прозрение же, осознание самих сдерживающих уз, наступающее в процессе развития, делает существование этого общества не только морально, но и физически невозможным.
    Собственно, это и есть предвосхищенный еще К.Н.Леонтьевым "...деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться"lvi, но только деспотизм, доведенный до своего рода абсурда, пронизывающий все поры, ячейки социального организма - общества. Это новый, присущий только XX веку вид абсолютизма, который в отличие, скажем, от абсолютизма XVIII века, утверждавшего максиму политической власти: "рассуждайте, но повинуйтесь", накладывает свою политическую волю, свои щупальца власти и на мысли, чувства и помыслы людей и жестоко, при помощи репрессивного аппарата, подавляет, карает любое проявление несогласия, инакомыслие, как форму, подлежащую столь же бескомпромиссному уничтожению.
    В тоталитарном государстве вновь оживает механизм древнего государства, описанный Ф.Ницше в "Генеалогии морали". Рисуя модель создания древнего государства и явно предвосхищая образ будущего тоталитарного государства, Ф.Ницше так описывал структуру "одухотворения жестокостью", лежащую в его основании: "Во первых,.. названное изменение не было ни постепенным, ни добровольным и представляло собою не органическое врастание в новые условия, но разрыв, прыжок, принуждение, неотвратимый рок, против которого невозможной оказывалась всякая борьба и даже ressentiment. Во-вторых же, то, что вгонка необузданного доселе и безликого населения в жесткую форму не только началась с акта насилия, но и доводилась до конца путем сплошных насильственных актов, - что сообразно этому древнейшее "государство" представало и функционировало в виде страшной тирании, некоего раздавливающего и беспощадного машинного устройства, покуда наконец сырье, состоящее из народа и полуживотных, оказывалось не только размятым и тягучим, но и сформованным"lvii.
    И если в древнее время механизмы, описанные Ф.Ницше, "по формованию" граждан государства были во многом бессознательными, то в XX веке это уже был вполне осознаваемый и рационально проводимый процесс, использующий все достижения европейской цивилизации, все открытия в области радио, кино, печатной продукции. Именно неоконсерватизм, реанимируя многие древние рецепты "одухотворения жестокостью", перемалывания индивида в новую социалистическую или национал-социалистическую личность, новое общество "советский" или "немецкий" народ, налагал своеобразное клеймо: "печать зверя", так отличающую представителей тоталитарного государства с их предельно фанатичным конформизмом, слепой верой в социальные идеалы, поставленные этим обществом, зашоренностью и своеобразным (черно-белым) способом восприятия действительности. Но вместе с тем, весьма существенным отличием в этой социализации индивида в тоталитарном государстве, в корне отличающем его от утопических проектов древних, было стремление не только "сформовать" индивида "нового" общества, но и сделать его, в целях стабильности, спокойствия, вечности самого этого общества не только и не столько "рабом" предлагаемых обстоятельств, как это было у древних, но "рабом", не только любящим свое рабство, но и жертвенно, самозабвенно стремящимся сохранить условия, создающие само это рабство: проблема, которую успешно разрабатывали не только политические лидеры тоталитарных государств, но и о которой активно предупреждали авторы романов-антиутопий. Это и Е.Замятин с его знаменитым романом-антиутопией "Мы", и О.Хаксли, создавший свой вариант романа - предупреждения как раз накануне прихода нацистов в Германии к власти, названный им "О дивный новый мир".
    Стремление партий тоталитарного типа к поглощению государства, общества, личности несет в себе и как бы свое собственное отрицание - партия перестает выполнять функцию клуба единомышленников, поскольку все по определению либо единомышленники, либо не мыслят, перестают мыслить вообще, подлежат аннигиляции, уничтожению. Партия уже не часть общества и государства, а скорее некое условное обозначение, метка об идеологической чистоте и сопричастности конкретного индивида движению, только "по старинке" называющая себя "партия". Но это так же означает конец демократии как формы управления и взаимоотношений между индивидами, конец индивида как некоей выделенной, обособленной личности, конец всякой творческой, одаренной индивидуальности и т.д.
    Именно об этом писал, предвосхищая будущее развитие, О.Шпенглер: "Однако форма правящего меньшинства беспрерывно развивается дальше - от сословия через партию к свите одиночки. Поэтому конец демократии и ее переход к цезаризму выражается в том, что исчезает вовсе даже не партия третьего сословия, не либерализм, но партия как форма вообще. Умонастроение, популярные цели, абстрактные идеалы всякой подлинной партийной политики уходят, и на их место заступает частная политика, ничем не скованная воля к власти немногих людей расы"lviii. Тем самым появляется господство немногих, либо одного человека - диктатура, феномен которой был еще задолго до О.Шпенглера описан Ф.Ницше, только у него он носит название не "одиночки", но "тирана": "...когда "падают нравы", начинают всплывать существа, которых называют тиранами: они суть предтечи и как бы преждевременно созревшие первенцы индивидуумов. Еще немного времени и этот плод плодов висит уже зрелый и желтый на народном дереве - а только ради этих плодов и существовало то дерево. Когда упадок и равным образом усобицы между разного рода тиранами достигают своей вершины, тогда непременно приходит цезарь, тиран, подводящий итоги, который кладет конец утомительной борьбе за единодержавие, вынуждая саму утомленность работать на себя"lix. Но это так сказать, идеальная схема, мыслительный проект, как это может происходить и как могло бы происходить в действительности, но и в самом деле, как это не парадоксально на первый взгляд, на практике все почти так, с минимальными отклонениями от нарисованной схемы, и происходило.
    И в России в результате Октябрьской революции 1917 года, и в Германии во время ноябрьской революции 1918 года к власти пришли новые, в прошлом весьма далекие от политики, социальные слои политических деятелей, которые своеобразно заполнили вакуум власти, сложившийся в обеих странах. Именно они предложили свой вариант решения кризисных явлений в области государства и государственной власти, по-своему и как бы попутно решив и проблемы инфляции, остро стоящие в обеих странах. Как известно, процесс инфляции не уничтожает материальные ценности, как таковые, но заново организует и перераспределяет их в процессе мобилизации общества, решающего проблему "догоняющего развития", ставящего "новые цели".
    Являясь порождением духовной, социально-политической катастрофы, разразившейся в странах Европы после Первой мировой войны, эти "новые" политические лидеры и всю дальнейшую истории рассматривали как теорию катастроф и всемирно-исторических заговоров, сама эсхатология будущего виделась как перманентное разворачивание серии революционных катаклизмов, революционных потрясений, в результате которых осуществится господство как национал-социалистического движения, так и мировой пролетарской революции. Этот взгляд на историю, как историю заговоров и катастроф, опрокинутый в прошлое, и само прошлое представляет своеобразной ареной борьбы добра и зла, ареной, на которой имманентно действуют мифические силы, осуществляющие некоторый неписаный, но заложенный в "крови", в предании, традиции социальный проект, в котором сами действующие лица конкретной истории являются лишь исполнителями некоей социально-исторической телеологии, некоего извечного противостояния, заговора, кодированного кровью, религией, ритуалом, всем бытом и способом жизни той или иной этнической, национальной структуры.
    Вовсе не случайно и то, что при подобном подходе к истории в тоталитарных странах возрождаются весьма интенсивные квазинаучные разработки древней мифологии народов, самого архаичного мифа, ставшего в этих условиях как бы действующей мифологической идеологемой, определяющей политическую и социальную расстановку сил, их социальную активность в истории. Именно отсюда появляются разработки "Мифа XX века" А.Розенберга в Германии, в России сходными проблемами в начале XX века занимался крупнейший специалист в области античной культуры, ее философии и мифологии А.Ф.Лосев.
    В отличии, скажем, от Ф.Ф.Зелинского, В.Иванова или даже Я.Э.Голосовкера - тоже исследующих античность, ее мифологию, эхо мифа в европейской культурной традиции, - А.Ф.Лосев в своих штудиях по античной мифологии задает ее как бы "идеологическую" интерпретацию, по-своему развивающую столь же "идеологическое", точнее - теологически-эсхатологическое прочтение мировой истории, заявленное до него еще в трудах К.Н.Леонтьева, В.В.Розанова, С.Нилуса - крупнейших неоконсерваторов - апокалиптиков, мистиков и пророков конца XIX века в России. Именно этим, и только этим "обстоятельством" можно, по крайней мере, объяснить то своеобразное "путанье текстов" А.Ф.Лосева по теории мифа, поскольку так и кажется, что читаешь избранные места из "Протоколов сионских мудрецов" С.Нилуса, отдельные мотивы из "Обонятельного отношения евреев к крови" В.В.Розанова или уж, на крайний случай - перепевы "Дневника писателя за 1877" Ф.М.Достоевского, в которых бытовой антисемитизм и ксенофобия возведены на уровень метафизический и теологический, а православие в его наиболее крайних формах - основной и определяющий, дифференцирующий принцип всей мировой истории. Эсхатологическая апокалиптика, ожидание прихода "антихриста", предшествующее "свершению времен" христианской эсхатологии, мистические пророчества Серафима Саровского, так повлиявшие на С.Нилуса, и в случае А.Ф.Лосева находят идеологическую интерпретацию мировой истории, ее господствующих детерминант в XIX веке. А.Ф.Лосев на этом этапе своего развития мог бы сказать словами С.Нилуса: "А затем перед моими духовными очами, просветленными учением Церкви и ее святых, стали открываться картины прошедшего, настоящего и даже будущего в такой яркости, в такой силе освящения внутреннего смысла и значения мировых событий, что перед яркостью их потускнела и померкла вся мудрость века сего, ясно открывшаяся мне, как борьба против Бога, как апокалиптическая брань на Него и на святых Его"lx. Так вот, А.Ф.Лосев в своих "дополнениях" к "Диалектике мифа", подготовленных в 1930 году, пишет: "Силой, открыто выступившей с целью свержения Бога с принадлежащего ему места и разрушившей божественные устои феодализма, была извечно враждебная христианскому Богу сила сатаны, воплотившаяся в иудейство. Эпохой Возрождения кончается торжество христианства и начинается историческое воплощение Израиля... Еврейство со всеми своими диалектико-историческими последствиями есть сатанизм, оплот мирового сатанизма... триада либерализма, социализма и анархизма предстает перед нами как таинственные судьбы кабалистической идеи и как постепенное нарастающее торжество Израиля. Большинство либералов, социалистов и анархистов даже совсем не знают и не догадываются, чью волю они творят"lxi.
    Нечто подобное, но уже в Германии в 1913 году писал и В.Зомбарт в своем социологическом этюде "Буржуа", и об этом писала почти вся черносотенная пресса после "дела Бейлиса" в 1914 году. Все проблемы мировой истории, все ее загадки и парадоксы разрешились удивительно просто и в форме, достойной понятия "политического" К.Шмитта: в терминах архаического, древнейшего, и в этом смысле - первичного мифа борьбы света и тьмы, и нарастающего "свершения времен", предсказанного в апокалипсисе. Враги ясны, и они придают тонус, динамизм самой мировой эсхатологии, описанной в апокалипсисе как приближение царства "Зверя из бездны". Древнейший миф, лежащий в основании подобных метафизико-теологических, эсхатологически-мессианистских рассуждении как бы заместил собой всю двухтысячелетнюю европейскую культурную традицию и стал определяющим "научным" признаком, дифференцирующим саму культуру конца XIX - начала XX века.
    Древний архаический миф стал объяснительной гипотезой мировой истории, ее телеологии и эсхатологии, формой перспективного видения не только прошлого, но и будущего социального развития. И это весьма типичные явления для культурной атмосферы XIX-XX века. Не случайно и то, что и первый документ, провозгласивший наступление новой эпохи - "Манифест коммунистической партии", написанный в середине XIX века столь, же мифологичен, столь же архаичен по основной расстановке действующих сил в истории, столь же эсхатологически нацелен на своеобразное "свершение времен" - коммунистический рай, ожидающий прозелитов этого учения в конце исторического развития. Различие между коммунистической и религиозной утопией в этом смысле несущественно: различие в методах достижения цели, в месте и времени достижения утопического ожидаемого рая. Но именно это различие, собственно, и определяет границы и перспективы самого социального мифа, его политическую и эсхатологическую направленность: здесь, на этой земле, но в отдаленной перспективе времени, либо где-то там, в запредельной "по ту сторону жизни и смерти" райской глубине.
    Являясь консервативными по своей сути, эти утопические проекты эсхатологически ожидаемого рая несут в себе порочную червоточинку, присущую изначально консерватизму вообще. Суть этой "червоточинки" хорошо описал в свое время Ф.Ницше, который сам, являясь по всем своим основным интенциям консерватором, все же писал: "Когда во Франции начали оспаривать, а стало быть и защищать Аристотелевы единства, можно было вновь заметить то, что как часто бросается в глаза и что, однако, видят столь неохотно: налагали себе основания, ради которых эти законы должны были существовать, просто чтобы не признаться себе, что привыкли к их господству и не желают ничего другого... Здесь коренится великая бесчестность консерваторов всех времен: они суть привиратели (Hinzu-L(gner)"lxii.
    И если Ф.Ницше в данном случае говорит о "философии" и ее "законах", то сам стиль мышления, отмеченный им для философии, можно с успехом перенести и на мифологию, и в частности на политическую мифологию, в которой тоже апеллируют к основаниям, взывают к первичному, аутохтонному, но тем не менее, сознательно, либо бессознательно закрывают глаза на логичность самих этих базисных первичных аутохтонных оснований. Это касается как политической мифологии социализма, так и национал-социалистической. И там, и там словно не замечают, или не хотят замечать, ложности первичных посылок мифологии, вроде "исторической миссии пролетариата", "чистоты арийской расы", самой расовой души и логики ее происхождения.
    И, собственно, суть тоталитаризма, который возникает в обеих странах, удивительно проста: это своего рода "вербовка" миллионов граждан, проживающих в этих странах примитивными мифологиями. И возврат к "первоистокам", который своеобразно провозглашают как социализм, так и национал-социализм - это возврат к тому, что было как бы заключено в "первоистоках", в том числе, и к тому, что было нафантазировано, придумано современниками по поводу самих этих "первоистоков", т.е. к тому, что было во многом ошибочно, мифологично, к тому, что хотелось бы увидеть, но чего не было на самом деле. И если критерием истины, согласно марксистской идеологии, выступает практика, то тогда все предшествовавшие "практики" (северно-корейского, кубинского, кампучийского и т.д. образца) социализмов - это не неполноценность самих этих версий, моделей социализма, а ошибка исходной, первоначальной истины, самих "первоистоков". Искреннее желание, стремление увидеть в прошлом то, что хотелось бы "воскресить" в настоящем или, по крайней мере, в будущем, во многом определило и неправильное восприятие самого "настоящего", в котором создавались мифические проекты переустройства будущего.
    Не случайно К.Маркс и другие утописты середины XIX века, в том числи и неоконсерваторы, приняли "родовые муки" становящегося капитализма за его агонию, а собственные теории - как форму, отрицающую исходные предпосылки самого капитализма как способа ведения товарного хозяйства. Не случайно, что и сам социализм В.И.Ленин определяет как строй, состоящий "в уничтожении товарного хозяйства"lxiii, национального нигилизма, отрицающего отечество у рабочих, у пролетариата, отмирающего государства в виде диктатуры, деспотии "ЦеКа-кратии", отрицающего либеральные свободы в виде почти семидесятилетнего монопартизма. Не случайно также и то, что социальные барьеры в обществе восторжествовавшего социализма были гораздо выше, чем прежде, переходы в элитные группы общества почти что непереходимы, а сама социальная иерархия - похлеще феодальной, и общество наиболее закрыто. Действительный, реальный, существовавший социализм стал не реальным уничтожением классов, но в условиях усугубляющейся стратификации общества, увеличения групп, прослоек, численности, роста и усиления роли интеллигенции, поляризации ее, т.е. своеобразного обуржуазивания, выявил полную неспособность приспособления к изменяющейся действительности, стал тормозом самого "догоняющего развития".
    Более того, марксизм как теоретическая исходная философская база социализма и социалистического строительства претерпевает упадок там и тогда, где и когда поднимается жизненный уровень и осуществляется экономический рост. Казарменная практика социализма доказала лишь то, что революционеры, строящие социализм, не были пролетариатом и не знали его действительных нужд, тогда как пролетарии вовсе не заинтересованы в революции, ставящей их вновь на грань физического уничтожения в социалистических тюрьмах ГУЛАГа. Столь же закономерно, и почти повсюду становилось "практикой" социалистического ведения хозяйства то, что "террор" становился единственной мобилизующей силой, обеспечивающей прирост экономического развития. "И так как он уже не может рассчитывать, - пишет Ф.Ницше по поводу социализма, - на старое религиозное благоговение перед государством, а напротив, непроизвольно должен содействовать его устранению - потому, что он стремится к устранению всех существующих государств, - то ему остается надеяться лишь на краткое и случайное существование с