это познание есть неотъемлемая сторона восприятия художественного произведения. Я по ходу театрального действия могу высказать нравственное суждение, но мои слезы или мой гнев становятся моментами самого спектакля. Искусство отрезает человеку путь к неэстетическому его использованию. Современное искусство как бы иронизирует над традиционной концепцией искусства как носителя ряда не связанных между собой функций - познавательной, воспитательной, коммуникативной. Искусство обращается к целостной личности, оно стимулирует самосознание, воображение, память - интегративную деятельность личности.




















Культурная миссия интеллигенции

Интеллигенция и проблема интеллигенции

Образ интеллигенции, сочетая в себе крайнее разнообразие и широту характеристик, внутренне противоречив. Интеллигенция - это "наше все": служение нравственным идеалам, "всечеловечность" и "неотмирность", образованность и субъективная односторонность, утонченность и простота, ге-


646

роизм и мещанский индивидуализм, глубина религиозного чувства и богоборчество, социальная вовлеченность и отстраненность, политическая прозорливость и прожектерство, космополитизм и патриотизм. Насколько реалистичен подобный портрет, насколько соответствует своему прообразу?

В одном социологическом исследовании, проведенном в целях выявления самооценки представителей различных этносов, наихудшую оценку получил вымышленный народ - некие "данарийцы", введенный в анкету умышленно, в целях прояснения оппозиции "мы и они". Неизвестное - значит иное, пугающее, не похожее на нас. Отношение к чужому - мощный стимул самоидентификации. Не является ли образ интеллигенции, лишенный определенности, тревожащий своей широтой и двойственностью, той же мифической "нацией данарийцев" в современном обществе? Любая группа может найти в интеллигенте близкие ей, но отрицательно оцениваемые черты и не признаться в замеченном сходстве, создавая свой собственный образ как альтернативный, лишенный неустойчивости, пессимизма, склонности к индивидуализму и т.п.

Весь спектр оценок социального статуса интеллигенции, ее функций распределяется между двумя полюсами. На первом - отношение к интеллигенции как некоему черновому наброску человеческого идеала, "должного", как к выразителю "всечеловечности". На другом - низведение интеллигенции до уровня социального "ничто". Различные оценки статуса интеллигенции являются, как правило, плодом деятельности изощренного интеллигентского ума; попытки социальной идентификации интеллигенции являются самоидентификацией, несмотря на всю их разноречивость.

Крайне высокая оценка интеллигенции, понимание ее роли в обществе как особой социальной миссии, как "общественно-личного исторического подвига" во имя "общечеловеческого благоденствия" [1] относится скорее к интеллигенции как к родовому понятию, как к определенному социальному типу, а не к эмпирическому бытию определенного социального слоя. В данном случае речь идет скорее об интеллигентности как свойстве личности, как определенной внутренней сверхзадаче, решение которой совпадает с отпущенным человеку жизненным сроком.

1 Лосев А.Ф. Об интеллигентности. // Лосев А.Ф. Дерзание духа. М., 1988. С. 349.


647

Величайший соблазн заключается в попытке найти полную и законченную персонификацию интеллигентности, указать на конкретную личность, несущую в себе черты всесторонности и гармоничности, черты деятельного борца во имя человеческого благоденствия. Неизбежное примеривание на себя "интеллигентского мундира" может приобрести и буквальное значение. Чрезмерно высокая оценка социального статуса интеллигенции может воплотиться в усвоение даже символической стороны ее эмпирического бытия, в желание через "модусы" прикоснуться к "субстанции". (Сюда относится присвоение определенного стиля общения, деталей одежды, внешнего облика и т.п.).

Помимо отношения к интеллигенции как к некоему идеальному типу существует и более массовидное, выходящее за рамки самосознания интеллигенции отношение. Это отношение к интеллигенции в ее эмпирическом бытии, к интеллигенции не как к идеалу, "должному", но как к "сущему". В недалеком прошлом определяющей была оценка интеллигенции как "прослойки", непосредственно лишенной привязанности к определенной точке экономического пространства и в силу этого испытывающей постоянные идейные колебания, нуждающейся в твердом руководстве. Но одновременно была распространена крайне высокая оценка социальной роли интеллигенции: она признавалась подлинным субъектом социального управления. Так, писателям отводилась почетная и ответственная задача быть "инженерами человеческих душ". И в настоящее время мнение интеллигенции по самым разным вопросам считается крайне авторитетным. Кандидаты на важные государственные посты в предвыборной кампании как щитом прикрываются мнением того или иного представителя интеллигенции. Такая противоречивость по отношению к "говорящему классу" идет из прошлого. "Слово это Бог", поэтому к носителям слова Бо-жия - книжникам - относились с великим уважением. Однако по мере расширения сферы профанного, по мере обмирщения Руси носитель светской культуры стал вызывать большую настороженность и даже враждебность рассматривался в качестве угрозы патриархальному укладу жизни.

Неудача попытки привязать интеллигенцию к определенной точке социального пространства, наделить ее определенными социальными интересами (в первые годы революции такая попытка вылилась в анекдотическую формулу "интеллигент - это кустарь-одиночка без мотора"), выявить основы ее консолида-

648

ции оправдывается тем, что непосредственные контакты людей локализуются там, где умолкает слово политика, затихает шум толпы, где прочные социальные узы как бы не существуют: их пространство общения - кафе, салоны, клубы, кружки, в российском варианте - кухни. Материальным эквивалентом духовных исканий порой оказывается "охота к перемене мест", странствие как выключенность из социальной иерархии.

Интеллигенция - нечто неуловимое, образ ее отличен от определенности социальных групп; это не просто иное, но - "инаковое", инобытийное даже в своих вещных проявлениях; интеллигент - человек-протей, постоянно меняющий свой облик, способный на неожиданные поступки, на "оборотничество", способный вынашивать и изнашивать свои убеждения. В стабильном обществе интеллигент - это существующий рядом другой мир, альтернатива бытию, зыбкий, опасный, призрачный мир.

Такое намеренное "выгораживание", вытеснение интеллигенции за пределы действительности социально значимо. В зависимости от того, в какой фазе исторического развития находится общество, пребывает ли оно в состоянии относительного покоя, либо находится в кризисной стадии, либо входит в период упрочения собственных устоев, оценка интеллигенции меняется.

Образ романтика, мечтателя, способного увидеть за прозой будней возможности иной жизни, несколько десятков лет назад вдруг замелькал на страницах молодежной прозы, начал доминировать в самодеятельной песне. Способность хотя бы примыслить себя к иному миру, способность, ничего не разрушая, "надстроить" над существующим иную реальность, оказывается далеко не маловажным средством социально-психологической стабилизации общества. Не жить по-другому, не мыслить по-другому, но - хотя бы допустить иное в сфере воображения. Но даже на такое "удвоение" реальности общество идет с неохотой, предвидя возможное расширение и последующую политизацию сферы "инобытия".

Желание удержать человека в рамках существующей социальной реальности выражается в вытеснении воображения на "край", в необжитые человеком области, в сферу контактов с микромиром - в сферу науки, в область девственной природы. Природа в ее первозданности, витальности - поначалу кажущаяся безобидной альтернатива "регулярности", упорядочен-

649

ности социума. Однако пребывание "ad marginem" (на краю) неустойчиво, воображение начинает строить обособленные от реальности миры. Возможно, поэтому романтические утопии А.Грина становятся столь популярными в застойные 60-ые и 70-ые. Мечтатели, посланцы иного, блистающего мира, преодолевающие пропасть между духом и материей, аргонавты идеала, героическими усилиями творящие чудо, обладающие тайным знанием, не разрушали безнадежно погрязший в житейском мир; они живут в параллельном мире, оттеняя устойчивость будней и создавая ощущение полноты жизни. Мир двоится, приобретая черты жизненного мира интеллигенции, где бритвенный тазик Дон Кихота порой кажется золотым шлемом. Грань между "опреде'ливанием", ограничением и "запределиванием" тонка. Увлечение творчеством Дж.Толкиена, попытки воссоздать его мир со всей фантастической атрибутикой и во всех деталях в нашей жизни - свидетельство неумолимой экспансии ирреального, его врастания в социум.

Отношение к интеллигенции, разнообразие и противоречия в ее оценках - средство утверждения жизненных устоев самых разнообразных социальных групп, интересы которых часто друг другу противоречат. Для упрочения стабильности общества необходимо постоянное присутствие гипотетической нестабильности. Никто так не подходит для решения социальной задачи, как интеллигенция. Сфера ее бытия - сфера мнимостей, иллюзий, мифов, это призрачный, гипотетический мир. Но одновременно - это сфера тайного, недоступного, а порой и враждебного, которое в любой момент может нас поглотить; это второй план, изнанка бытия.

"Человек инобытия" становится опасным. На нем - "те же веревки, что и на нас, но за них нельзя потянуть". Он ходит в те же магазины, что и все, одевается, как и мы, поэтому разоблачить его трудно. Когда все идут в одном направлении, он подозрительно крадется за деревьями. Его действительность кончается накануне события и возобновляется после восстановления спокойствия. Это - человек, живущий в "пространстве андеграунда". Андеграунд - движение, которое разрушает границы бытия и небытия, которое делает ирреальное - реальным и реальное - ирреальным. Интеллигенция оказывается ненадежным союзником "нормативного" человека, из стимула социальной активности разрастается в целый альтернативный мир, обретающий модус существования.

650


Таким образом, сама действительность функций, выполняемых интеллигенцией в период "покоя", делает ее крайне ненадежным и опасным союзником официальной элиты. Отношение к интеллигенции как к иному, чуждому дополняется негласным поощрением к смыслотворчеству, получающему воплощение в создании некоего параллельного мира, границы которого расширяются, угрожая действительности. Стабилизационная функция интеллигенции может трансформироваться в разрушительную, интеграция - обернуться дезинтеграцией. Уклонение от действительности становится новой действительностью.



















Интеллигенция и повседневность

Постоянное "грехопадение" интеллигенции, несоблюдение ею же созданных условий игры в иную реальность, погруженность в быт оказываются социально значимыми в период кризиса. Если в "нормальные", относительно стабильные периоды за интеллигенцией закрепляются область небытия, окраины социума, то в экстраординарный период предметом обсуждения оказываются "слишком человеческие", земные подробности ее бытия. Интеллигенции вменяется в вину неспособность к идейному лидерству, склонность к соглашательству, неспособность оторваться от житейских реалий. Так вытеснение области бытия интеллигенции за пределы реальности дополняется еще одним механизмом социальной изоляции, средством нейтрализовать ее опасное влияние ее же руками, критикой ее эмпирического бытия с точки зрения ею же сконструированного идеала. Как правило, отдельные представители интеллигенции не являются его живым воплощением.

Критика "мещанства", буржуазности интеллигенции, ее подверженности человеческим слабостям, несовместимым с "всечеловечностью", - излюбленный способ самоосмеяния от "веховцев" до современных авторов. Интеллигенция постоянно стремится подменить революцию нравственную революцией сексуальной, - писали С.Франк, А.Изгоев и другие авторы "Вех"; борьбу за демократические права - борьбой против социального порядка, планомерную работу - неоправданным риском. Интеллигент, считают его недоброжелатели, не может забыть себя ради цели всеобщего благоденствия, скорее, он свои личные драмы превращает в драмы мировой истории, не под-

651

чиняет свое маленькое "я" высшим ценностям, а стремится увековечить свои слабости, утверждая их "родовой", общечеловеческий характер. Так, индивидуальные особенности характера Ж.-Ж.Руссо, его постоянные колебания между эмоциями и дискурсом, между разумом и безумием стали источником реального революционного безумия: социальный безумец Робеспьер - порождение любования своим "личным" безумием Руссо.

В своей ранней работе "Мещанство и индивидуализм" А.В.Луначарский считает "мещанство", буржуазность родовой характеристикой интеллигенции. Хотя индивидуалистические пристрастия интеллигенции внешне разительно отличаются от "эталонного" мещанства, дело лишь в многоликости этого феномена. Мещанство, говоря современным языком, это ценностная ориентация не на "быть", а на "иметь", индивидуалистически-гедонистическая ориентация, на одном полюсе которой - условно-договорные отношения с окружающим, дух соглашательства, на другом - ультраиндивидуализм, непомерное расширение сферы собственного "я", агрессивный дух.

Подобного рода аргументы звучат и в наши дни. По мнению В.Ф.Кормера, за прошедшее время интеллигенция не только не изжила, но и сгустила, сконцентрировала, любовно культивировала в себе качества двойственности, буржуазности, эклектизма, гедонизма, эстетизма, доведя их до "типа бытия" [1]. Тяга к благополучию сопровождается оппозицией по отношению к власти, гедонистические ориентации - электрическим спиритуализмом, "ставкой на Бога". Интеллигенцией попеременно овладевает то дух химеры, то дух рутины, что лишает ее деятельного импульса, делает ее бытие болезненным и призрачным, "клиническим". Настроение это выражено в стихотворной строке: "Мы - дети полдорог, нам имя - полдорожье" (А.Вознесенский. "Предсмертная песнь Розанова"). Другими словами, тип бытия интеллигенции, определяемый содержанием ее деятельности, отделяет ее от ею же провозглашаемых идеалов, такое широко распространенное заведомое принижение образа интеллигенции не случайно. Вполне естественное расхождение "должного" и "сущего" становится объектом пристального внимания и широкого обсуждения, интеллигенция существует в


652


атмосфере подозрения. Это отношение к ней можно назвать "техникой социальной безопасности", не допускающей безоговорочного овладения массовым сознанием теми разноречивыми и соблазнительными идеями, которые постоянно генерируют "люди духа". Косвенная критика идей, рожденных в сознании интеллигенции, путем прямой критики их носителей - прием крайне эффективный в сфере повседневности.

1 Кормер В.Ф. Двойное сознание интеллигенции и псевдокультура. // Вопросы философии. 1989. №9. С. 10.


Созидателю воображаемых миров представляется естественным стать конструктором этого, реального мира. И в самом деле, множество "одержимых духом" устремились в политическую борьбу, стали разрушителями старого и строителями нового. Но сохранили ли они при этом свою принадлежность к невидимому ордену интеллигенции? Известно, что ничто великое не рождается без страсти. Но страсть, пристрастность - всегда односторонность и ограниченность. Сущность величия социальных лидеров в том, писал известный культуролог первой половины XX столетия Т.Лессинг, что "шоры заставляют взгляд идти только в одном направлении, по которому двигают незначительную массу апперцепции с величайшей душевной энергией и интенсивностью". Величие интеллигенции в ином - "в множестве и многообразии точек зрения, в многосторонности и одинаковой оправданности интереса и в бесконечной широте способности адаптации и понимания" [1].

1 Лессинг Т. Ницше. Шопенгауэр, Вагнер. // Культурология XX век: Антология. М., 1995. С. 402.


В эпоху катаклизмов, когда разрушаются устойчивые смысловые структуры жизненного мира, интеллигенция из творца иной, запредельной действительности превращается в охранителя жизненных устоев, конструктора смысложизнен-ной сферы. Эту свою функцию интеллигенция осуществляет различными способами: поэтизируя повседневность (М.Метерлинк, Р.-М.Рильке, Ю.Олеша), обнажая ее трагический смысл в экзистенциальной интуиции играя с ней в "митьковской" культуре. Повседневность - отнюдь не альтернатива бытию интеллигенции, это область, где она находится "у себя". Повседневность оказывается и одной из основных форм бытий-ности интеллигенции, и одним из ее величайших соблазнов. Творческое сознание интеллигента и обыденное сознание человека повседневности обнаруживают удивительное сходство. С одной стороны - универсальная надбытийственность с ее

653


двойственностью, с другой - ситуативность и раздробленность, несобранность повседневности, в которой возможно все, она спокойно "впускает в себя" чудо. С одной стороны - обращение к символу как к окну в вечность, как к пути к абсолюту, с другой - символ есть составная часть повседневности, средство безболезненно приписать себя к абсолюту. Творческая свобода как форма осуществления "космоса духа" обнаруживает определенное сходство с кажущейся легкостью, вневременностью жизни и повседневности. Интеллигенция может быть всем, и повседневность также допускает любое.

Повседневность - это то, что происходит каждодневно, это жизнь, лишенная векторности, смыслового единства, распадающаяся на отдельные ситуации. Человек повседневности - это человек витальный, у него отсутствует интерес к окружающему вне соотнесенности с его интересами, его собственное "я" представляется ему непроницаемым для анализа, его рефлексия не выходит за пределы фиксации стандартных житейских ситуаций. Объективный мир не обладает для "я" какой-то определенной структурой, он может быть текуч, изменчив, может быть стабилен, если эта стабильность оказывается условием удовлетворения витальных потребностей. Однако доминирующее витальное начало камуфлируется, подделывается под иные, социально признанные типы потребностей. Легкость таких переодеваний обусловлена тем, что человеку повседневности безразличны одежды, в которые переодевается его "я". Тяга к постоянству удовлетворения потребностей может осознаваться как идеализация прошлого, как тяготение к традиционному укладу жизни, как политический консерватизм. Но это лишь символы стремления к постоянству реализации своего основного жизненного отношения. В равной степени такой мир может быть дан сознанию в эстетической оболочке (апология хаоса как цветущего беспорядка жизни), в форме квазинравственной мудрости (" все принять и все простить"). Мир как бы "втягивается" вчеловека, который не дает ему предстать в независимом обличье. В силу аморфности субъект-объектного отношения открывается возможность переноса этого "витально-заинтересованного" отношения на предметы, никак с ним не связанные; человек как бы приписывает себя к миру вещей с помощью знака. Современная магия, опирающаяся на изначальную нерасчлененность повседневности, делает человека причастным миру искусства,

654

философии, религии, политики. Она закрепляет мое бытие в мире, умножает меня в мире, помогает бороться с небытием. Она позволяет прикоснуться к миру универсальных ценностей, позволяет "быть всем", не рискуя ничем. Вещи восполняют нехватку реальности, "бесконечно-систематический процесс потребления проистекает из несбывшегося императива целостности, лежащего в глубине жизненного проекта" [1].

1 Водрийяр Ж. Система вещей. М., 1995. С. 168.


Одновременно повседневность - сфера крушения желаний и надежд, сфера индивидуальных решений и выборов. Повседневность - пространство, где слово претворяется в дело, сфера смысловой интеграции личности. "Новая" повседневность, повседневность кризисного состояния общества - это разрушение привычных способов "приписывания" себя к вечности, это состояние знакового хаоса, в условиях которого совершается покушение на многослойность повседневности, ее полисемантизм, в ко