тов, канонов, веры - понимания основных взаимосвязей бытия, сопряженности мира с Богом, взаимоотношений между человеком и Богом. Поскольку Истина одна и заключена в Писании, основной принцип мышления здесь - не открытие нового, а постоянная регенерация и трансляция во времени "старого" с целью его ак-

271

туализации как вечно нового, его толкования (экзегетика) для прояснения вероисповедных проблем (богопознания, подвига, свободы человека, его греха и т.д.). Логическим каркасом экзегетики является диалектика античности, которая была "воцерковлена" к IV веку и усвоена Отцами церкви.

Для византийского богословия античная философия была "школой мысли", но не "мудростью жизни". Такой же "школой" она становится для первых русских богословов и книжников. Так, уже в X веке существовал перевод систематического труда И.Дамаскина "Источник знания". В первой части ("Диалектика") речь шла об определении основных понятий философии Аристотеля как "естественного богословия", познающего "сущее как таковое", "божественные и человеческие вещи", "уподобление Богу в возможной для человека степени", "искусство искусств и наука наук". Вторая часть представляет каталог ересей, где после "варварства", "скифства" стоит тот же самый "эллинизм".

Переводам светской литературы церковь не придавала большого значения. Философские и научные труды практически отсутствовали. Переводились труды Отцов церкви, жития святых и праведников, литургические тексты, произведения монашеской духовности, антилатинская литература. В XIV веке был произведен еще более строгий отбор. Русские знакомились с эллинской мудростью из сочинений Отцов церкви и во многом усвоили их двойственное отношение к философии.

В социальном плане церковь руководит общинами, открывает первые русские монастыри, школы, приюты, приглашает греческих мастеров для строительства и украшения храмов. Социальная ипостась церкви не только обеспечивала устойчивость религиозного сознания, сохраняя учение в книгах и иконах, в монастырских библиотеках, без которых новая культура погибла бы, но и сохранила Русь как единое, хотя и нецентрализованное государство, находившееся в состоянии глубокого кризиса из-за ожесточенных междоусобиц, принявших в XII-XIII веках характер межгосударственных конфликтов. Поскольку церковь была одна, а власть (духовная) митрополита распространялась на всю землю русскую, раздробленную войнами, постольку духовенство было наиболее действенным фактором в организации, структурировании социума. Применение византийских законов, более развитых, нежели дуальные оппозиции языческой нравственности, не только означало переход к новой системе права, но и развива-

272

ло нравственное сознание. Единовластие церкви не просто сообщало Руси внутреннее единство и силу, но и помогло совершить переход от языческого юридизма нормы "око за око" к нравственному выбору. Возможно, что главенство церкви в духовной жизни Киевской Руси заложило основу своеобразия русской философии, постоянно рефлексирующей по поводу вечных и "больных" вопросов нравственности. Во всяком случае, первые русские святые Борис и Глеб были канонизированы по причинам нравственно-христианского порядка.

В эмоциональном плане православие на Руси стало формой народного мироощущения. Подавляющее большинство верующих, не умея разобраться в нюансах церковной догматики, "выбрали" православие, поскольку оно отвечало их психологическому настрою. Кроме целого ряда социально-политических причин, принятие ценностей христианства, по-видимому, было обусловлено тем, что оно несло с собой новый взгляд на человека: идея равенства и достоинства всех в Боге ("перед Господом нет ни раба, ни господина"), создавала основу новых отношений между людьми.

Православной концепции человека соответствовало и отношение церкви к княжеской власти. Как все земное, власть князя - от Бога. Следовательно, князь "есть Божий слуга". Первые русские князья и митрополиты являют собой образцы учености и благочестия. Православное понимание равноправия как равенства всех в Боге и достоинства Человека в индивиде создавало силовое поле вокруг традиции "печалования" русских иерархов перед власть предержащими за обиженных, вокруг традиции духовной коррекции волеизъявления лиц, облеченных полнотой светской власти. Здесь заключена разгадка киевского периода, который признается "самым чистым, самым многогранным" из всех периодов русской культуры [1].

1 Федотов Г.П. Россия и свобода. // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Т. 2. Спб., 1991. С. 278-279.


Православная вера - опыт осмысления (Илариони "книжники")

Среди первых авторов, в работах которых намечаются контуры строя мыслей и чувств, много позже названных "русской ментальностью", выделяются митрополит Иларион (род. XII в.) - "муж благ, книжен и постник", Климент Смолятич



273

(1147-1154), о ком в летописи сказано: "бысть книжник и философ так, якоже в русской земле не бяшеть", и Кирилл, епископ Туровский (ИЗО - ок.1182).

Иларион - автор сочинений "Слово о Законе и Благодати", "Исповедание веры", "Поучение о пользе душевной ко всем православным христианам"; Клименту принадлежит "Послание митрополита Климента к смоленскому пресвитеру Фоме"; сочинения Кирилла Туровского более многочисленны и по своему характеру могут быть разделены на: 1) поучения к инокам; 2) поучения, обращенные к народу; 3) молитвы.

Наследие книжников совершенно своеобразно и представляет нечто промежуточное между академичностью святоотеческого богословия и художественно-образной аллегоричностью поэтичного мышления. Они искусно следуют классическим для христианского мира образцам богословствования. Возвышенный стиль размышлений вслух (в проповедях и молитвах), достигающих эстетического совершенства, способствует причислению их к сокровищнице восточной церкви. Энциклопедическая для своего времени образованность и высокий статус церковных иерархов возвышают их над господствовавшими в то время народными представлениями.

Экзегетика книжников (толкование Священного Писания) сообразно идеологии христианства должна была бы способствовать единению человека с Богом, как первоосновой и целью бытия. Однако, утверждая, что все люди - дети Божьи, никто из них не говорит о единении с Ним. Бытие в Боге как идеал и цель человеческого бытия у них опосредовано стремлением ко Христу, Богу и Человеку, которое только и дает возможность недавним язычникам быть причастными со-Человечеству Спасителя. Пафос и величие святоотеческого богословия чувствуется в проповеди Кирилла: "Я (речь влагается в уста Христа - авт.) ради тебя (человека - авт.) стал человеком... Ибо ради тебя оставил скипетр горнего Царства, ...ибо пришел не для того, чтобы Мне служили, но да послужу. Тебя ради, будучи бесплотен, Я облекаюсь плотью, чтобы исцелить душевные и телесные муки всех. Тебя ради Я, невидимый для ангельских сил, явился всем человекам, ибо Я ...хочу спасти и привести в разум истинный". Снова и снова книжники повторяют как исключительно важное, что спасение обретается мистикой бытия во Христе и со Христом. Это значит, что идея истинности человеческого бытия не только устанавливает связь человека с Богом, но и включает не давних язычников в мировой процесс, движущийся опять-таки к встрече с Богом.

274

Здесь выявляется то новое, что приводит в восторг книжников: весь мир есть история исхождения его от Бога и возврата к Нему. Если языческий (прошлый) мир ориентирован на изначальные времена, дела давно минувших дней, запечатленные в традициях, родовых преданиях, культах предков и т.п., которые лишь актуализируют вечное повторение прошлого в настоящем, то теперь, с момента крещения, русский народ включен в историко-космическую драму. Если в языческой картине мира постоянное переживание прошлого в "сейчас настоящем" формировало чувство "безликости" и ощущение безнадежности настоящего (лишенного по сути прошлого и будущего), отсюда - безответственности перед настоящим, то теперь "земля Русская" разделяет судьбу христианского мира. Такое истолкование в своем роде драматично; время теперь становится историческим: оно "распрямляется, накапливается" и завершается вечностью. Но у книжников нет ощущения драмы. Постоянным мотивом книжников является уверенность, что Русь подошла к тому порогу, за которым русская земля будет процветать до окончания мира. Наиболее ярко эта тема звучит у Илариона.

"Слово о Законе и Благодати" состоит из тесно связанных трех частей. В первой Иларион рассуждает о превосходстве христовой веры как источнике Благодати и Истины перед Законом Моисеевым и говорит об утверждении ее в русском народе. Вторая часть заключает в себе восхваление князя Владимира, принесшего новую веру; в третьей - обращение к Богу отвсейземли русской. Казалось бы, " Слово..." является трактатом на классический богословский вопрос о соотношении Ветхого завета (Закона) и Нового завета (Благодати). В полном согласии с апостолом Павлом (см. Послание к евреям 10, 28-23), приводя множество примеров из Библии, Иларион отвечает так: Бог, стремясь спасти человечество, не дать ему погибнуть во мраке языческого неверия, даровал сперва Закон устами Моисея, а затем послал своего сына Иисуса Христа, чтобы обновить человечество евангелием и крещением. Бог дал людям Закон, чтобы подготовить их к Благодати. Закон - предтеча Благодати, он был известен иудеям и не получил распространение среди других народов.


Благодать, т.е. христианство, в отличие от Закона - достояние всего человечества. Распространяясь по всей земле, среди народов, жаждущих спасения, дошла Благодать и до народа русского.

275


Вспоминая крещение Руси, автор "Слова..." писал: "Все страны благой Бог наш помиловал и нас не отверг. Возжелал и спас нас, и в понимание истины привел. В пустой и пересохшей земле нашей, иссушенной идольским зноем, внезапно потек источник евангельский, питая всю землю нашу... Были мы слепыми, не видели истинного света, блуждали в идольской лжи, к тому же глухи были к спасительному учению. Но оказал милость нам Бог, и воссиял в нас свет разума, чтобы познать Ero...Посетило нас человеколюбие Божие, и уже не следуем за бесами, но ясно славим Христа... Итак, чужими были, а людьми божьими назвались, врагами были, а сынами прозвались" [1].

1 Идейно-философское наследие Илариона. М., 1986. С. 52-53.


В основе богословской, философско-исторической концепции Илариона лежит идея равенства всех народов перед Благодатью; она - достояние всего человечества, в отличие от Закона, т.е. иудейской религии. Закон и Благодать - две закономерные стадии в развитии человечества. Закон - начальный этап в истории перехода человечества от язычества, многобожия - к вере в единого Бога. Крещение Руси - прямой результат божественного попечительства о русском народе. Радостная уверенность в этом создает впечатление, что теперь для благополучия народа не требуется никаких усилий - все обеспечивает божье провидение, "благодать".

Говоря об отмене Закона Благодатью, и Иларион, и Климент, и Кирилл достигают высот греческого красноречия, хотя богословски от этого не становятся оригинальнее: "Закон отменил предвечный Завет, а Благодать отменила и Завет, и Закон; "Древнее прошло, теперь все новое"(2 Кор. 5, 17). Человек не связан более с Законом, но ходит в свободе". Последние слова помогают понять направленность мысли книжников.

Логика истории как Божьего промысла, которую они - православные, "угадали", предъявляет чрезвычайно жесткие требования к русским, ставшими теперь "детьми Бога". Видимо, поэтому книжники постоянно обращаются к Ветхому завету как опыту "проб и ошибок" первого "богоизбранного народа". В своих проповедях, комментариях и поучениях они постоянно говорят об ответственности человека за собственное будущее и тех слабостях, заблуждениях, "грехах", которые


276


неизбежно сопровождают человека по причине немощи, "худости" его собственной "природы". Чтобы соответствовать открывшейся Истине и Благодати, необходимы дисциплина ума и тела, достигаемые "молитвой, послушанием, добрыми делами". Только постоянное усилие над собой, "исхождение" из себя-язычника (говоря современным языком - человека как "природного, естественного" существа) открывает возможную перспективу разделить судьбу мира, возвращающегося к Богу в лоно совершенства. Мысль книжников об осмысленной коллективной ответственности "всех православных за всех" много шире и глубже идеи дисциплины, укрощения языческого индивидуализма и активизма, как и идеи общинно-родового "безответственного коллективизма", столь знакомого русским. Глубоко в себе она содержала будущую идею мистики "соборности" и русского мессианизма, разрабатываемую религиозной философией России XIX-XX вв.

Своебразие книжников - не в оригинальности их текстов для православного мира и не в тонкостях экзегетики, богословской интерпретации священных текстов. Они следуют 19 правилу Шестого Вселенского Собора (681 г.), которое требует извлекать понятия истины и суждения свои из Писания, и не преступать положенных пределов и предания церкви.

Специфика книжников - в "единогласии", в единодушном решении впервые для русского народа поставленной проблемы социального бытия как новой системы отношений человека с человеком, человека с Человеком Богом - Иисусом Христом [1].

1 Важно понять, что главное в средневековом православном мышлении - не создание нового, а подключение ("молчаливое", с точки зрения нашего нынешнего светского разума) к кладезю христианской мудрости. Создание нового, столь ценное и необходимое сейчас, в то далекое время оценивалось как "самомышление", проявление греховности человеческой природы. Поэтому основным и главным являлось сохранение, трансляция во времени прошлого как постоянного настоящего. И - комментирование его, экзегетика, в меру "худости" своего разума, углубление в заповеданную мудрость церковного предания.


В христианской системе ценностей человек есть высшее творение, Бог есть центр мироздания. Бог - абсолютный творец - по замыслу Своему продолжает Себя в человеке. Именно здесь кроется абсолютно новое понимание свободы как возможности совершенствования человечности.

277

Языческому сознанию вполне понятен юридизм социальных отношений ("око за око"), понятна свобода как независимость, возможность поступать так, как хочется. Но свобода в христианском понимании - постоянное ограничение себя, отказ от собственных вожделений, "греховных" помыслов и выстраивание из себя "иерархизированной" личности, творца, подобного Богу. В таком понимании творчество как самотворчество являлось высшим служением человека и единственным достойным актом проявления его свободы. Не случайно книжники часто повторяют изречение Отцов: "Раб трудится под страхом наказания, свободный - в ожидании платы, а Бог хочет, чтобы к Нему шли путем сыновним, путем любви". Такая "несвободная свобода" с трудом дается пониманию недавнему языческому сознанию. Отсюда - эмоциональная взволнованность глубокого раскаяния души, осознающей свою греховность, покаяние и мольба о прощении, метафоризм и полупоэтическая экзальтация речи книжников. Рассуждения их - не "умствования" философа, не силлогизмы богослова, но жар души неофита, прозревающего собственную судьбу в связи с историей народа и пытающегося сделать это понятным и явственным для остальных.

Путь признания в человеке божественного начала как его собственной свободы означал необходимость сделать первый шаг к ее обретению, т.е. "заглянуть" внутрь себя с целью обнаружения в себе "внутреннего" человека, о котором постоянно говорил апостол Павел. Реально осуществленная попытка этого вела к тому, что душа каждого становилась ареной борьбы разнонаправленных устремлений, ведущих в итоге либо к свободе, творчеству и спасению, либо - к страданию в "геенне огненной". Так христианское понимание свободы в сопряженных терминах "служение Богу", "добрые дела" постепенно укореняется в сознании народа.

Революционаризм книжников для земли русской заключался в том, что в процессе такого постоянного обращения к "внутреннему" человеку с их помощью формировался новый, неизвестный ранее в языческом мире механизм культуры стыда и совести.

Мысль книжников тонет в риторических фигурах, аллегориях, метафорах настолько, что тексты Писания оказываются лишь отправной точкой размышлений. Порой стирается сама суть сакрального, священного события и его значения. Неизвестно, чего все же больше: оптимизма разума, взыскующего истины или эстетического упования. Поскольку пер-

278

вое - достояние более позднего времени, приходится допустить, что сфера эстетического, художественно-поэтического из подсобных средств выразительности в определенный момент трансформировалась в содержательную и начинала диктовать логику развертывания мысли.

Особенность книжников, в отличие от учителей-греков, в том, что экзегетика первых разворачивается как процесс перехода мысли от конкретных условий жизни земли русской к "чистым", абсолютным ценностям Слова Божьего, и обратно, но уже к идеализированной жизни с целью утверждения в мыслительном пространстве царства истины, добра, красоты как цели истории. Поскольку основанием и целью такой идеализации является преобразование существующих состояний культуры, быта, политических и тому подобных событий в границах христианского понимания красоты, прекрасного, постольку труды книжников по сути дела являются размышлениями об эстетике истории, осуществляемой в пространстве эсхатологии православия, в пространстве христианского учения о конечных судьбах мира и человека.

Молитва, которой Иларион заключает "Слово о Законе и Благодати", обнаруживает тесную связь между народом Руси и Христом и дышит верою в спасение Его Благодатью: "Добрый Пастырь, предающий душу Своя во имя овец Своих... Мы люди Твои и овцы стада Твоего. Души наши в руке Твоей, и дыхание наше в воле Твоей... Тленные, уклонились мы к земному (т.е. грехи наши вполне естественны - авт.)... Но ежели воздашь коемуждо по делам его, кто спасется?" Эта надежда, точнее - упование - столь воодушевляет проповедника, что он заканчивает радостным и ликующим славословием. Судьба русского народа внушает Илариону больше надежд, оптимизма, нежели судьба отдельной души. Не случайно его заключительная молитва в течение веков оставалась общенародной новогодней молитвой русской церкви.

Свободная экзегетика Илариона "по поводу" событий Ветхого завета и крещения следует стандарту мышления времени: сочинить текст - значит сформировать вербальную, словесную реальность, которая в духе православного мистического отношения к слову в свою очередь начнет воздействовать на жизнь и "подталкивать" ее к желанной цели. С этим связана и другая особенность: содержание русской истории в изложении Илариона заполнено событиями, трансформированными его вообра-


279

жением так, как они должны были происходить и - как они должны будут происходить благодаря саморазвивающейся логике Благодати. Поэтому "Слово..." можно рассматривать и как торжественную проповедь "по случаю", и как политическую публицистику, и как первый русский опыт футурологии, и как произведение искусства.

Единство переживаний религиозных и эстетических в национальном мировосприятии способствовало не только усвоению, но и дальнейшей трансляции во времени полуапокалиптического мировоззрения, вечно устремленного в будущее, обладающего качествами абсолютной истинности и завершенности "земного рая".

Экзегетика книжников, толкование священных текстов сообразно субъективно понятым задачам национальной жизни по существу явилась синтезом утопической устремленности религиозных упований, философских размышлений и морализаторства. Безусловно, равновесие между этими сторонами, гранями экзегетики было крайне неустойчиво. В этом смысле чрезвычайно показательны постоянные уклонения книжников в ересь монофизитства [1], гностицизма [2], арианства [3] и т.п.


1 Монофизитство (греч. monos - один и physis - природа) - направление в христианстве, утверждающее, что Христос обладает одной божественной природой, а не божественной и человеческой. Как ересь монофизитство осуждено в 451 г. на Халкидонском Соборе.