х понятиях a priori задано то, что следует  произвести  с
их  помощью,  причем  трансцендентальное   калькируется   с   эмпирического,
изначальное  "в(дение"  выводится  из  перцептивного  "зрения"  (ср.  [86]).
Интерпретируя различие между априорным и  эмпирическим  как  различие  между
объективированным и необъективированным, необходимо отказаться от  понимания
априорного как трансцендентального и признать его исторический [87, с. 215],
социокультурный   и,   следовательно,   политический   характер.   Априорные
установления не могут  подкрепляться  фактами,  поскольку  они  сами  задают
рамки, "...в которых вообще могут выступать факты"; процесс  их  обоснования
заканчивается  в  "историческом  фоне",  который  сам,   в   свою   очередь,
образовался из другой "фоновой глубины" [88]. Иными словами, социологическая
концепция (как интерсубъективно конститутивный  для  социологического  опыта
априорный элемент) не есть слепок  или  "отражение"  содержания  социального
мира, она активно продуцирует само это содержание, исходя, в том  числе,  из
социокультурного  опыта  социолога.  Этот  жизненный  опыт,  даже  если   он
переживается как  радикально  деполитизированный,  на  самом  деле  является
продуктом политического производства.
   Приравнивая социологический опыт к социальному, исследователь нередко  не
конструирует эксплицитно свой предмет, а использует легитимные  практические
схемы,  составляющие  доксу.  Какова  "диалектика"   понятийно   выраженного
социологического знания и  легитимных  практических  схем,  проявляющихся  в
классификациях  и  иерархизациях,  вuдениях  и  делениях  социального  мира,
которые зафиксированы в дискурсе государства и СМИ,  системе  образования  и
"массовой  культуре",  а  также  в  практиках  агентов?  Практическая  схема
"содержится" в исполнении любой практики. Легитимная практическая  схема  не
только "заключена" в осуществлении  легитимной  практики,  но  и  полагается
социологией   как   одно   из   условий   ее   возможности93.   Утверждается
непосредственность и неопровержимость  легитимной  практической  схемы,  ибо
считается, что она всегда предпослана свершающимся практикам. Но  легитимная
практическая схема не есть знание, тем более, - тематическое или предметное.
Она может стать пред-знанием или предпонятием доксы, может даже оформиться в
социологическое понятие, но для этого необходима деятельность профессионалов
научного производства. Однако насколько понятие сконструировано  посредством
рефлексии над нетематической практической схемой, настолько понятие не может
ее отрицать: понятие будет неадекватным, если  оно  опровергается  условиями
своей возможности. В частности, практические схемы агентов составляют  часть
такого социологического факта, как  "нация",  в  силу  чего  социологическое
понятие "нация" не может им противоречить, но включает в  себя  определенные
смыслы соответствующих социальных действий94.
   Тематическое,   понятийное   выражение   легитимных   практических   схем
реализуется как "синтез a priori" (не  по  И.  Канту),  формулирующий  новое
знание с всеобщей и  необходимой  значимостью,  а  потому  исполняющий  роль
"парадигмы"  содержательных  суждений  в  пределах   социологии   в   целом.
Социо-логически  схема  такого   "синтеза"   выглядит   следующим   образом.
Социологические суждения о сущих социального мира обосновываются  рефлексией
над  производящими/воспроизводящими   их   практиками   агентов,   а   также
социальными условиями возможности практик.  Практические  схемы  -  одно  из
условий  возможности  практик.  "Главные  утверждения"  социологии  получены
изучением легитимных практик (нелегитимные определяются через отклонение  от
них, т. е. как девиантные) и их  условий,  поэтому  теоретическая  рефлексия
осуществляется над легитимными  практическими  схемами95.  В  свою  очередь,
легитимные практические схемы суть интериоризированные объективные структуры
и поэтому имеют всеобщее значение96. Легитимные практические схемы выступают
субъективным моментом социальных отношений. Они  доступны  непосредственному
пониманию и выражают единичный и случайный опыт агентов так, как если бы  он
был всеобщим и  необходимым  структурным  инвариантом  социального  мира.  A
priori  социологической  теории  (под  коим  мы  подразумеваем  эмпирическое
историческое  a  priori)  "субъективно"  обладает   признаками   безусловной
необходимости, непосредственной доступности пониманию и достоверности.  Речь
не идет о том, что эти  абсолютные  признаки  даны  абсолютно:  "безусловная
необходимость" есть социально  обусловленное  представление  о  "безусловной
необходимости"97.  (Это  относится   и   к   "непосредственной   доступности
пониманию" и  "абсолютной  достоверности".)  Какая  же  позиция  эффективнее
других может сформировать представления об абсолютности своих представлений?
Государство, претендующее (успешно) на монополию легитимного  символического
насилия98.
   Согласно Э. Дюркгейму и Э. Кассиреру, П. Бурдье и Н. Элиасу, П. Бергеру и
Т. Лукману, политический порядок - это  порядок  в  основном  символический:
политические структуры суть объективированные представления и, в  частности,
системы классификации сущих социального мира.  Поэтому  политическая  борьба
имеет символическую  природу  и  ведется,  в  сущности,  за  сохранение  или
изменение   сложившейся   социально-политической    структуры    посредством
сохранения или изменения в(дения социального мира, которое можно  трактовать
как легитимную систему социально-политической классификации.  Внешней  целью
политической  борьбы  выступает  монополия  использования   материальных   и
символических ресурсов государства, а истинной -  монополия  производства  и
распространения системы легитимной классификации  социального  мира,  потому
что именно она,  в  конечном  счете,  обусловливает  политические  практики.
Точнее,  с  одной  стороны,  система  социально-политической   классификации
воздействует на агентов, которые ее принимают,  с  другой  -  практики  этих
агентов  воздействуют  на  социальную  действительность,  приближая   ее   к
легитимному представлению о ней.
   Социология не может существовать в  некоем  интеллектуальном  утопическом
поле,   независящем   от   политически   заряженного   здравого    смысла99,
предпонятийных очевидностей исторического и социокультурного "фона" и т.  п.
Мы  всегда  мыслим  в  пространстве  предстающих   в   качестве   очевидных,
"натурализованных" обыкновений, которые управляют  мышлением  и  освобождают
нас от размышления.
   Поэтому  гетерогенной  частью  социологии  является  не-на-учное  в  ней,
например,  политика.  Политика  не  только  в  смысле   радикально   "иного"
социологии, но и как условие ее возможности100. С одной  стороны,  утверждая
автономию социологии, мы  ставим  ее  в  зависимость  от  внесоциологических
определений (философии, политики...), с другой, утверждая полноту социологии
как опыта, мы не полагаем ничего внешнего по отношению к ней  (но  вместе  с
тем теряем внешние гарантии). Этому соответствуют два образа социологии: как
материализованной   "системы   метафор   истины"   и    как    политического
(государственного, общественного) "аппарата". Они несводимы друг к другу,  и
точка зрения на социологию каждого исследователя зависит от того,  по  какую
"сторону баррикады" он в данный момент находится.
   Важнейшим средством социологического объяснения является классификация  -
система  соподчиненных  понятий  (логических  классов  объектов  социального
мира),  -  которая  раскрывает  отношения  между  исследуемыми  объектами  и
ориентирует  социолога  в   их   многообразии.   Социальные   классификации,
зафиксированные в доксе, "непосредственно примыкают" к социологическим: и те
и другие  представляют  собой  иерархизированные  системы  понятий,  объекты
социального мира в которых "...не просто расположены изолированными друг  от
друга группами; эти группы поддерживают между собой определенные  отношения,
а их совокупность  образует  единое  целое"  [89].  Но  иерархия  логических
классов объектов социального мира означает или  отражает  их  действительную
социальную - и/или политическую - иерархию, т. е.  существующие  между  ними
отношения      господства/подчинения/независимости.      Поэтому      всякая
социологическая классификация имеет политические коннотации, она  изначально
"...есть  способ  подавления:  латинское  слово  ordo  имеет  два  значения:
"порядок" и "угроза"" [90] и в силу этого политически  нагружена.  Ближайшим
образом, социолог не стоит перед  выбором:  быть  или  не  быть  втянутым  в
политическую борьбу:  он  всегда  либо  находится  под  сенью  или  в  свете
Власти101, либо осиян своей внеположностью ей. Граница между  энкратическими
(принадлежащими  власти)  и   акратическими   (внеположными   ей)   теориями
применительно  к  социологии  коррелирует  с  различием  между   основанными
непосредственно на доксе и парадоксальными теориями102.
   Что  такое  "наивная  социологическая  теория"?  Перефразируя  И.  Канта,
теоретическую наивность можно назвать "вспышкой" доксы, противостоящей тому,
что  стало  "второй  натурой"  социолога  -  научному  производству  и   его
критической рефлексии [91]. От наивного  социолога  требуется,  чтобы  докса
"одержала в нем победу" над наукой, "...произойдет ли это помимо осознания и
воли личности или будет полностью осознано последней" [92].  Наивность  есть
самоочевидность социолога для самого себя, она служит  его  самооправданием.
Сущность самоочевидности и самооправдания - воля к власти. Наивный  социолог
глаголет "от имени и  по  поручению"  доксы,  делающей  его  непогрешимым  и
устраняющей основания для различения научных и политических смыслов.
   Докса - не только своеобразное  хранилище  расхожих  "истин",  в  котором
аккумулируются представления о правдоподобном,  но  и  "архив"  в  значении,
которое придавал этому термину М. Фуко, т. е. закон  того,  что  может  быть
высказано   (см.:   [26]).   Правдоподобное   может    не    соответствовать
действительности,  но  оно  всегда  отвечает  обыденным   представлениям   о
социально  возможном,  а  наивная  социология  опирается  именно   на   них.
Воспринимаясь как нечто очевидное, не подлежащее  сомнению,  правдоподобное,
усвоенное  наивной   социологией,   вполне   соответствует   роли   массовой
социологии,  коль  скоро  "массовый  читатель"  потребляет  ее   наравне   с
журналистикой, публицистикой  или  астрологией.  В  наивной  социологической
теории любое суждение оказывается носителем политического начала, зависящего
от требований текущего момента. Поскольку наивный  социолог  не  разорвал  с
предпонятиями, постольку он не мыслит себя вне связи с  "широкой  публикой",
"массовой аудиторией".
   Наивная  социология  прячет  под  личиной  "естественной  социологической
установки"  то,  что   надлежит   мыслить   как   буквальное   -   отношение
вовлеченности,  политическую   заинтересованность.   Политические   ценности
выступают  в  качестве  вненаучной  опоры   для   наивного   социолога,   не
производящего  ни  репрезентативной,  ни  конструктивной  теории:  он   лишь
объективирует  свое  практическое   чувство,   прибегает   к   символическим
стратегиям, непосредственно побуждающим к политическим действиям.  Из  этого
не следует, что наивная социология всегда исходит из ложных представлений  о
социальной  действительности,  но  в  любом  случае  она  не   стремится   к
максимальной интеллектуальной ясности.
   Наивный социолог, утверждающий беспредпосылочность своей науки, находится
в плену у непосредственной очевидности доксы  как  совокупности  достоверных
"фактов".  Таким  образом  очевидность  приобретает  нормативный   характер:
неправдоподобие  приравнивается  к  трансгрессии  и  осуждается  с   позиций
"естественных" моральных и политических ценностей.
   Наивная социология преподносит историческую доксу как природу  и  поэтому
выполняет функцию мифа: она  не  отрицает  сложившегося  положения  вещей  -
напротив, она говорит о нем,  но  "очищает"  социальные  ситуации  и  факты,
"...осмысливает их как нечто невинное, природно-вечное, делает их  ясными  -
но не объясненными,  а  всего  лишь  констатированными"  [93].  Натурализуя,
деполитизируя политику, наивная теория тавтологически воспроизводит  дискурс
мобилизации,  дискурс  основания  политического  движения  или  государства.
Наивная социология, объясняя, утверждает и  подтверждает  социальный  мир  и
политический порядок103. "Социологический разум"  здесь  полагает  себя  как
"волю в воле" (ср. [94]).
   Социологическая  теория  либо  представляет  и  выражает   доксу,   либо,
отправляясь от доксы как от исходного пункта, производит радикальный  разрыв
с ней. Первое делает теорию наивной, второе  -  ангажированной104.  Согласно
Ж.-П.  Сартру,  социолог  всегда  engag(  -  захвачен,  вовлечен,  втянут  в
политику, причастен ей, volens nolens делает политический  выбор.  Но  можно
быть  "политиком  неведомо  для  себя",  "наивно",   доксически,   а   можно
"ангажироваться"  -  взять  на  себя  ответственность  за   свои   практики,
отрефлектировать      свою       профессиональную       причастность       к
производству/воспроизводству политического  порядка.  Социолог  -  "человек,
называющий все по имени" -  наделен  символической  властью.  Ангажированный
социолог знает, что его теоретические суждения -  практики,  он  знает,  что
изображать социальную действительность "...значит изменять и что  невозможно
обнажать, не  задумав  изменить";  знает,  "...что  он  -  человек,  впервые
называющий то, что еще не было названо или не осмеливалось открыть свое имя,
он знает, чт( заставляет "возникнуть" слово "любовь" и слово  "ненависть"  и
что вместе с этими словами возникнут и  ненависть  и  любовь  между  людьми,
которые еще не определили своих чувств"  [95].  Ангажированный  социолог  не
вырабатывает "политическую волю других" непосредственно, но  изучает  доксу,
очевидности, здравый смысл, тем  самым  "переоценивая  ценности",  подвергая
анализу,  привычные  способы  мышления  и  действия,  а  это  подготавливает
возможность новой "политической воли" [96].
   Ангажированный социолог пытается не применять свои политические убеждения
как регуляторы профессиональной деятельности. Различие "истина/не-истина" не
должно стать политическим вопросом - вот к чему он стремится. Вместе с  тем,
ангажированный социолог осознает, что  его  наука  не  способна  производить
"окончательные результаты", поскольку  во  многих  сферах  социального  мира
невозможно достичь консенсуса по поводу  "образа  желаемого  результата",  и
полярные концепции могут различаться не столько своим когнитивным  статусом,
сколько объективированными в них интересами (ср. [97]).
   Различие наивной и  ангажированной  социологии,  выявляя  два  подхода  к
доксе, - в  одном  случае  она  имплицитно  принята,  в  другом  эксплицитно
внеположена,  -   имеет   принципиальное   значение   для   понимания   сути
"политического участия" социолога.  Наивный  социолог  стремится  поучать  и
руководить (вспомним "социологию перестройки"  и  сменившую  ее  "социологию
перехода к рынку"), определяет себя и политического  агента  через  взаимную
рефлективную подмену - социолог как политик,  а  политик  как  социолог,-  и
поэтому его научный  текст  имплицитно  содержит  в  себе  фигуру  чтения  и
понимания, свойственную автобиографии  [98];  ангажированный  социолог  лишь
предоставляет в распоряжение агентов неизбежно  ограниченные  и  исторически
условные   объяснения   социального    мира.    Наивный    социолог    пишет
непосредственно, ангажированный - опосредствует свои тексты  предвосхищением
их рецепции. Наивный социолог стремится непосредственно - через политические
институты или "элиту" - влиять на "реальную политику", причем hic et nunc, а
импульсы, исходящие  от  ангажированного  социолога,  действуют  лишь  через
письмо, причем это действие отложено: он пишет для будущего.
   Энкратический -  в  терминологии  Р.  Барта  -  язык  наивной  социологии
"...нечеток, расплывчат, выглядит  как  "природный"...;  это  язык  массовой
культуры (большой  прессы,  радио,  телевидения)..."  [99].  Напротив  того,
акратический язык ангажированной социологии "...резко обособлен, отделен  от
доксы (то есть парадоксален); присущая ему  энергия  разрыва  порождена  его
систематичностью..." [там же].
   Социология  не  может  реализоваться  как  поиск  и  истолкование  смысла
доксических истин. Поэтому ангажированная социологическая теория  не  только
социализирует доксу в качестве своего необходимого условия, но и разрывает с
нею,  пытаясь  объяснить  ее,  установить  границы,  вычленить  и  адекватно
отрефлектировать  "политическое  бессознательное",  содержащееся  в  здравом
смысле. Ангажированная социология объясняет и критикует доксу, а  наивная  -
определяет и утверждает, воспроизводит ее.
   (((
   Социальная  действительность  выступает   условием   и   конечной   целью
социологии.  Поэтому  социолог  занимается   всеми   конкретно-историческими
социальными вопросами, которые могут  в  том  или  ином  смысле,  прямо  или
косвенно,  иметь  своим  следствием  изменение  социального  мира.  По  этим
вопросам он занимает позицию внутри самой социологии. Но  эта  внутринаучная
позиция  объективно  коннотирует  с  какой-либо  из  актуально  существующих
политических позиций. Социологическая теория политически  ответственна,  все
понятия и утверждения в  ней  обозначают  определенную  позицию,  причем  не
только по отношению к другим социологическим теориям, но и  по  отношению  к
социальной действительности, полю политики и государству (ср. [100]). Однако
коннотация  социологической  и  политической  позиций  не  обязывает  его  к
политической  и  общественной   деятельности   или   участию   в   партийном
строительстве.  Политическое  участие  социолога   составляет   политическую
проблему,  разрешаемую  по-разному  в  зависимости   от   научной   позиции.
Политическому выбору социолога предшествует социологический выбор.
   Присутствие легитимирует притязания социологии  на  эпистемологическую  и
нормативную общезначимость. Отказ от субстанциального характера  присутствия
приводит к невозможности обоснования  социологического  познания  с  помощью
трансцендентальных  сущностей.  Претензии   социологической   концепции   на
общезначимость неизбежно выступают как властные и могут быть подтверждены  в
символической борьбе не  в  силу  метафизической  фундированности  очевидным
присутствием или непосредственной достоверностью  концепции,  а  в  силу  ее
социального  превосходства.  Социологическая  теория  завоевывает  право  на
существования благодаря гомологии  между  научной  позицией  и  доминирующей
социальной  позицией.  Подобно  тому,  как  любая   критика   метафизических
оснований социальной теории  сама  метафизически  нагружена,  любая  критика
социальной ангажированности социологической теории как таковой  является,  в
свою очередь, социально ангажированной. Поэтому мы не  уповаем  на  то,  что
настоящая социология еще впереди, что завтра она состоится  в  полной  мере.
Это также несбыточно, как и социология вне социальной  действительности.  Мы
не пытаемся воплотиться во что-то большее, нежели  мы  сами,  но  желали  бы
открыть  для  всех  социологов   возможность   стать   теми,   кем   они   в
действительности являются - социологами и/или политиками - по выбору.
   глава 9
   О СОЦИАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ
   Всякое человеческое знание - начиная с повседневного знания,  лежащего  в
основе нашей практической жизни, и  кончая  высшими  достижениями  и  самыми
углубленными открытиями науки и философии - отвечает на вопрос: что подлинно
есть? каково содержание реальности?
   С.Л. Франк. Реальность и человек. Метафизика ч