ности"   (Wesensschau)
явлений, считая, что субъект содержит в  себе  самом  основания  наблюдаемых
социальных событий. С другой стороны, представляя  подобные  "сущности"  как
"вещи" "естественной установки", наличествующие и действующие независимо  от
представлений агентов,  социология  учреждает  "присутствие".  Она  привычно
трактует его как несомненный коренной предмет  социальной  действительности.
Любое предметное содержание выражается в терминах  "присутствий",  поскольку
ансамбль  "присутствий"  есть  система  постулатов  социологии,  выступающая
местом  ее  конечного  обоснования   в   границах   социально   определенных
установлений науки. Это относится как к  традиционным  понятиям  "культура",
"массовое  сознание",  "гражданское  общество",  "средний  класс",   так   и
сравнительно молодым "гендеру"  или  "биографии".  Конструкты,  используемые
"научным  сообществом"   для   исследования   социальной   действительности,
превращаются  в  ее  моменты,  позволяя  тем  самым  вписывать  эмпирические
предметы в социологические теории.
   Поясним  сказанное  примером.  Возникшая  в  недрах  философии  категория
"общественное  сознание"  пришла  в   социальную   науку   под   сценическим
псевдонимом "массовое". (Любопытно, что в то время как первый  член  базовой
оппозиции  исторического  материализма  "общественное  бытие"   для   нашего
социологического сообщества в бозе почил в 1991  г.,  второй  на  погост  не
торопится.) "Массовое сознание" по существу выступает как  вненаучные  формы
опыта, гипостазированные и превращенные в единый самотождественный субстрат,
т. е. как science fiction. В  социологии  эта  "непосредственно  наличная  и
безусловно  достоверная"  "трансценденталия"  породила   великое   множество
"сознаний"   помельче    ("бюрократическое",    "городское",    "групповое",
"политическое", "религиозное", "феминистское", "экологическое"...),  каковые
до сих пор исполняют инструментальную роль  воображаемой  среды,  наделяющей
ощутимой вещественностью "понятийный аппарат" опросов  общественного  мнения
(или глубинных интервью) и  придающей  объективную  значимость  произвольным
вопросам анкет (или гидов интервью), но  не  более  того.  На  какие  только
ухищрения не шли "полстеры", чтобы придать "массовому сознанию" и иже с  ним
статус познавательно результативного  социологического  концепта!  Поколение
"методологов" и "полевых командиров" опросов работало на эту  идею,  но  они
так и не сумели  удалить  "родовые  пятна"  трансцендентального  прошлого  и
добиться удовлетворительной научной объективации этого "присутствия". Так, в
случае  "экологического  сознания"  предполагается,  что  его  обусловливает
"общество риска". Если мы принимаем эту  гипотезу,  то  возникает  вопрос  о
принципе определения самого  "общества  риска".  Как  показывает  анализ,  в
"центре" подобной структуры располагается некое  arche,  т.  е.  "постоянное
наличное", наделенное постулируемой независимостью  от  "общества  риска"  -
"экологическое  сознание"IV.   В   качестве   "присутствия"   "экологическое
сознание" не выводится из социологического опыта, а, напротив, придает смысл
любому измерению и наблюдению.  Предположения  относительно  "экологического
сознания"  постигаются  скорее  интуитивно   или   путем   непосредственного
созерцания (в основном, сообщений СМИ и программных документов экологических
организаций)  и  складываются  в  некое  "изначально   данное"   содержание,
развертывающееся в массовых опросах или интервью. Таким образом,  arche  или
"присутствие"  есть  логический  круг:  "экологическое  сознание"   вводится
посредством   "общества   риска",   которое   само    организовано    вокруг
"экологического сознания" как своего "центра" -  неподвижного  воображаемого
источника отношения человека и его социального опыта к природе. В какой мере
"общество риска" контролируется и управляется "экологическим  сознанием",  в
такой мере это сознание можно поместить в "центр" - рефлективный и вместе  с
тем политический  -  всех  происходящих  социально-экологических  процессов,
располагающийся  одновременно  вне  и  над  ними.  При  этом  "экологическое
сознание" не выступает как нечто абсолютно неизменное, а постоянно создается
собственной  деятельностью   ("риск-рефлексией"),   воспроизводя   "общество
риска".  Таким  образом  проявляется   постулат   о   несомненной   данности
"присутствия"   и   неочевидности    других    социологических    предметов.
"Экологическое сознание" приравнивается к первой и  последней  "реальности",
за пределы которой социальная  наука  не  в  силах  выйти:  социолог  в  нее
вовлечен и уже-присутствует в ней до всякого исследования:  сама  постановка
вопроса об изучении  "экологического  сознания"  требует,  чтобы  ученый  им
всегда уже обладал.
   "Присутствие    x"    -     социологический     постулат,     проявляющий
чувственно-конкретное  эмпирическое  наличие  "x",  некое  "положение  дел",
которое известно до социологии. Особенность такого рода постулата в том, что
он определяется имплицитно. Эта имплицитная дефиниция "x"  есть  "легитимная
практическая схема" как сама собою разумеющаяся "вещь" или "природа"  -  то,
что всеми признается, считается необходимым, всем известно до какой бы то ни
было социальной науки и в силу этого делает возможным ее "начало".
   Практическая схема в первую очередь есть необходимое субъективное условие
практик, их инкорпорированная "модель" или "программа", и лишь во  вторую  -
"понятие". Это не  столько  продукт  конструирующей  деятельности  мышления,
сколько способ действия агента в социальной  действительности.  Практическая
схема  -  двусмысленный   термин,   обозначающий   двустороннюю   структуру,
сочленяющую воедино характеристики  практики  и  понятия.  Она  представляет
собой  действующее  основание  классификации   и   иерархизации   социальных
феноменов, вuдения и деления действительности, ставшее личностным  свойством
в  результате  социализации  и  усвоения  опыта,  интериоризации  социальных
отношений. Легитимная практическая схема есть условие производства  практик,
участвующее в  воспроизводстве  существующего  социального  установления,  и
таким образом - существующего  порядка  социально-политического  господства.
Легитимные практические схемы "...существуют реально вне индивидов,  которые
постоянно к ним приспосабливаются. Это вещи,  обладающие  своим  собственным
существованием. Индивид находит их совершенно готовыми и  не  может  сделать
так, чтобы их не было или  чтобы  они  были  иными,  чем  они  являются.  Он
вынужден поэтому учитывать их существование, и ему трудно  (мы  не  говорим:
невозможно)  изменить  их..."V.  Легитимные  практические  схемы   фиксируют
взаимосвязь объективных социальных  отношений  с  субъективными  социальными
формами, выступающими условиями и предпосылками общезначимых практик агента,
т.   е.   таких,   которые   признаются   другими   агентами   в    качестве
интерсубъективных, оправданных.
   Mainstream в социологии начинает не с различения собственно  научного  от
всего не-научного, а с отождествления - в лице "присутствий" - с до-научным.
Практическим же  "началом"  социологии  следует  признать  не  репрезентации
социальной действительности  в  форме  "присутствий",  а  "метод"  -  способ
действия науки, позволяющий объективировать необъективированное: "Im  Anfang
war die Tat"VI.
   "Присутствие"  есть  "утилитарная  перспектива",  обеспечивающая  иллюзию
достоверной  самоочевидности  и  устойчивости  "начал"   социальной   науки.
"Общество",  "модерн",  "повседневность",  "семья"  и  т.  д.  скорее   суть
прагматические верования социологического сообщества, нежели  конститутивные
сущности  социальной  действительности.  -  Например,  "массовое   сознание"
выходит за рамки описания частных фактов, субстантивирует  социальный  опыт,
т. е. представляет его в виде целокупности  неизменных  "социальных  вещей".
Однако никакое явление социального мира не равно себе, поэтому "присутствие"
как самотождественное  начало  социологической  концепции  есть  всего  лишь
онтологизация  логического  закона   тождества.   -   "Присутствие"   неявно
предполагает    возможность     "естественного"     -     натурализованного,
овеществленного  -  представления  тождества  социальной   действительности,
которое существует  до  опытаVII.  Институционализированное  социологическое
представление тождественности предмета исследования есть различение и разрыв
с ним (см. Гл. 1). В силу того, что когнитивное представление тесно  связано
с   политическим,   "присутствие"   узурпирует   права   представляемых   на
объективацию, которых они, однако, социологии не делегировали.
   "Присутствие"  -  общезначимая  и  "непосредственно  доступная   сознанию
безусловная  данность"  -  никогда  не  дано,  не  является  непосредственно
пережитым в жизни. Оно скорее  может  быть  квалифицировано  как  "конструкт
второго порядка", т. е. "конструкция", выработанная социологией из мысленных
предметов, сконструированных обыденным  сознаниемVIII.  У  нас  нет  никаких
причин  полагать,  что  этот  конструкт  -  не  фикция.  Но  в   исторически
сложившейся современной ситуации познания "социологическому  сообществу"  не
следует настаивать на фиктивном  характере  "присутствия",  если  оно  хочет
понять социальный мир.
   С эпистемологической точки зрения никакая  социология  не  репрезентирует
социальную  действительность  и  не  открывает  окончательной   общезначимой
истины.  У  нее  нет  неких  естественных,  пред-данных  предметов.  Все   в
социальной   действительности   существует   в   отношениях   и   не    дано
непосредственно,  независимо  от  интерпретации.  Предмет   социологического
исследования не может быть непосредственно представлен  сознанию,  не  может
быть по-настоящему объективно зафиксирован. Напротив, предмет  исследования,
данный  всегда  опосредствованно,  активно  конструируется   социологическим
сообществом,  никогда  не  бывает  абсолютно   достоверным,   выявляется   в
определенной перспективе и "на горизонте"... Для "присутствия" нет  места  в
социальной  действительности,  но,  вне  зависимости  от  этого,  для   него
зарезервирована   важная   структурно-функциональная   позиция   в   системе
социологического  знания  -  позиция  "неподвижных  петель",  обеспечивающих
движение исследования. -  "Присутствие"  не  живо,  не  мертво,  оно  скорее
пребывает в третьем "агрегатном состоянии". - "Присутствия" нет. А признание
социо-логией  отсутствия  выражает   приостановку,   заключение   в   скобки
"трансцендентальных    полномочий"    и    эпистемологического    господства
"присутствия".  Мы  воздерживаемся  от  суждений  (epohe)  о   существовании
самоочевидно достоверных и безусловно необходимых предметов ("присутствий"):
"класс", "общественное сознание", "общество"... Но "отсутствие" не означает,
что исчезли или потеряны  основания  социальной  науки,  и  что  грядет  эра
"социологии  отсутствия".  Принятие  социо-логией  "отсутствия"  равносильно
признанию  проблематичности  оснований  социальной  науки  и   поиску   этих
оснований в соотнесении науки с самой собой, а не с  существующим  a  priori
предметом, что бы под ним ни подразумевалось: "высшие человеческие ценности"
или "внутренняя природа  социальной  действительности",  "трансцендентальная
субъективность"   или   "сущность   человека".   "Отсутствие"    отсрочивает
трансцендентальные полномочия "присутствия": заключает в скобки наши неявные
допущения и предварительные знания. Однако оно не отрицает социальную  науку
как явление, а дает возможность понять  ее  внутри  системы  философских  по
своей природе постулатов, которых она не видит. "Присутствие", зачем оно?  -
такой вопрос задает социо-логия. О чем оно свидетельствует?  Что  скрывается
за выбором конкретного "присутствия" на роль  arche,  одного,  а  не  какого
другого (см. Гл. 14). - "Присутствие" до сих пор служит моделью "отсутствия"
и, скорее всего, впредь будет так же: социо-логия не открывает новую  эпоху,
а  подводит  итоги  предыдущей.  -  "Отсутствие"   постулируемого   "старой"
социальной   наукой   "присутствия"   составляет   структурную   особенность
действительности. Хотя наличие референтов у основополагающих социологических
фактов и  вызывает  сомнение,  но  именно  самоочевидные  "присутствия"  без
референтов  ("общественное  мнение",  "элита",  "коммуникация"...)   создают
видимость естественности социологии. Как говорили схоласты,  manifestum  non
eget probatione (очевидное не нуждается в доказательствах). И впрямь, "когда
не думаешь, многое становится ясно"IX.
   "Присутствие" не имеет места,  но  устанавливает  позицию.  Как  не-место
может предоставлять место основанию социологии? Это противоречие разрешается
сравнительно просто: не-место позиции по принципу дополнительности  замещают
онтологизированные  (легитимные)  практические  схемы,  т.   е.   очевидные,
натурализованные - гипостазированные, превращенные в  подобия  субстанций  -
субъективные  условия   "повседневных"   практик.   Подстановку   на   место
"присутствия" легитимных практических схем сравнительно легко оправдать: при
определенных допущениях  предельное  обоснование  любой  истины  может  быть
представлено  в   виде   универсального   и   абсолютного   "самоосмысления"
исследователя,    которое     ("самоосмысление")     рассматривается     как
"фундаментальное  тематическое  поле"X.  Действительно,  есть   определенная
логика в том, что исходным пунктом  большинства  концептуальных  построений,
учреждающих  социологическое  знание,   выступают   "общественно   значимые"
"объективные мыслительные формы"XI, т.  е.  легитимные  практические  схемы.
Воображаемое  "присутствие"  используется  социологией  в  качестве   модели
реального "отсутствия", и,  как  следствие,  легитимные  практические  схемы
отражают  социальную  действительность.   Нельзя   забывать,   что,   будучи
интериоризацией объективных социальных  отношений,  легитимные  практические
схемы обладают принудительной достоверностью.  Поэтому  не  надо  спешить  с
выводом,  что  социальная  теория  есть   схематизм   обыденного   мышления.
Правильнее было бы говорить об онтологизации легитимных  практических  схем,
выражающих исторически  конкретные  социальные  установления.  В  частности,
"присутствие" социолога утверждает исследователя социальной действительности
в  качестве  ее  представителя.  Это  представительство  носит   не   только
когнитивный,  но  и  политический  характер:   обычно   социолог   исследует
"социальные проблемы", т. е. как бы объективирует  интересы  и  символически
представляет "пролетариат", женщин, угнетенные  национальные  и  сексуальные
меньшинства и т. д.
   Как возможно - пусть на уровне рабочей метафоры или в превращенной  форме
- охарактеризовать научное исследование? Приблизительно так:
   "Человек стремится вообще к тому,  чтобы  познать  мир,  завладеть  им  и
подчинить его себе, и для этой цели  он  должен  как  бы  разрушить,  т.  е.
идеализировать реальность мира. Но вместе с тем мы должны заметить,  что  не
субъективная  деятельность  самосознания  вносит   абсолютное   единство   в
многообразие"XII.
   Но   отчего   же   "не   субъективная    деятельность"?    Ведь    именно
(исторически-деятельное) конструирование творит идеальный  самотождественный
предмет социальной науки - "присутствие". Однако  "из  какого  сора"  растет
оно, "не ведая стыда"? Самоочевидность и достоверность "присутствия"  таятся
отнюдь не в несуществующей  "природе"  социальной  действительности  (т.  е.
социальной действительности, положенной не как "история", но как "природа" -
онтологически), а в "повседневности"; они носят скорее практический,  нежели
теоретический   характер.    Социологическое    познание    реализуется    в
непознавательном - социально-политическом - контексте, выступающем сразу  (в
терминах   Г.   Рейхенбаха)   и   "контекстом   открытия",   и   "контекстом
подтверждения". "Присутствие" производится внутри социальной практики  науки
путем подмены абсолютно достоверного и  понятного  без  понятия,  очевидного
"факта"  легитимным  предпонятием  "повседневного  опыта".  С  его   помощью
социология институционализирует себя "как строгая наука" и  в  то  же  время
осуществляет свою "социально-политическую функцию".  Это  означает,  что,  с
одной стороны, при помощи "присутствия" социологические  концепции  обретают
"онтологический" базис,  а  с  другой  -  "присутствие"  становится  научным
убежищем для легитимных  практических  схем,  которые  не  только  социально
обосновывают  социологию,  но  и  обосновываются  ею.  Поскольку  легитимные
практические схемы суть продукт "политики" (государства и,  более  широко  -
СМИ,  "массовой  культуры",  различных  лобби...),  постольку  социология  и
обосновывает,  и  обосновывается  "реальной  политикой".  В   свете   этого,
"отсутствие" отнюдь не разрушает социальную науку.  Оно  стимулирует  поиски
основания  социологии  внутри  ее  и  устранение  внешнего  политического  и
метафизического основания или, иначе говоря, "присутствия".
   Легитимные  практические  схемы  -  субъективные  условия  и  предпосылки
возможных   практик,   посредством   которых    производится/воспроизводится
"социальный мир" и которые скрывают его становление и развитие в  результате
ряда  произвольных  актов  социального  конституирования.  Они  не   столько
отражают и выражают "социальный мир",  сколько  цензурируют  и  канализируют
восприятие,  мышление,  способы  выражения  агентов,  стимулируют   одни   и
подавляют другие представления и действия. Поскольку легитимные практические
схемы представляют собой интериоризированные структуры  "социального  мира",
они "автоматически" подогнаны к нему и представляют  его  агенту  как  нечто
само собой разумеющееся. Легитимные практические схемы не  позволяют  агенту
воспринимать  и  мыслить,  понимать  и  выражать  то,  чего  он   не   может
воспринимать и мыслить, понимать и выражать. Они лишают  агента  способности
рефлективно  и  по-настоящему  критично  относиться  к  "социальному  миру",
обращать свой мысленный взор к пространству возможных  социальных  различий,
овладевать законами эффективности  собственных  практик.  Парадоксально,  но
агенты знают о "социальном мире" больше, нежели знают.
   Обнаруживая когнитивную структуру  "присутствия",  социо-логия  "обнажает
прием", показывает организацию социологической теории, ее  происхождение  из
исторически конкретных социальных установлений. Даже если мы сможем  увидеть
в arche социальной науки неразличимое прежде политическое  и  вместе  с  тем
метафизическое начало - онтологизированные практические схемы,  оно  все  же
само  по  себе  не  устранится.  Метафизическое  основание  неотделимо,  как
минимум, от политической мобилизации.  У  "элиты",  например,  нет  никакого
основания  "присутствовать",  кроме  относительно  релевантных   "социальных
представлений". Чтобы превратить "элиту" из  "присутствия"  в  "отсутствие",
необходимо (однако  недостаточно)  не  использовать  этого  понятия,  научно
доопределяющего легитимные практические схемы.
   Практические схемы неравномерно распределены между социальными  позициями
и всегда легитимны лишь относительно: они не могут быть легитимными для всех
без  исключения  социальных  позиций,  и  то,  что  кажется  справедливым  и
закономерным,  разумным  и   естественным   доминирующим,   может   вызывать
непонимание   и   возмущение   у   доминируемых.   Поскольку   "присутствие"
онтологизирует легитимную практическую схему, постольку оно неявно связано с
социальной  позицией:  практическая  схема  (субъективная  структура)   есть
интериоризация  определенного  пучка   социальных   отношений   (объективных
структур), опредмеченных в социальной позиции. В силу этого мо