самопониманию он  знает  о  расположении  души,  которое  вроде  бы  следует
называть  "верой". Однако  эту реальность своей субъективности он отнюдь  не
ставит  рядом  с  вестью  Иисуса  об  объективной  реальности и  воздействии
"верующего", как если бы  его  субъективность  претендовала  на равноправие.
Перед нами, как настойчиво отмечает  рассказчик, крик, вырвавшийся из сердца
человека, который все же чувствует то,  что он чувствует, и о вере знает то,
что   можно  узнать  о   вере  посредством   чувства;   здесь   миру  сердца
непозволительно требовать для себя равноправия, но все  же и он - целый мир.
Так что здесь дается наставление  о возможностях  и границах душевного мира.
Исповедь  сердца сохраняет свои права, но этого недостаточно, чтобы породить
верующего  как объективную и  объективно  воздействующую  реальность. Что же
тогда создает верующего в этом смысле?
     В одной из  важных  работ  о  тексте  евангелий(4)  эти слова  Иисуса о
верующем истолковываются следующим образом: "Вот что значит это предложение:
Мне, Иисусу, все возможно; так  как я верю, я могу исцелить мальчика; таков,
в соответствии с греческим оригиналом, единственный возможный смысл". Однако
это явная бессмыслица. Ведь  высказывание  "я верю, что я могу его излечить"
означает именно внутреннюю уверенность, как и всякое сочетание типа "верить,
что". Но  представление, согласно которому такой уверенности достаточно  для
того, чтобы "мочь", противоречит опыту человечества. В истории о Симоне Маге
(она  принадлежит сфере,  соприкасающейся с новозаветной) это показано очень
наглядно.  Симон, сознавая свою  веру  в то, что он  - "великая сила  Бога",
обладает уверенностью, что  может летать.  Он  ломает себе  шею,  спрыгнув с
вершины Капитолийского холма  в присутствии Нерона  и его приближенных. Один
наивный  современный поэт, Бьернсон, даже хотел  показать  на  драматическом
примере, что исцеление может выходить "за  пределы наших сил", не выходя  за
пределы нашей уверенности.  Однако если мы хотим отнести высказывание Иисуса
не  к человеку вообще,  а только к нему самому,  то слова  "так  как я верю"
становятся совершенно абсурдными. Ведь если такое воздействие принадлежит по
праву одному Иисусу, то оно проистекает  лишь из того,  что он - Иисус, а не
из  его уверенности в том,  что он  может  исцелять. Вдобавок это объяснение
подозрительным  об разом  сближает Иисуса с магом. Кто такие маги (колдуны),
как не люди, верящие, что они могут исцелять?
     А то, что  под "верующим" Иисус имеет в  виду не только себя одного, во
всяком случае  в принципе не только себя одного, подтверждает и параллельное
место из  Мф. (17:14-21), которое  с полной  ясностью показывает, что  здесь
речь идет не  об  отношениях между  Иисусом и  народом (он представлен отцом
мальчика), - хотя в обоих текстах народ назван "неверующим",


     1  Эти  слова  Иисуса  обычно  переводятся  "если  ты  можешь  верить".
Получается, что  Иисус говорит  о вере отца,  а не о своей собственной.  Как
известно,  такой  перевод  не   соответствует  древнейшему  варианту  чтения
оригинала.
     2  О ключевых  словах в Ветхом Завете см.:  Buber  und Rosenzweig.  Die
Schrift und ihre Verdeutschimg (1936). S. 55 ff, 211 ff, 239 ff, 262 ff.
     3 Правда, Торри (Torrey)  переводит 9:23  "это если ты можешь" (артикль
то он считает добавкой переписчика  и убирает его из текста);  однако трудно
представить себе, чтобы Иисус перекладывал  здесь  задачу исцеления на отца,
обусловливая успех его верой.
     4 Merx. Die vier kanonischen Evangelien nach  ihrem aellestem bekannten
Texte. II Teil. 2. Halfte (1905). S. 102.

     - а об отношениях между Иисусом и учениками. Проблема соотношения между
состояниями "верить" и "мочь" явно обнаруживается у Мф. в вопросе учеников о
том, почему они не смогли  изгнать демона, и в ответе Иисуса, который звучит
вполне определенно: "Из-за вашего  неверия". Таким образом, как раз ученикам
здесь приписывается то самое в родовом смысле противоположное вере  неверие,
-  именно  неверие,  а  не  (нигде  больше  не  встречающееся)  "маловерие",
смягченный вариант чтения, предлагаемый в этом месте некоторыми списками Мф.
И далее в  ответе Иисуса еще настойчивее провозглашается, что речь вообще не
идет  о  степени,  об  интенсивности,  о  количественных  различиях:  совсем
ничтожного  количества,  одного  "горчичного  зернышка" субстанции подлинной
веры уже довольно, "и ничто не будет вам невозможно". Тем самым с предельной
ясностью говорится Также, что подлинная вера - вовсе не привилегия Иисуса, а
нечто, доступное людям, как таковым, и что, сколь бы мало они ни имели веры,
у них ее достаточно, лишь бы это была настоящая вера. Стало быть, перед нами
еще резче  встает  вопрос:  что же такое  эта вера и  что отличает ее  столь
решающим образом от  упомянутого душевного  состояния, обозначаемого тем  же
словом?
     "Все   возможно  верующему".  В  других  местах   говорится  (вслед  за
ветхозаветными изречениями),  что  "все  возможно у Бога"  (Мк.  10:27;  Мф.
19:26).  Сопоставив две эти  фразы,  мы по дойдем  ближе к смыслу того,  что
сказано о  верующем. Конечно, этого  не  произойдет,  если  мы будем считать
вслед за  Ломайером(5), что утверждение о  Боге просто переносится здесь  на
верующего: он обладает могуществом Бога. Словосочетания "воз можно у Бога" и
"возможно  верующему"  не  совпадают  по  значению.  "Все  возможно у  Бога"
означает не  то, что слушавшие Иисуса ученики  и так прекрасно  знали, т. е.
что  Бог  всемогущ (хотя, конечно, слова  Иисуса подразумевают и этот факт).
Смысл этих слов, отнюдь не  сводящийся к констатации общеизвестного, состоит
в следующем: у Бога, в Его сфере, вблизи от Него и в  общении с Ним(6) царит
абсолютная возможность,  и потому здесь  все,  что само по  себе невозможно,
становится возможным и на самом деле возможно. Стало быть, эта универсальная
возможность  распространяется  и  на  того,  кто  вошел  в  сферу  Бога,  на
"верующего". Но она распространяется на верующего лишь потому, что он принят
в сферу Бога. Он не обладает могуществом Бога; напротив, могущество обладает
им, когда и если верующий покорился ему и действительно покорен ему.
     Это  понятие о  верующем возникло  не на эллинистической  почве.  То  в
дохристианской греческой  литературе (уже  в трагедии), что может показаться
близким  к  нему,  всегда  указывает только на  расположение души,  а  не на
реальность некоего  отношения, которое по природе  своей выходит  за пределы
мира  личности.  Насколько  я  знаю,  единственный  памятник  дохристианской
литературы, где  встречается  такое понятие о верующем, -  это Ветхий Завет.
Смысл этого понятия можно раскрыть, лишь исходя из Ветхого Завета.
     В одном стихе из Исаии (28:16) -  его, впрочем, всегда понимают неверно
-  Бог   возвещает,  что  Он  собирается  "положить  В  основание  на  Сионе
драгоценный   краеугольный   камень   основанного   основания".  Троекратное
употребление одного корня должно сосредоточить внимание читателя на том, что
обозначаемое соответствующим глаголом  действие совершается раз и  навсегда.
Но  тут  возникает  возможность неправильного  толкования  глагольной  формы
настоящего  времени: будто  появления краеугольного камня  следует ждать уже
теперь, так что ныне живущие могут уверенно дожидаться грядущего часа. Чтобы
предотвратить  это  неправильное  толкование, автор  добавляет: "Верующий не
будет   спешить",  что   подразумевает  также:  "Он  не   захочет  спешить".
(Соответственно в продолжении речи Бога о  Его действии  употребляется форма
будущего  времени.)  Как  кажется,  здесь  господствует взгляд на верующего,
прямо-таки  противоположный  тому, что  содержится  в  словах Иисуса: вместо
воздействия  на  события  посредством  чудес  верующему  приписывается очень
сдержанное отношение к происходящему. Правда,  тем самым подтверждается, что
верующий  имеет отношение  к  универсальной возможности: лишь в  том случае,
если  и  лишь потому, что возможность  "поспешить" как таковая доступна ему,
можно заявлять, что он, верующий, не  будет использовать эту возможность, т.
е.  не будет  просить об "ускорении"  событий, употребляя на это молитвенную
силу  своей  души.  Напротив,  неверующие издевательски  требуют:  пусть Бог
поспешит и "ускорит" Свое обещанное деяние, чтобы им привелось  увидеть  его
(Ис.  5:19). Однако  мы тут  же замечаем,  что еще  не  достигли правильного
понимания. Ведь то, что возможно  верующему, в  частности ускорение событий,
тоже возможно ему  здесь единственно  в его качестве верующего. А  в  Ветхом
Завете  "верить"  -  значит  следовать воле  Бога  во всем,  в  том числе  и
относительно осуществления  Его воли во  времени: верующий действует в темпе
Бога.  (Мы  сможем   понять   всю  жизненную  силу  этого  основополагающего
библейского  воззрения,  если  сосредоточимся  на  том  факте,  что  человек
смертен, а Бог вечен.)  Так "страдательный  залог" у Исаии и "действительный
залог"   в  евангелиях  оказываются  соединенными  между   собой.  Тот,  кто
действует, действует потому, что пробил час и Бог призывает его действовать;
и  если  на его пути  встречается  болезнь,  то это указывает на то, что Бог
призвал его исцелять: ведь и  он может  действовать  только  в  темпе  Бога.
Могущество  Бога владеет  ими обоими, оно распоряжается обоими, оно наделяет
силой и  властью  обоих,  т.  е.  и  того, кто кажется  немощным.  Ведь  его
кажущаяся немощь - лишь внешнее облачение его причастности


     5 Lohmeyer Е. Das Evangelium des Markus (1937). S. 188.
     6 Ср.: Мф. 6:1; Ин. 8:38; 17:5.

     к Могуществу и  его темпу. О том, как сам  верующий порой  понимает это
лишь  задним  числом,  рассказал  безымянный  ученик  Исаии, писавший  через
несколько   поколений  после  своего   учителя:   говоря  о  своем   позднем
самопонимании, он сравнивает себя с глубоко упрятанной в колчан стрелой (Ис.
49:2 и сл.).
     Два эти места (в  книгах Марка  и Исаии)  имеют  еще  одну общую черту:
субстантивированное  причастие  "верующий"  в  обоих употреблено  абсолютно.
Здесь не добавляется,  в кого верит верующий, и, как уже  было показано, это
имеет  серьезный  смысл  и  причину.  Это  отнюдь  не результат  сокращения,
которое,  как  можно было  бы  подумать,  возникло  при  опущении само собою
разумеющегося  "в  Бога"  (впрочем,   словосочетание  "верующий  в  Бога"  в
синоптических евангелиях вообще не встречается). Напротив, такое  добавление
отняло бы  у понятия "верить" его подлинный смысл,  или,  во всяком  случае,
ослабило   бы  его.   В   обоих   текстах  абсолютная  конструкция  передает
абсолютность  выражаемого   в  ней  смысла.   Естественно,  наше   последнее
утверждение не должно и не может значить, что выражаемый здесь  смысл -  это
"вера вообще".  Такая  вера неизвестна  ни Ветхому,  ни Новому  Завету.  Это
утверждение значит лишь то, что всякое добавление, так как оно употребляется
для обозначения некоего расположения  души, не подошло  бы для передачи всей
глубины и  силы выражаемого  смысла -  реальности того отношения, которое по
природе своей выходит за пределы мира личности.
     2
     Согласно сообщению Мф., основной призыв  начальной проповеди  Иисуса  в
Галилее  был тождествен призыву,  которым Иоанн  Креститель ранее,  согласно
тому  же евангелию, всякий раз открывал  очищение водой в Иудейской пустыне.
Вероятно, с этими словами он совершил и очищение Иисуса: "Возвратитесь,  ибо
приблизилось  царствование Бога". У Марка же, где Креститель не говорит этих
слов,  призыв  Иисуса,  в котором мы  вместо  требующего  и  обосновывающего
проповеднического стиля  замечаем духовидческий  бурлящий ритм, звучит  так:
"Исполнилось  назначенное   время,   и   приблизилось   царствование   Бога.
Возвратитесь  и  верьте  в  Весть"(7).  (В  конце  тут  употреблена  та   же
глагольно-предложная конструкция, что и в одном стихе из греческого перевода
книги Псалмов)(8). И в  обоих  этих  местах  глагол имеет одинаковый смысл -
"доверять", поэтому заключительные слова в  этом тексте Мк. можно  перевести
так:  "Доверяйте   Вести!"  Некоторые  интерпретаторы  сомневаются,  что   к
слушателю было обращено требование верить тому "евангелию", которое здесь же
впервые  сообщается  ему. Так, Эрих Клостерман замечает: "Вряд ли  Иисус мог
так сказать"(9). Однако не  следует заходить  так далеко, чтобы и сам глагол
рассматривать здесь как вторичный, как часть этого добавления. "Возвратитесь
и  доверяйте!" звучит  не только вполне подлинно, но еще  и придает концовке
стиха своеобразную  силу  и законченность,  которые иначе едва  ли  были  бы
достигнуты. Выходит, что здесь этот  глагол тоже  употребляется в абсолютном
смысле.  А это значит,  что проповедник  стремится  уже  не  к  тому,  чтобы
слушатели  поверили его  словам. Он  обращает  их  внимание  на  центральное
содержание самой вести: предвечно назначенный час пришел, ибо существующее с
самого начала, но  до  сих  пор скрытое  царственное правление Бога над  Его
миром приближается к миру, чтобы осуществиться в  нем, когда мир примет его.
Чтобы  быть в состоянии принять его, возвратись, слушатель, с  твоих  ложных
путей  на путь Бога,  вступи с Ним в  общение, в котором царит универсальная
возможность, и покорись Его могуществу.
     Из  трех  принципов этой вести: осуществление  Царства;  возвращение  к
Богу;   основанное  на  вере  отношение  к  Нему  -  первый   принцип  имеет
историческое и  сверхисторическое, космическое и сверхкосмическое измерения.
Второй  принцип затрагивает того, к кому обращена весть,  т. е.  человека из
общины Израиля.  В этом человеке обретает конкретную реальность человеческое
начало,  к которому  обращена  весть; и через этого человека второй  принцип
затрагивает  Израиль как таковой, в котором  обретает  конкретную реальность
все человечество. Третий принцип касается только личности. Ведь  возвращение
к Богу может совершить народ как таковой, оно может произойти в его истории.
Но  реальность отношения  по природе  своей обретает  место исключительно  в
личностной жизни и нигде больше не может проявиться. Так вот: первый из этих
принципов, касающийся бытия  всего сущего, теснейшим образом связан с  двумя
другими, которые  ограничены собственной жизнью тех, к кому  обращена весть.
Царственно правящая миром Дюнамис (Сила),  хотя  постоянно и непосредственно
действующая, но до сих пор не появлявшаяся,  теперь в своем движении с небес
к  земле  настолько  близко  склонилась  к  ней, что  род человеческий,  что
Израиль,  что  еврей, к которому  обращена весть, могут овладеть этой силой,
возвратившись к Богу всей своей жизнью.
     С   тех  пор   как  весть  об   исполнившемся  времени  (кайрос)   была
провозглашена  Иоанном  Крестителем,  "каждый"  человек,  а  значит,  всякий
человек, совершающий требуемое возвращение, "усилием входит" в Царство  (как
об этом говорит вызывающая многочисленные споры логия Иисуса: Лк. 16:16; ср.
Мф. 11:12)(10),


     7 О смысле этой логии см.: Dalman. Die Worte Jesu (1898). S. 84 f.
     8 Пс. 106 (105):12.
     9 Klostermann Е. Das Markusevangelium. 2. АиП. (1926). S. 14.
     10  См.  ниже в гл. 9. Я склонен  думать, что в обоих местах  фрагменты
невосстановимого  оригинального   текста   были  спаяны  со   вторичными  по
происхождению элементами разного рода.

     "усилием", которое уже  затрагивает его сущностную сферу, чтобы Царство
все больше и больше могло становиться  земной  реальностью.  И, однако,  это
событие в ходе его свершения отдельный человек - именно как индивидуальность
- может и не замечать, он должен "верить", вернее, доверять. Но  это вовсе и
не простое душевное состояние, которое требуется в дополнение к возвращению;
более того,  даже самое  реши тельное, самое эффективное возвращение  еще не
приводит к удовлетворительной человеческой реальности. Для  этого  требуется
кое-что еще, равно как и возвращение, выходящее за пределы одной только души
и пронизывающее  собой  всю  телесность жизни, -  требуется пистис,  вернее,
эмуна.  Так  как  настало  время  исполнения   сроков   (кайрос),   человек,
возвращающийся на  путь Бога, вторгается в Дюнамис - правящую  миром силу, -
но он остался бы самозванцем,  отягощенным силой и негодным для дел  Божьих,
если бы как  "верующий" не предал себя  этой силе.  Происходящее  в  мировых
пределах  "возвращение",  "тшува"(11), с неизбежностью переданное  греческим
переводчиком как  "метанойя",  как простая  "перемена ума", что умалило  его
телесную   реальность,   и  непосредственно  вытекающая  из  первоначального
отношения  к  Божественному  "эмуна",  доверие,  с  такой  же  неизбежностью
превращенная   переводчиком   в   "пистис",   "веру"   (т.   е.   в    нечто
за-истину-признанное), - требуют и обусловливают друг друга.
     Эти три основания вести -  наследие  религиозности Израиля - и отнесены
здесь  к  эпохе  Иисуса, говорящего об обращении,  как ко времени исполнения
сроков,  и таким образом соотносятся друг с другом. В книгах, которые позже,
после смерти Иисуса, были  названы его последователями "Ветхим  Заветом" и в
живом полнозвучии которых вырос Иисус, эти три основания вести сложились  из
скудных, но чреватых развитием начал. Владычество Бога как  владычество Бога
над Израилем было возвещено  снизу, в  песне  Моисея и Мариам. Синайское  же
откровение (Исх. 19:6) было провозглашено  свыше(12). Пророчества говорили о
центральном месте, которое ожидаемое владычество  Бога над избранным народом
займет в  будущем явлении  владычества  Бога над миром, где царь Израиля как
"Царь народов" (Иер. 10:7) объединит их всех; а творцы псалмов воспевали Его
воцарение  как космическое и  земное,  пребывающее  в  вечности  и  грядущее
событие.  Призыв  возвратиться   "к  Богу"  -  постоянное   слово  на  устах
израильского пророка. От этого призыва исходят, даже если он не произносится
во всеуслышание, обещание и проклятье.  В  полном охвате  своего смысла этот
призыв  становится  известным только  тому,  кто представляет  себе, в каком
соотношении требуемое "возвращение" народа находится к "от-вращению" Бога от
гнева  или "обращению" Его  к Израилю (связь  "возвращения" и  "от-вращения"
неоднократно подчеркивается у  пророков), но  не в таком,  в каком следствие
соотносится  со  своей  причиной:  это  подобно  соотносящимся  между  собой
высказываниям двух  собеседников, в  разговоре  которых  и неизмеримо  более
слабый  партнер  сохраняет  свой  образ  свободы.  Полностью  эта  диалогика
раскрывается  для  нас  только  тогда,  когда  в эпоху  после  катастрофы  в
исполненном суровости слове Бога, возвестившем:  "Возвратитесь ко Мне,  и  Я
обращусь  к  вам"  (Зах.  1:3,  Мал.  3:7),  мы слышим  раздававшийся еще до
катастрофы вопль снизу: "Обрати меня, и  я вернусь  к  Тебе" (Иер. 31:18), а
после катастрофы слышим снова звучащий, но уже прояснившийся и просветленный
голос: "Обрати нас к Тебе,  Господи, и мы  возвратимся"  (Плач 5:21).  Люди,
замыслившие возвращение "всем своим сердцем  и всем своим существом" (1 Цар.
8:48), узнают и  признают, что для его совершения  им понадобится милость их
Царя. И  вот к этим двум началам вести Иисуса - признанию Царства и верности
Царю, достижимой во всецелой преданности Царству,  присоединяется как третье
начало эмуна.
     Императив "верьте" ("доверяйте")  мы находим в Ветхом Завете, в позднем
тексте,  в  одном  из  повествований книги  Хроник (2  Хрон. 20:20). Иосафат
Иудейский в контексте, весьма сомнительном исторически, держит речь к своему
войску перед  битвой,  и вот что он  говорит: "Доверяйте  (haaminu) Господу,
Богу  вашему  и получите поддержку  (teamenu,  буквально что-то  вроде:  "вы
будете стойки"). Этот  текст - очень слабое  подражание  речи  Исаии к Ахаву
Иудейскому (Ис. 7:9): "Если вы не доверяете, то останетесь без поддержки". И
здесь тоже, благодаря  абсолютному у