удовлетворения   своих   собственных   требований   или   капризов),   тогда
произведение   получается   неполноценным   и  возникает   необходимость   в
последующем  процессе самокритики.  Но художник, который  пытается исправить
свое произведение согласно каким-то критериям и на основе  интеллектуального
процесса, использует ошибочный или  во всяком случае малоэффективный метод и
не  реализует  полностью свои возможности.  Ему следует  призвать на  помощь
интуитивное критическое  видение  и воплотить его в новом акте вдохновенного
созидания  или пересозидания, предварительно  с  его  помощью снова войдя  в
состояние  гармонии  со  светом  и  законом  своего изначального творческого
замысла. Критический интеллект не принимает прямого или независимого участия
в деятельности вдохновенного творца прекрасного.
     Он принимает участие в оценке прекрасного, но даже здесь не является ни
верховным  судьей,  ни  законодателем.  Задача  интеллекта  -  анализировать
элементы, части,  внешние процессы, видимые принципы объекта  исследования и
объяснять  их  взаимоотношения и  работу;  в  процессе такой деятельности он
обучает и просвещает низший ум, который, будучи предоставлен сам себе, имеет
обыкновение  совершать  действия  или  принимать  сделанное  как  само собой
разумеющееся  без  должного  размышления и  плодотворного  понимания.  Но  в
отношении высочайшей и глубочайшей истины прекрасного, как и истины религии,
интеллектуальный  разум не способен  постичь внутренний  смысл  и реальность
прекрасного и даже внутреннюю истину видимых принципов и процессов, если ему
не помогает  высшая интуиция, не ему принадлежащая. Подобно тому,  как он не
может  дать  человеку метод, процесс или закон, согласно которому может  или
должно создаваться прекрасное, он не может  привнести в понимание красоты ту
глубинную интуицию, в которой оно нуждается; он может лишь помочь очистить и
прояснить обычные восприятия и представления низшего ума, которые мешают ему
видеть прекрасное  или  навязывают  ему неверные  и примитивные эстетические
критерии: он делает  это предоставляя  уму внешнюю  идею и закон соотношения
элементов той вещи, которую ум должен воспринять и оценить. Далее необходимо
пробуждение особого  рода видения,  интуитивное  постижение и  отклик  души.
Разум,  который  всегда подходит  к  изучению извне, не  способен установить
такую глубокую  и  тесную связь  с вещью;  ему приходится  прибегать к более
непосредственному орудию - интуиции,  рождающейся из самой души, и призывать
на каждом  шагу интуитивный  ум,  чтобы  тот компенсировал  его  собственную
несостоятельность.
     Об этом  наглядно свидетельствует история литературы  и художес-твенной
критики.  На  ранних  стадиях понимание  прекрасного  является  интуитивным,
естественным, врожденным - это отклик эстетического чувства души, которая не
пытается ничего объяснять мыслящему  разуму. Когда  же оценивать  прекрасное
берется рациональный интеллект,  он не  довольствуется  честной констатацией
природы  и  качества эстетического переживания, но  пытается  анализировать,
формулировать необходимые условия  "правильного"  эстетического наслаждения;
он  вырабатывает  теорию  художественного  метода,  художественный  закон  и
правила построения произведения, своего рода механические принципы созидания
прекрасного, незыблемый канон или Шастру. Это приводит к длительному периоду
господства академической критики - поверхностной, формальной, искусственной,
исходящей  из ложной идеи  о  том, что  самым важным  элементом  творческого
процесса является художественный метод, верно представить который может один
лишь критический разум, и что каждому виду  искусства может  соответствовать
некая наука,  которая исчерпывающе  объяснит нам,  каким  образом  создается
произведение, и посвятит  нас  в  тайну и  процесс его  создания.  Наступает
время,  когда творец прекрасного  восстает  и  провозглашает свое  право  на
свободу  -  обычно  в форме нового закона или  принципа творчества, -  и эта
свобода,  однажды  утвержденная, начинает расширяться  и  увлекать за  собой
критический  разум,   раздвигая  его  привычные  границы.  Появляется  более
глубокая  оценка  прекрасного,  стремление искать  новые  принципы  критики:
постигать душу самого произведения и объяснять его форму в связи с душой или
изучать самого творца или дух,  характер и  идеи эпохи, в которую он  жил, и
таким  образом приходить к правильному пониманию его произведений. Интеллект
начинает  сознавать,  что главная его задача -  не устанавливать  законы для
творца прекрасного, но помочь нам понять самого художника и его произведение
-  не только  его форму  и  составные  элементы,  но  и  ум,  в котором  оно
зародилось, и впечатления, которые оно вызывает в уме  воспринимающем. Здесь
критический  разум  стоит  на  верном  пути,  но  на  пути, к концу которого
рациональное   понимание  остается  далеко   позади  и  открывается   высшая
способность, супрарациональная по своему происхождению и природе.
     Ибо сознательное восприятие прекрасного достигает  предельной ясности и
приносит  высочайшее  наслаждение  не  благодаря  анализу  красоты,  которой
наслаждаются, и даже не благодаря правильному и разумному ее пониманию - ибо
они  лишь  предварительно очищают  наше  изначально  непросвещенное  чувство
прекрасного  -  но благодаря  экзальтации  души,  в  которой  она  полностью
открывается  свету,  силе  и  радости  творения.  Душа   прекрасного  в  нас
отождествляет себя с душой прекрасного в произведении искусства и в процессе
восприятия испытывает то  же божественное упоение и тот же  духовный подъем,
которые  испытывал  художник   в  процессе   творчества.  Критика  достигает
предельных высот,  когда  запечатлевает,  объясняет,  верно  описывает  этот
отклик  души;  она сама  должна  стать  вдохновенной, интуитивной,  дарующей
откровение.  Иными  словами,  деятельность  интуитивного  ума  должна  стать
завершением деятельности рационального интеллекта; интуитивный ум может даже
полностью  заместить  интеллект и  более эффективно исполнять специфическую,
свойственную ему работу; он может более глубоко объяснить нам тайну рождения
формы, стадии творческого процесса, внутреннюю причину, сущность и  характер
недостатков  и  несовершенств,  присущих  произведению,  равно   как  и  его
достоинств. Ибо интуитивный ум  - когда  он достаточно воспитан  и развит  -
всегда  может  взять на себя работу интеллекта  и обнаружить  при этом силу,
свет и способность проникновения в сущность, которые более велики и надежны,
чем сила  и свет  интеллектуального  ума,  даже самого развитого. Существует
интуитивная способность различения, которая превосходит остротой и точностью
восприятия видение логического разума.
     Все, сказанное  о великом  искусстве как  о  той  форме прекрасного,  в
которой обычно  наше эстетическое чувство находит  величайшее и  глубочайшее
удовлетворение, относится  ко  всякой красоте  -  красоте  Природы,  красоте
жизни, равно  как и красоте  искусства. Мы приходим к  тому, что в  конечном
счете в своем отношении  к прекрасному разум занимает в точности то же место
и имеет  те же  пределы возможностей, как и  в своем отношении к религии. Он
помогает просвещать и очищать эстетические инстинкты и импульсы, но не может
дать им  высочайшую удовлетворенность или  развить в них способность полного
проникновения в сущность. Он  до некоторой степени формирует эстетический ум
и способствует  его  реализации, но не может с основанием притязать на право
устанавливать окончательный закон для процесса созидания прекрасного или для
восприятия  прекрасного  и  наслаждения  им.   Он  может  только  направлять
эстетический   инстинкт,  импульс   и   ум   к   максимально   сознательному
удовлетворению, но не приводить к нему; в конце концов он должен передать их
в   распоряжение  более   высокой   способности,   которая   непосредственно
соприкасается  с супрарациональным  и  по  своей  природе и  образу действий
превосходит интеллект.
     И причина здесь все та же: ибо в прекрасном в конечном счете мы ищем то
же самое,  что  и  в религии  - Абсолютное,  Божественное.  В  своем  поиске
прекрасного человек лишь в самом начале пути удовлетворяется красотой  формы
- красотой, которая обращена на  физические чувства и витальные впечатления,
импульсы  и  желания. Лишь в середине  пути его начинает  привлекать красота
воспринимаемых  им  идей, он  начинает находить удовольствие в  пробужденном
эстетическом  чувстве,  в  постижении совершенного  творческого  процесса  и
гармонии элементов. За всем этим душа прекрасного, заключенная в нас, жаждет
испытать  вдохновенный   восторг  от  прикосновения,  откровения  абсолютной
красоты во всех вещах, присутствие которой  она ощущает, но  постичь которую
не  могут сами по  себе ни  чувства  и  инстинкты (хотя  они  могут  служить
средствами постижения), ибо она сверхчувственна, ни разум  и интеллект (хотя
они  тоже  являются  средствами  постижения),  ибо  она  супрарациональна  и
супраинтеллектуальна, но которой сама  душа стремится достичь сквозь все эти
покровы. Когда  она сможет вступить в соприкосновение с этой  универсальной,
абсолютной красотой,  этой душой прекрасного, увидеть ее откровение в любой,
самой незначительной и самой великой  вещи,  постичь красоту цветка,  формы,
красоту и  силу характера,  действия,  события,  человеческой  жизни,  идеи,
штриха,  положенного кистью  или резцом, или  блестящей мысли,  пламенеющего
заката  или величественной грозы, -  только тогда чувство прекрасного  в нас
найдет истинное, глубокое и совершенное  удовлетворение. В действительности,
как и в религии, это  есть поиск Божественного, Всепрекрасного в человеке, в
природе, в жизни, в мысли, в  искусстве; ибо Бог есть Красота и Наслаждение,
скрытые за  многообразием Его масок и форм. Когда в нашем растущем чувстве и
понимании  прекрасного,   в   наслаждении  прекрасным   и  даре   сотворения
прекрасного  мы  обретаем  способность  отождествить  себя  в  душе  с  этим
Абсолютным и Божественным, пребывающим во всех  формах  и видах деятельности
мира,  и  сформировать  образ нашей  внутренней  и  внешней  жизни  по  тому
высочайшему  образу  Всепрекрасного, который мы можем постичь  и  воплотить,
тогда  эстетическое существо  в нас, рожденное  для  этой цели, осуществляет
себя и восходит к своему божественному завершению. Найти высочайшую  красоту
-  значит найти  Бога;  открыть,  воплотить  или,  как  мы  говорим, создать
высочайшую красоту - значит вызвать из наших душ живой образ и силу Бога.


Глава XV. Супрарациональное благо

     Рассмотревпринципизакон нашего религиозного существа и прин-цип и закон
нашего эстетического существа, мы начали  сознавать универсальность принципа
и  закона,  которые управляют всем  бытием  и  о  которых поэтому мы  должны
постоянно помнить при рассмотрении любой человеческой деятельности. В основе
их  лежит   истина,   на  которой   всегда  сходились   все   мудрецы,  хотя
интеллектуальный  мыслитель  может  постоянно  подвергать  ее сомнению.  Эта
истина заключается в том, что все активное существование человека есть поиск
Бога,  поиск высочайшего  "я"  и глубочайшей  Реальности,  тайно пребывающей
внутри человека и  вещей,  по  ту  их  сторону и  над  ними,  поиск  скрытой
Божественности;  эта истина, проблески которой  мы можем увидеть  в религии,
составляет незримую сущность всей жизни;  это  великая  тайна жизни, которую
она всеми силами стремится раскрыть и превратить в сознаваемую реальность.
     Субъективно   поиск   Бога   тоже   есть   поиск   нашего  высочайшего,
истиннейшего, полнейшего и широчайшего "я". Это поиск Реальности, скрытой от
нас за видимостями жизни, которые выражают ее  лишь частично или же, прячась
за внешними покровами и формами, выражают  в противоположностях и контрастах
- зачастую в том, что кажется искажением и противоположностью Реального. Это
поиск  некой  реальности,   которая  познается  во  всей  полноте  только  в
конкретном и всеохватном ощущении Бесконечного и Абсолютного; она может быть
реализована  во всей целостности,  только когда будет найдено бесконечное во
всех конечных вещах и сделана попытка  - необходимая  и неизбежная, сколь бы
невозможной и парадоксальной ни казалась она обычному разуму, - поднять  все
проявления  относительного на  уровень абсолютного и примирить все различия,
противоположности  и  противоречия относительного, очистив  их и возвысив до
некого  абсолюта,  в котором они  все объединяются.  Есть некий  совершенный
абсолют, в  котором найдут  оправдание  все наши несовершенные относительные
понятия и придут  в гармонию все их диссонансы, если  нам удастся превратить
их в сознательные выражения этого абсолюта и они начнут существовать не ради
себя самих, но  ради  Него - как составные элементы  этой высочайшей Истины,
дробные  части  этого  высочайшего и  широчайшего общего  мерила. Существует
Единое, в  котором все  эти бесчисленные запутанные  противоречия,  все  эти
разобщенные,  взаимоисключающие,  переплетенные,  конфликтующие  идеи, силы,
тенденции,  инстинкты,  импульсы, аспекты,  видимости,  которые мы  называем
жизнью,  могут  обрести  единство  в своем  разнообразии, гармонию  в  своих
расхождениях, найти оправдание своим притязаниям, исправить свои искажения и
заблуждения,  решить  свои  проблемы  и  устранить  разногласия.  К  Единому
стремится  Знание, чтобы  Жизнь  смогла  постичь  свой  собственный  смысл и
преобразовать   себя  в  самое   высокое  и  самое   гармоничное   выражение
божественной Реальности, какое только возможно. К нему стремится все, каждая
сила пытается  по-своему найти Единое: инфрарациональное  ощупью движется  к
нему  по  линии  своих  инстинктов,  потребностей,  импульсов;  рациональное
пытается поймать  его  в свою западню логики и порядка, выявляет и суммирует
различные  его  аспекты  и  анализирует  их  с  целью  привести  к  синтезу;
супрарациональное постигает вещи на высшем плане, проникает за поверхность и
вглубь  вещей,  чтобы там  соприкоснуться с самой  Реальностью, овладеть  ее
сутью и сущностью  и из этого тайного центра просветить все ее  бесчисленные
элементы.
     Эта  истина наиболее  легко  открывается  нам в Религии и  Искусстве, в
культе  духовного и культе прекрасного, поскольку  там мы обретаем  наиболее
надежное  убежище от раздражающего давления  внешней жизни,  от  ее насущных
нужд,  назойливо осаждающих нас,  от  ее  практических  проблем, громогласно
заявляющих  о  себе. Там  нам  не приходится  на каждом  шагу  соглашаться и
примиряться  с некими грубыми материальными запросами, некой вульгарной,  но
неизбежной потребностью  текущего  дня  и  момента. Там  у  нас  есть  время
перевести дыхание  и заняться  поисками  Реального за  видимой  поверхностью
мира;  там мы можем либо  отвращать  свой  взор от временного и преходящего,
либо прозревать вечное  за самим временным  и преходящим; мы можем  выйти за
пределы   повседневной  практической   жизни  и  преобразовать   наши  души,
прикоснувшись к  идеальному и универсальному. Мы  начинаем  освобождаться от
оков, мы уходим от той жизни, которая служит нам тюрьмой,  где Необходимость
-  наш  тюремщик, а  практическая польза -  наш постоянный  надсмотрщик;  мы
получаем  доступ к  свободам  души;  мы вступаем  в  Господнее беспредельное
царство   красоты  и  восторга   или   же  овладеваем  секретом  абсолютного
самопостижения  и  раскрываемся  для обладания Вечным или поклонения Ему.  В
этом  заключается  великая ценность  Религии, великая ценность  Искусства  и
Поэзии  для  человеческого  духа;  она  заключается  в  их  непосредственной
способности открывать духу внутреннюю истину, вести его  к  саморасширению и
освобождению.
     Но в  других  сферах  жизни,  сферах,  которые мы по невежеству нашему,
словно  в насмешку, называем сугубо практической  жизнью (хотя, если иметь в
виду  настоящую цель нашего поиска и осуществления - Божественное,  то  наше
обычное   поведение   и   понятия   о   жизни   представляются  далекими  от
практических), мы еще не готовы признать универсальную истину. Нам требуется
длительное время, чтобы  признать ее хотя бы частично в теории,  и мы  редко
готовы следовать ей на практике.  Нам кажется это трудным потому, что именно
здесь, во всей нашей практической жизни, мы  соглашаемся быть рабами внешней
Необходимости и всегда  находим себе  оправдание,  когда  ограничиваем  нашу
мысль,   волю   и  действие  рамками  сиюминутных  и  временных  утилитарных
соображений.  Однако  именно  здесь  мы  должны  в  конечном  счете прийти к
высочайшей  истине.  Мы  поймем  в  конце  концов,  что   наша  повседневная
индивидуальная  и коллективная жизнь не есть  некая  отдельная, обособленная
сфера  существования,  никак   не   связанная  с   абсолютной   и  идеальной
реальностью. Напротив, мы никогда не разгадаем подлинный смысл существования
и не решим его острые и мучительные проблемы,  пока не научимся видеть в нем
средство  открытия  и  индивидуального,  и  коллективного  выражения  нашего
высочайшего,   т.е.  истиннейшего  и   полнейшего  "я"   -   всеохватных   и
полновластных  принципа  и   силы  нашего   существования.  Вся  жизнь  есть
безграничная   и  многоплановая  возможность,  данная  нам   для  раскрытия,
осуществления и выражения Божественного.
     Именно в  нашем этическом  существе эта  подлинная  истина практической
жизни,  ее  реальная  и  высочайшая  практичность  выявляется  с  предельной
очевидностью.  Действительно, рациональный  человек пытался свести этическую
жизнь,  как и  все остальное, к вопросу разума, обусловить  ее  природу,  ее
закон, ее  практическую деятельность неким принципом разума,  неким  законом
разума. Он никогда по-настоящему не преуспел,  да и не мог преуспеть в этом;
все его видимые достижения суть простые претензии интеллекта, который строит
изящные  и  пус-тые конструкции  из  слов и  идей,  отличающиеся  формальной
логикой и эклектичностью, -  одним словом, претенциозные  шаткие построения,
которые рушатся при  первом же серьезном столкновении  с реальностью.  Такой
была та странная система утилитарной этики, открытая в девятнадцатом  веке -
великом  столетии  науки,  разума  и  утилитарности  - одним  из его  крайне
позитивистских и  систематичных умов, и ныне заслуженно дискредитированная1.
К  счастью,  теперь  мы  можем  только  улыбаться,  глядя  на  поверхностные
претенциозные  заблуждения этой теории, на ее попытку подменить утилитарным,
внешним  и  случайным  критерием  внутренний,  субъективный   и   абсолютный
этический  мотив,  на  ее старания свести этическую  деятельность  к  сугубо
научной  и совершенно  непрактичной эквилибристике  нравственной математики,
достаточно  привлекательной   для   рассуждающего  и  логического  ума,   но
совершенно  фальшивой  и   чуждой  для  инстинктивного  чувства  и  интуиции
этического  существа. Равно  ошибочными  и  непрактичными  являются и другие
попытки разума объяснить принцип  и феномен этического существа и  влиять на
него  -  такие,  как  гедонистическая   теория,  которая   связывает  всякую
добродетель с удовольствием и удовлетворением  стремящегося к благу ума, или
социологическая теория, которая полагает этику не более чем системой формул,
правил  поведения,  сформированных  под  влиянием  социального   сознания  и
социальных  импульсов,  и  стремится  управлять   этической   деятельностью,
опираясь на этот несовершенный стандарт.  Этическое существо превосходит все
эти формулы; оно  само себе закон и находит свой принцип в собственной своей
вечной природе, которая по сути является не развитием  эволюционирующего ума
(хотя именно так она может видеться в перспективе земной истории), но светом
идеала, отражением Божественного в человеке.
     И  все же за  ложными  построениями  каждой  из  этих ошибочных