вого  общества   в  железном  веке
человечества. В пору экономического расцвета  кастовой системы жрец и пандит
скрывались под  именем брамина; аристократ и  феодальный барон - под  именем
кшатрии; купец  и  стяжатель -  под именем  вайшьи; полуголодный  рабочий  и
экономический раб - под  именем  шудры. Когда же  разрушился и экономический
базис  общества,  начались   распад   и   одряхление   старой  системы;  она
превратилась  в  пустой  звук,  полую оболочку,  фикцию и должна  была  либо
расплавиться  в тигле индивидуалистического  периода развития общества, либо
самым пагубным образом заразить немощью и фальшью всю систему цепляющейся за
нее  жизни.  Наглядный  пример  такого  состояния  общества являет  кастовая
система в Индии последнего и настоящего времени.
     Тенденция  конвенционального века общества заключается в  закреплении и
строгом упорядочении, узаконивании и построении жестких иерархий, в сведении
религии  к  шаблонным  формам,  в  заключении  образования  и  воспитания  в
традиционные   и   неизменные  рамки,   в   подчинении  мысли   непогрешимым
авторитетам,  в  наложении печати  завершенности  на то, что  представляется
обществу завершенным  существованием  человека.  В конвенциональном  периоде
развития  есть  свой  золотой  век,  когда  дух  и  мысль,  оживляющие формы
общественной жизни, хотя уже и заключены в  известные границы,  но еще живы,
еще  не вполне  обособлены  от человека, еще не  задушены и не  парализованы
окончательно  в  ходе  все большего  отвердения  структуры,  в  которую  они
замкнуты.  Этот  золотой  век  -  со  своим  строгим  порядком,  симметрией,
отлаженным  общественным  устройством,  восхитительной  подчиненностью  всех
своих  частей   некоему   грандиозному  и   благородному  плану  -  зачастую
представляется   прекрасным  и  чрезвычайно  привлекательным  взору  далеких
потомков.  Так  некогда  писатель,  художник или  мыслитель  нового  времени
оглядывался  с   восхищением  и  своего  рода  ностальгическим  чувством  на
средневековую Европу;  в  далеком прошлом он  видел  поэзию,  благородство и
духовность и забывал о великом безумии, невежестве, беззаконии, жестокости и
гнете  той суровой эпохи, о  страданиях и  мятеже,  кипевших под прекрасными
покровами, о нищете и убожестве, скрытых за  великолепным фасадом.  Также  и
индусский  ортодоксальный  идеалист  оглядывается  в прошлое  на  безупречно
организованное  общество, благоговейно  следующее мудрым  законам  Шастры, и
видит в  нем свой золотой век -  более  благородный, чем европейский, мнимое
золото  которого  по  большей  части было  до  блеска отполированной  медью,
покрытой тонкой  позолотой,  - но все же не высшей пробы, не истинную  Сатья
Югу. Действительно,  в конвенциональные  периоды развития общества рождается
много  по-настоящему  прекрасного, разумного и  полезного для  человеческого
прогресса, но все же  это  век медный, а не подлинно золотой; это век, когда
Истина, которую мы стремимся обрести, не осуществлена  и  не  завершена1, но
художественная  форма  возмещает  ее  недостаточность  и  создает  видимость
полного  ее проявления,  а все реальное  начинает  закосневать и обречено на
омертвение под тяжким гнетом закона, порядка и традиции (конвенции).
     Ибо всегда  преобладает форма, а дух  отступает и  слабеет. Конечно, он
пытается вернуться,  оживить форму, видоизменить ее, любым способом выжить и
даже заставить выжить саму  форму, но слишком сильна тенденция  времени. Это
явствует из  истории  религии;  усилия  святых  и  религиозных  реформаторов
постепенно становятся все более разрозненными, непродолжительными и на  деле
приносят все менее значительные результаты, сколь бы сильным и энергичным ни
был первоначальный  импульс. Мы  видим  этот  спад  в  сгущающемся  мраке  и
возрастающей  слабости  Индии  последнего тысячелетия; своими  непрестанными
усилиями сильнейшие духовные личности сумели сохранить живой душу народа, но
не смогли воскресить  вольную силу,  истину и дух или постоянно поддерживать
жизнь  в подчиненном условности  и коснеющем обществе;  через одно  или  два
поколения  конвенционализм  неизменно   захватывал  в  свои  железные  тиски
очередное новое движение и присваивал себе имена  его зачинателей. Мы  видим
это  в  Европе,  в   повторяющейся  нравственной   трагедии  духовенства   и
католического монашества2. Затем  наступает период, когда  расхождение между
конвенцией и правдой становится невыносимым, и тогда появляются люди великой
интеллектуальной   силы,  могучие  "разрушители   формул";  ведомые  здравым
смыслом, неистовой  страстью или  спокойным  светом  разума,  они  отвергают
символ, тип и конвенцию,  сотрясают стены этой  тюрьмы и ищут индивидуальным
разумом, нравственным чувством  или эмоциональным  желанием  Истину, которую
общество утратило или  погребло в своих позлащенных гробницах. Именно  тогда
зарождается  индивидуалистический век религии,  мысли и общества; начинается
эпоха  Протестантизма,  эпоха  Разума,  эпоха Мятежа,  Прогресса  и Свободы.
Частичная  и внешняя, эта свобода по-прежнему обманывается мыслью, внушенной
ей предшествующим конвенциональным  веком, что Истину  можно найти вовне,  и
тщетно мечтает достичь совершенства  посредством технического  прогресса, но
все  же  знаменует   собой  необходимый  переходный  период  в   движении  к
субъективистской стадии  человечества,  пройдя которую,  человек  должен  по
кругу вернуться  назад, к новому обретению  своего глубинного "я",  и начать
новый виток на пути восхождения или очередной цикл цивилизации.

Глава II. Век индивидуализма и разума

     Индивидуалистический  век  человеческого общества наступает  вследствие
разложения  и несостоятельности общества конвенционального периода, как бунт
против господства  застывшего образа  типиче-ского периода.  Переход к  нему
становится  возможным  лишь после  того,  как  старые истины  умирают в душе
человечества и теряют свое значение в практической жизни, и даже те традиции
и условности  (конвенции),  которые  имитируют  и  подменяют их,  утрачивают
истинный  и вообще какой-либо смысл; ничем не подкрепленные на практике, они
существуют только по инерции -  благодаря  незыблемой идее, в силу привычки,
привязанности   к   форме.   Именно  тогда   люди,   вопреки   естественному
консерватизму общественного сознания, вынуждены наконец признать, что Истина
в них мертва и то, чем они живут, - это иллюзия. Индивидуализм нового века -
это попытка  вернуться  от конвенциональных форм веры и повседневной жизни к
неким  основополагающим принципам  -  неважно, каким  именно,  - подлинной и
ощутимой Истины. И век  этот неизбежно  индивидуалистичен,  ибо все  прежние
общепринятые  нормы  оказываются  несостоятельными и  уже  не могут  служить
внутренней  поддержкой человеку;  поэтому  именно индивиду  приходится стать
первооткрывателем, первопроходцем и  искать,  руководствуясь  индивидуальным
разумом, интуицией,  идеализмом, желанием,  своими требованиями  к жизни или
любым другим побуждением, которое он открывает в себе, истинный закон мира и
собственного бытия. Следуя этому закону (когда  он  будет найден или человек
сочтет,  что  нашел  его),  индивид будет стремиться перестроить  на прочном
основании  и  облечь в  более жизненную, пусть  даже  и более  бедную форму,
религию,   общество,   мораль,  политические  институты,  свои  отношения  с
ближними, свое стремление  к личному совершенствованию и свой труд на  благо
человечества.
     Именно в  Европе  зародилась и  достигла всей  полноты  выражения эпоха
индивидуализма; Восток же вошел в эту эпоху под влиянием Запада, а не в силу
собственного импульса. Запад обязан веками энергии,  мощи, света, прогресса,
бурного роста  именно своему страстному стремлению отыскать подлинную истину
вещей и  подчинить  человеческую  жизнь любому найденному  им закону истины.
Восток  же  оказался  беспомощным в  час  своего пробуждения не потому,  что
основополагающие идеалы его жизни изначально заключали в себе некую ложь, но
вследствие  утраты живого  чувства  Истины,  которой  он  некогда обладал, и
долгого умиротворенного  сна в тесных оковах  бездушного конвенционализма  -
немощный  великан,   инертная  масса  людей,  которые   разучились  свободно
обращаться с фактами  и  силами,  поскольку были научены  жить лишь  в  мире
стандартных мыслей и действий. И  все  же истины, обретенные Европой в эпоху
индивидуализма,  охватывали  только  самые  очевидные физические  и  внешние
явления  и только  ту часть более глубоко  скрытой реальности и ее  движущих
сил,  которые  открываются  человеку в результате  умственной  аналитической
деятельности  и   поиска   практической   пользы.   Эта  рационали-стическая
цивилизация так победоносно утвердилась в  мире лишь  потому, что Европа  не
нашла  более глубокой и мощной истины, способной  противостоять ей;  ибо все
остальное   человечество  по-прежнему   бездействовало,  погруженное  в  сон
последних темных часов конвенционального периода.
     Индивидуалистический век  Европы  начался  как  восстание  разума,  его
апогеем стал  триумфальный прогресс  естественной Науки. Такая эволюция была
исторически  неизбежна.  У  истоков  индивидуализма  всегда лежит  сомнение,
отрицание. Человек понимает вдруг, что ему навязана религия, которая в своих
догмах  и  ритуалах  основывается  не  на  живом  чувстве  духовной  Истины,
доказуемой  в  любой  момент, но на  букве  древних  писаний,  непререкаемом
авторитете Папы, традиции церкви,  заумной казуистике  схоластов и пандитов,
конклавов  духовных   лиц,  священнослужителей,   глав  монашеских  орденов,
богословов   всех  мастей,  которые  выступают  непогрешимыми  судьями,  чья
единственная  обязанность - судить и выносить  приговор, хотя никто  из них,
по-видимому, не считает необходимым или даже позволительным что-либо искать,
проверять,  доказывать, ставить  вопросы и открывать новое. Он обнаруживает,
что подлинная  наука и знание  (что неотвратимо при  подобном положении дел)
либо запрещаются, караются  и преследуются, либо  считаются бессмысленными в
силу привычки слепо  полагаться на незыблемые авторитеты; даже то,  что было
истинным  в  старых авторитетных источниках, не имеет  уже никакой ценности,
ибо они цитируются к месту  и не к месту,  но их подлинный смысл  уже утерян
для всех,  за исключением, в  лучшем  случае,  единиц.  В  политике  человек
повсюду  видит права  помазанников божьих,  прочнозакрепившиеся  привилегии,
освященные  тирании,  которые  не скрывают своего деспотического характера и
ссылаются  на то,  что так было всегда,  но, похоже,  на самом деле не имеют
права на существование.  В общественной жизни  он видит  столь же незыблемое
господство  конвенции,  закрепленные  ограничения   в  правах,  закрепленные
привилегии,  эгоистическое высокомерие верхов, слепую покорность низов, в то
время   как   прежние  социальные  функции,  некогда,  возможно,   служившие
оправданием  подобного  разделения  общества,  или не выполняются вовсе, или
выполняются  плохо  -  не  по  внутреннему   долгу,  а  просто  по  кастовой
необходимости.   И  тогда  человек  восстает;  любой   авторитет  он  должен
подвергнуть критическому осмыслению; когда ему говорят, что таков  священный
порядок вещей, воля  Божия  или  издревле укоренившийся  уклад  человеческой
жизни, он должен возразить: "Но так ли это на самом деле? Откуда  мне знать,
что это действительно порядок вещей, а не  суеверие  и  ложь?  Когда  именно
Господь повелел так, а не иначе?  Или откуда мне знать, что это и есть смысл
Его  повеления, а не  ваше  заблуждение  или  измышление, или что книга,  на
которую  вы  ссылаетесь, вообще  является  Его словом  и  что Он  когда-либо
возвещал человечеству  Свою  волю?  А  этот издревле  укоренившийся уклад, о
котором  вы  говорите,  -  действительно ли  он  древний,  действительно  ли
представляет собой закон Природы  или же это несовершенный продукт  Времени,
превратившийся ныне в самую фальшивую из условностей? Что бы вы ни говорили,
я все-таки должен спросить,  сообразуется ли  все это с  фактами окружающего
мира, с  моим чувством справедливости,  с  моим  пониманием  истины,  с моим
реальным  опытом?".  И если  нет, восставший  человек  сбрасывает с себя это
ярмо,  утверждает  собственное   понимание  истины  и  тем  самым  неизбежно
подрывает саму основу религиозного, социального, политического и на какое-то
время, возможно, даже морального уклада общества, поскольку оно основывается
на авторитетах, которые он развенчивает, и конвенциях, которые он разрушает,
а не на  живой  истине, способной  успешно  противостоять  его  собственной.
Вероятно, защитники старого  строя правы, когда стремятся подавить  его  как
разрушительную  силу,  представляющую угрозу для безопасности общества,  для
политической системы или религиозной традиции;  но он  стоит на  своем  и не
может  поступать  иначе, поскольку  его миссия заключается  в  разрушении  -
разрушении лжи и закладке нового фундамента ис-тины.
     Однако  какими  личными  своими  качествами,  какими  критериями  будет
руководствоваться поборник  новых идей в поисках нового основания истины или
установлении   новых   норм?   Очевидно,   он  будет   исходить  из   уровня
просвещенности эпохи и  всех возможных видов знания, ему доступных. В первую
очередь   рост   индивидуального  сознания   начался  в  области  религии  и
поддерживался  на Западе  теологической, на Востоке  - философской мыслью. В
сфере общественной и политической жизни  он начался с незрелого примитивного
понимания  естественного  права   и  справедливости,   к   которому  привело
повсеместное усиление страдания или пробудившееся чувство  несправедливости,
зла,  всеобщего   притеснения  и  осознание  того,  что  существующий  строй
невозможно  оправдать,  если оценивать  его  не с точки зрения установленных
конвенций  и  привилегий,  а с любой другой точки зрения.  Сначала обществом
двигали  мотивы  религиозного  характера;  силы  социальные и  политические,
интенсивность которых спала после того, как были быстро подавлены  их первые
непродуманные   и    бурные    проявления,   воспользовались    переворотом,
произведенным  религиозной реформацией,  последовали  за  ней  как  полезный
союзник  и  ждали  своего  часа,  чтобы возглавить  движение, когда духовный
импульс совсем  иссякнет  и - вероятно, под  влиянием тех самых мирских сил,
которые он призвал себе на помощь, - утратит верное направление. Движение за
религиозную  свободу в  Европе  отстаивало  вначале ограниченное, а  затем и
абсолютное  право  человека  руководствуясь  личным опытом  и  просветленным
разумом   определять   подлинный   смысл   священного   Писания,   подлинный
христианский ритуал и уклад церкви. Оно провозглашало свои требования с  той
же  страстью,  с какой восставало против  узурпации, притязаний и жестокости
церковной власти, которая претендовала на  исключительное знание Писания  и,
прибегая  к моральному давлению и  физическому насилию,  стремилась навязать
непокорному   индивидуальному   сознанию   свое   собственное   произвольное
толкование Слова Божия - если, конечно,  последнее  не превращалось в  такой
трактовке   совсем  в  другое,  подменяющее  его  учение.В  своих   наиболее
сдержанных и умеренных формах восстание это породило такие компромиссы,  как
неортодоксальные  церкви;  затем   накалявшиеся   страсти  вызвали  к  жизни
кальвинистское   пуританство;   высочайшего   же    своего   накала    мятеж
индивидуальной религиозной мысли и воображения достиг, когда появились такие
секты, как анабаптисты, конгрегационалисты, социниане и бессчетное множество
других. На Востоке подобное движение, лишенное любого политиче-скогоили (как
явно направленное против  традиционной веры) общест-венного  значения, могло
привести  к  появлению лишь отдельных религиозных реформаторов, просвещенных
святых, новым религиозным течениям с  соответствующей культурной традицией и
общественной практикой;  на Западе  неизбежным и предопределенным следствием
этого  движения стали атеизм и отделение церкви  от государства.  Поставив в
начале   под  сомнение   конвенциональные   формы  религии,   посредничество
священнослужителей  между  Богом  и  душой и подмену  авторитета  Священного
Писания авторитетом Папы, освобождающаяся мысль  не могла не  пойти дальше и
не   усомниться  в  самом  Писании,   а   затем   и   во   всякой   вере   в
сверхъестественное, религиозной вере или сверхрациональной истине не меньше,
чем в формальной доктрине и институте церкви.
     Ибо эволюция Европы определялась  скорее  Ренессансом, чем Реформацией;
своим  расцветом  в  эпоху  Возрождения  она  обязана  возвращению и мощному
подъему   древнего   греко-римского   менталитета,   а   не   иудейскому   и
религиозно-этическому характеру периода Реформации. Ренессанс вернул Европе,
с  одной  стороны, вольную  любознательность  греческого  ума,  его  упорное
стремление    найти    первоначала   и    рациональные    законы,    радость
интеллектуального исследования действительности при помощи непосредственного
наблюдения  и  индивидуального  рассуждения;  с  другой  стороны  -  широкую
практичность   Рима  и  его   способность   приводить  жизнь  в  гармонию  с
соображениями материальной пользы и  здравого смысла. Но обеим  этим ли-ниям
развития Европа  следовала  со страстью, серьезностью, нравственным и  почти
религиозным пылом  (не  свойственными древнему  греко-римскому менталитету),
которыми была  обязана  многим векам иудейско-христианского  порядка. Таковы
были источники, к которым обратилось западное общество индивидуалистического
века в  поисках того  принципа  устройства и управления, в котором нуждается
всякое человеческое  общество и который в более древние времена человечество
пыталось осуществить сначала воплощая в  жизни фиксированные символы истины,
затем  создавая   этический   тип  и  дисциплину,   и  наконец  устанавливая
непогрешимый авторитет или стереотипную конвенцию.
     Очевидно, что неограниченная свобода индивидуального знания  или мнения
при отсутствии каких-либо внешних критериев или ка-кой-либо общепризнанной и
основополагающей  истины  представляет  опасность  для  нашей  несовершенной
расы1. Вероятно,  она  приведет  скорее к постоянным колебаниям в  мыслях  и
неустойчивости  мнения, чем к постепенному  проявлению истинной  сути вещей.
Равным  образом  попытка  добиться   социальной  справедливости,  решительно
отстаивая личные  права  или классовые  интересы и желания, может обернуться
постоянным   противостоянием   и   революцией   и  закончиться   непомерными
притязаниями  каждого человека или класса  на свободу жить своей собственной
жизнью  и осуществлять свои  собственные  идеи и  желания,  что  приведет  к
серьезному расстройству  и тяжелой болезни социального  организма. Поэтому в
каждый из индивидуалистических  периодов человечество  должно  выполнить два
главных  условия.  Во-первых,  оно  должно  найти  общий критерий  Истины, с
которым согласится каждый  индивид в силу своего внутреннего  убеждения, без
физического принуждения или давления  иррационального авторитета. Во-вторых,
оно должно открыть некий принцип  общественного строя, который  также  будет
основываться на  некой общепринятой истине. Необходим строй,  который сможет
обуздать  индивидуальные желания и волю тем, что  по крайней мере  установит
для  них  некий интеллектуальный  и моральный критерий; эти  две  могучие  и
опасные  силы  должны пройти проверку данным критерием, прежде  чем  обрести
какое-либо право  отстаивать свои  притязания.  Взяв  абстрактную и  научную
мысль  в  качестве средства, а  стремление  к  социальной  справедливости  и
разумной практической  выгоде  -  как двигатель духа,  прогрессивные  народы
Европы отправились на поиски этого знания и этого закона.
     Они  нашли  то,  что  искали,