Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
Стахе и ожидаемом ребенке? И какие могут быть к мужу претензии? Что
удивительного, если он, так любящий детей, переносит эту любовь на
собственного ребенка и ни о чем другом не может думать. И разве не
грешно требовать каких-то прав, своего счастья ей, которая перед ним так
провинилась? Кто она такая и какое у нее право на особую благосклонность
судьбы? И она готова была бить себя кулаком в грудь. Возмущение прошло,
лишь в глубине души затаилась обида: отчего так странно устроена жизнь,
что старые привязанности вытесняются новыми, вместо того чтобы
усиливаться... И если это чувство поднималось и глаза наполнялись
слезами или губы начинали дрожать, Марыня сразу брала себя в руки.
"Успокойся сейчас же? - выговаривала она себе. - Так было, так будет и
должно быть, потому что такова жизнь и воля божья, и надо смириться". И
она смирялась.
Мало-помалу она обрела душевный покой, не сознавая, что платит за
него ценой самоотречения, ценой печали. Но то была печаль небезысходная.
Конечно, ей как молодой женщине неприятно было читать в глазах мужа или
знакомых: "Ах, как подурнела!" Но так как "потом", по уверению пани
Бигель, красота сторицей вернется, она мысленно всем им отвечала: "Вот
погодите", - и это служило ей утешением.
Нечто подобное мелькнуло у нее в голове и при последней встрече с
Завиловским. Впечатление, произведенное в этот раз на него, и огорчило
ее, и обрадовало; хотя женское ее самолюбие было уязвлено, но она
почувствовала себя в безопасности и могла с ним свободно обо всем
разговаривать. А поговорить с ним было нужно, и серьезно, так как Анета
сообщила ей на днях, что "Лианка" влюбилась в него по уши и у
Завиловского есть все основания надеяться.
Марыню немного смущала их настойчивость: они будто торопились ковать
железо, пока горячо. Непонятно было, чем это вызвано, даже принимая во
внимание нетерпеливый нрав Анеты. Сама она, равно как Бигель с
Поланецким, тоже очень хорошо относилась к Завиловскому, который стал их
общим любимцем. К тому же была ему в душе признательна за то, что он
лучше сумел ее оценить. И была бы рада ему помочь, считая, что
Завиловскому выпал счастливый жребий, но заодно и сомневаясь: а что,
если ему будет плохо? Пугала ее и ответственность, собственная роль во
всем этом. И теперь она прежде всего собиралась узнать, что сам он
думает по этому поводу, а потом уже дать ему понять, как обстоит дело,
посоветовав под конец взвесить все хорошенько.
- Недоумевают, куда вы запропали, - повторила она, выходя в сад.
- А что вам сказала пани Основская? - спросил Завиловский.
- Могу передать вам только одно, хотя не знаю, имею ли я право...
Анета сказала... Нет! Сперва мне надо знать, почему вы там не были так
давно?
- Неприятности были, и неважно чувствовал себя. Из дома не выходил.
Просто был не в состоянии! Но вы не договорили...
- Да, я хотела узнать, не сердитесь ли вы на них? Линете, во всяком
случае, так кажется, по словам Основской, которая несколько раз видела
ее из-за этого в слезах.
Завиловский покраснел. Искреннее волнение отразилось на его юном,
выразительном лице.
- О господи! - воскликнул он. - Как можно сердиться на такую девушку,
как Линета?! Разве способна она обидеть кого-нибудь?
- Я только передаю слова Анеты, хотя с ее эксцентричностью... нельзя,
конечно, поручиться, что все обстоит именно так. Лгать она не лжет, я
уверена, но впечатлительные натуры, знаете, им все видится, как сквозь
увеличительное стекло. Поэтому вы сами должны убедиться, что там и как.
Линета - милая, добрая, вообще незаурядная девушка, по-моему, но вам
самому нужно убедиться. Ваша наблюдательность вам поможет.
- В доброте ее и незаурядности я не сомневаюсь. Помните, я сказал
как-то: они напоминают иностранок, но это не совсем так. Пани Основская
- пожалуй, но к панне Линете это не относится.
- Смотрите сами, - сказала Марыня. - Поймите меня, я не уговариваю
вас... Я и так немножко побаиваюсь Стаха - он их недолюбливает... Но,
откровенно говоря, при словах ее о слезах Линетки у меня сердце
сжалось... Бедняжка!..
- А я и сказать вам не могу, до чего взволновался при одной мысли об
этом, - отозвался Завиловский.
Тут подошел Поланецкий, и разговор прервался.
- Ну что, все сватаешь? Женщины неисправимы! Знаешь, Марыня, что я
тебе скажу? Сделай одолжение, не вмешивайся ты не в свое дело.
Марыня стала оправдываться, но он, не слушая, обратился к
Завиловскому:
- Конечно, это дело не мое, только доверия дамы эти у меня не
вызывают.
Завиловский вернулся домой в мечтательном настроении. Все струны его
души ожили, затронутые воображением, и сон отлетел далеко. Не зажигая
лампы, чтобы ничто не мешало наслаждаться этой волшебной музыкой,
опустился он в кресло и при свете луны предался своим размышлениям, а
вернее, мечтам. Он не был влюблен, но при мысли о Линете волна нежности
к ней подымалась в нем, и фантазия разыгрывалась, как у влюбленного.
Она, как наяву, вставала перед ним: эти черные очи, золотистая головка,
надломленным цветком клонящаяся ему на грудь... Вот он дотрагивается до
ее висков, ощущая пальцами шелковистость волос, и глядит, отстранясь:
осушила ли ласка ее слезы, - и вот уже глаза сияют, как омытое дождем
небо, когда выглянет солнце... И, пробуждая страсть, фантазия продолжала
свой смелый полет. Вот он признается в любви, заключая ее в объятия,
чувствует, как учащенно бьется ее сердце, вот кладет голову ей на
колени, сквозь шелк ощущая лицом исходящее от нее тепло. И он поежился,
охваченный ничуть не воображаемой дрожью. До сих пор была она для него
лишь картинкой, теперь впервые стала живой женщиной, овладев все мл
мыслями. Размечтавшись, он потерял даже представление, где он и что с
ним.
К действительности вернуло его хриплое пение, донесшееся с улицы. Он
зажег свет и попытался в себе разобраться. И его охватило беспокойство:
ясно было, что он влюбится без памяти, если не перестанет бывать у них.
"Надо на что-то решиться", - сказал он себе.
В ту ночь Завиловский пытался написать стихотворение под названием
"Паутинка", а на другой день захотелось увидеть ее - он уже тосковал по
ней.
Но пойти прямо к пани Бронич не решился и дождался, пока не настало
время чаепития, чтобы застать их всех вместе в гостиной. Основская
встретила его очень радушно, с веселым смехом, а он, поздоровавшись,
взглянул на Линету, и сердце у него заколотилось: на лице ее отразилась
неподдельная радость.
- Знаете, что я подумала, когда вы исчезли? - с обычной своей
непосредственностью сказала Анета. - Наша "Тростинка" обожает мужчин с
бородой, вот я и решила, что вы хотите себе бороду отрастить.
- Нет, нет! Будьте таким, каким я вас впервые увидела, - живо
отозвалась "Тростинка".
- Прятались от нас, пан Игнаций, прятались, не отпирайтесь! -
полуобняв Завиловского, сказал Основский с фамильярностью светского
человека, умеющего сразу установить приятельские отношения. - Но я нашел
способ, как его привадить. Пусть Линетка примется за его портрет, тогда
ему придется бывать у нас ежедневно.
- Какой ты у нас умник, Юзек! - захлопала Основская в ладоши.
Юзек просиял от удовольствия, что удостоился жениной похвалы.
- А что? Неплохо придумано! Правда, Анеточка?
- Я уже думала об этом, - ответила своим грудным голосом панна
Кастелли, - но боялась показаться навязчивой.
- Я к вашим услугам, - сказал Завиловский.
- Тогда в четыре часа, после Коповского, - сейчас темнеет поздно.
Впрочем, скоро я кончу возиться с этим несносным Коповским.
- Знаете, что она про него сказала? - начала было тетушка Бронич.
Но панна Кастелли не позволила ей докончить. Помешало и появление в
гостиной Плавицкого, который расстроил общий разговор. Плавицкий был без
ума от Анеты, с которой познакомился у Марыни, и не скрывал этого, а она
беззастенчиво с ним кокетничала на потеху себе и остальным.
- Садитесь, папочка, вот сюда, со мной рядышком, нам будет с вами
хорошо, правда ведь?
- Как в раю, как в раю! - восклицал Плавицкий, похлопывая себя по
коленям и от удовольствия высовывая кончик языка.
Завиловский подсел к панне Кастелли.
- Я счастлив, что смогу у вас бывать каждый день... - сказал он. - Но
это отнимет у вас много времени.
- Ну и что из этого! - отозвалась она, глядя ему в глаза. - На вас
тратить время не жалко, не то что на других. Я не настаивала, оттого что
боюсь вас.
Теперь он в свой черед взглянул ей в глаза и сказал с ударением:
- Не надо меня бояться.
Линета потупилась, и наступило неловкое молчание.
- Почему вы не приходили так долго? - минуту спустя спросила она,
понизив голос.
"Потому что боялся", - чуть не сорвалось у него с языка; но это
значило зайти слишком далеко, и он ответил:
- Писал.
- Стихи?
- Да, стихотворение "Паутинка". Завтра принесу. Помните, в день
нашего знакомства вы сказали, что хотели бы стать паутинкой? С тех пор у
меня все время перед глазами паутинка, летящая по воздуху.
- Она летит... но не сама, - отвечала панна Кастелли. - Самой ей
высоко не подняться, если только...
- Если - что? Почему вы не договариваете?
- Если не увлекут крылья какой-нибудь огромной птицы...
И она быстро встала, поспешив на помощь Основскому, который пытался
открыть окно.
У Завиловского потемнело в глазах. Ему казалось, он слышит, как кровь
стучит у него в висках.
Из забытья его вывел медоточивый голосок тетушки Бронич:
- Старый пан Завиловский говорил, что вы родственник ему, но бывать у
него не хотите, а он посетить вас не может из-за подагры. Почему вы у
него не бываете? Такой любезный, благовоспитанный человек! Навестите,
доставьте ему удовольствие. Зайдете к нему?
- Хорошо, зайду, - отвечал Завиловский, который был на все согласен в
ту минуту.
- Вот какой вы добрый, уступчивый! И с кузиной своей Еленой
познакомитесь. Смотрите только, не влюбитесь - тоже барышня очень
томная.
- Это мне не грозит, - засмеялся Завиловский.
- Говорят, она в Плошовского была влюблена, в того, который
застрелился, и теперь вечный траур по нем носит в сердце. Когда вы к ним
пойдете?
- Завтра, послезавтра... Когда вам будет угодно.
- Они, видите ли, уезжают скоро. Лето ведь не за горами. А вы куда
летом собираетесь?
- Не знаю. А вы?
- Мы еще не решили, - услышав вопрос Завиловского, поспешила ответить
панна Кастелли, которая тем временем вернулась и сидела неподалеку с
Основским.
- Мы собирались в Шевенинген, - продолжала пани Бронич, - но с
Линеткой это не так просто... Вокруг нее, - понизила она голос, - всегда
столько поклонников увивается, вы не поверите; так и льнут. Да и при чем
тут верить, не верить, достаточно на нее взглянуть. Муж-покойник как в
воду глядел, когда ей еще только двенадцать было. "Вот посмотришь, -
говорил, - сколько с ней будет хлопот, когда подрастет". Так оно и
вышло, хлопот хватает. Муж вообще много чего предвидел... Я вам не
говорила, он был последним Рю... Ах да, говорила! Своих детей у нас не
было - первенец наш умер, а муж был старше меня на сорок лет, в
последние годы относился ко мне... как отец.
"Какое это ко мне имеет отношение?" - подумал Завиловский.
- Его огорчало, что у нас сына нет, - продолжала пани Бронич. - То
есть был, но я выкинула... - В голосе ее послышались слезы. - Мы его
положили в спирт и долго хранили так... Ах, грустно вспоминать! Муж так
печалился, что пресечется род Рю... Но довольно об этом! В конце концов
он полюбил Линетку, как родную дочь, - она ведь ближайшая наша
родственница, все, что после нас останется, к ней перейдет. Может,
поэтому у нее столько кавалеров... Хотя при ее красоте это
неудивительно. Но если б вы знали, какое это мученье и для нее, и для
меня! В Ницце два года назад один португалец, граф Жоао Колимасао из
рода Алькантаров, так совсем голову из-за нее потерял, просто до
смешного. А в прошлом году в Остенде грек один... Сын банкира из
Марселя, миллионер... Забыла его фамилию. Линетка, как фамилия того
грека, ну, миллионера, помнишь...
- Тетя! - промолвила Линета с видимым неудовольствием.
Но "тетя" уже не могла остановиться, как паровоз на полном ходу.
- А, вспомнила! - сказала она. - Канафаропулос, секретарь
французского посольства в Брюсселе.
Линета встала и пошла к Анете, которая разговаривала за обеденным
столом с Плавицким.
- Рассерчала девочка... - провожая ее взглядом, пробормотала тетушка.
- Не любит, когда о ее победах говорят, а я не могу удержаться! Меня-то
можно понять, правда ведь? Посмотрите, стройная, высокая какая!
Вытянулась девочка! Недаром ее Анетка то Лианкой, то Тростинкой
называет, и впрямь на тростиночку похожа! Что удивительного, если все на
нее оборачиваются. Я еще вам не рассказывала об Уфинском. Это наш
близкий друг. Покойный муж очень его любил. Не слышали о пане Уфинском?
Тот самый, который так искусно силуэты из бумаги вырезает. Его знают во
всем мире. Затрудняюсь даже сказать, при каких только дворах он не
вырезывал силуэтов, последний раз - принца Уэльского. Был еще венгр
один...
Основский, сидевший рядом и забавлявшийся от нечего делать брелоком в
виде карандашика, не выдержал.
- Еще парочку таких, и настоящий бал-маскарад получится, дорогая
тетушка!
- Вот именно, вот именно! - подхватила та. - Я их только потому
упоминаю, что Линетка отвергла всех до одного. Она у нас страшная
патриотка! Вы и понятия не имеете, какая патриотка!
- И слава богу, - откликнулся Завиловский.
И встал, чтобы откланяться. Прощаясь с Линетой, он задержал ее руку в
своей, и она ответила ему долгим пожатием.
- До завтра! - сказал он, глядя ей в глаза.
- До завтра... после пана Коповского. Про стихи не забудете?..
- Не забуду... ни за что не забуду, - ответил он взволнованно.
От Основских вышли они вместе с Плавицким, и когда оказались на
улице, старик ударил его легонько по плечу и, приостановясь, сказал:
- Известно ли вам, молодой человек, что я скоро буду дедушкой?
- Известно, - отвечал Завиловский.
- Да, да! - повторил Плавицкий, блаженно улыбаясь. - А все-таки,
доложу я вам: нет на свете ничего соблазнительней молодой замужней
женщины!.. М-м-м... - И, восторженно поцеловав сложенные щепотью пальцы,
он похлопал его по плечу и удалился. Издали еще раз донесся его слегка
дребезжащий голос: "Нет ничего соблазнительней..."
Остальное заглушил уличный шум.
ГЛАВА XLV
С тех пор Завиловский стал каждый день бывать у тетушки Бронич.
Иногда он заставал там Коповского. Портрет "Антиноя" в последнее время
подвигался туго. Он не удовлетворял Линету, которая говорила, что не
может никак схватить выражение, оно не такое, как надо, - словом,
придется еще потрудиться. С Завиловским же сразу пошло быстрее.
- У Коповского такое лицо, что достаточно одного неверного штриха, не
там положенной тени - и все пропало, - сказала она как-то. - А у пана
Завиловского главное - сам характер передать.
Оба остались довольны. Коповский заявил даже, что не его, мол, вина,
если таким его господь бог сотворил. Тетушка Бронич передавала потом
слова Линеты по этому поводу: "Господь бог сотворил, сын божий грехи
искупил, да дух святой не просветил". Этот приговор над беднягой
Коповским обошел всю Варшаву.
Завиловский относился к нему с симпатией. Поняв после нескольких
встреч, что Коповский безнадежно глуп, он и не помышлял ревновать его к
Линете. Глазу же он являл приятное зрелище. Дамы тоже ему
симпатизировали, хотя часто позволяли себе над ним подшучивать, точно
играя, перебрасываясь им, как мячиком, друг с дружкой. Несмотря на
глупость, Коповский не был ни мрачен, ни подозрителен. Нрав он имел
покладистый, а улыбался так просто обворожительно, о чем, вероятно,
знал, так как предпочитал улыбаться, а не хмуриться. Манеры у него были
безукоризненные, держать себя в обществе он умел, одевался всегда по
последней моде, в каковом отношении вполне мог служить образцом для
Завиловского.
Часто ставил он вопросы несуразные, донельзя потешавшие молодых
женщин. Однажды, когда тетушка Бронич распространялась о поэтическом
вдохновении, поинтересовался у Завиловского: "А что для этого нужно?"
Тот даже растерялся, затрудняясь ответить.
- Вы когда-нибудь писали стихи? - спросила его в другой раз Анета. -
Попробуйте придумать рифму!
Коповский попросил отсрочки до завтра. Но назавтра или забыл о своем
обещании, или не мог подыскать, а дамы оказались столь тактичны, что не
напомнили. Созерцать его было им приятней, чем огорчать.
Весна между тем подходила к концу, приближался сезон скачек. И
Основский предложил Завиловскому на все время скачек место в их экипаже.
Завиловский сидел напротив Линеты и от души ею восхищался. В светлом
платье и светлой шляпке, с улыбающимися черными глазами и спокойным,
зарумянившимся на воздухе лицом, она казалась самой весной, ангелом
небесным. Дома он сердцем, мыслями и воображением продолжал оставаться с
ней. Привыкнуть к жизни, какую они вели, он не мог, чувствуя себя
неловко в обществе молодых людей, обступавших экипаж, чтобы
полюбезничать; но за все вознаграждало присутствие Линеты. Упоенный
погожими солнечными днями, дуновением вольного теплого ветра, близостью
молодой девушки, к которой он успел привязаться. Завиловский ощутил себя
молодым и сильным. В лице его и в самом деле стало проглядывать нечто
орлиное. А порой казалось ему, будто он неумолимый колокол, который
звенит и звенит, возвещая о радости жизни, любви и счастья, сзывая на
великое празднество жизнелюбия. Он много и легко писал, и в стихах его
чудились словно бодрящий запах свежевспаханной земли, буйство молодой
листвы, шум птичьих крыльев над пашней, необозримый простор полей и
лугов. Он обрел уверенность в себе, перестав стыдиться своего ремесла
перед посторонними, ибо знал: в нем есть, таится нечто, достойное быть
возложенным к стопам любимой.
Поланецкий, который, несмотря на весь свой практицизм, был страстным
любителем лошадей и завсегдатаем скачек, все это время видел
Завиловского в обществе Основских и Линеты. Видел, с каким обожанием
смотрит он на девушку, и стал как-то в конторе поддразнивать его,
говоря, что он влюблен.
- Не я, а глаза мои! - отвечал Завиловский. - Но Основские скоро
уедут, пани Бронич тоже, и все рассеется, как сон.
Но он говорил неправду, сам не веря, что это сон, который рассеется.
Напротив, он чувствовал: для него началась новая жизнь, которую отъезд
Линеты может вдребезги разбить.
- А куда собираются пани Бронич с племянницей? - спросил Поланецкий.
- Остаток июня и июль проведут у Основских, а потом как будто в
Шевенинген поедут, но окончательно еще не решено.
- Имение Основских, Пшитулов, в трех милях от Варшавы, - заметил
Поланецкий.
Завиловский уже несколько дней с замиранием сердца ждал, пригласят ли
его на дачу, а когда пригласили, притом весьма любезно, поблагодарил, но
стал отказываться, ссылаясь на дела и недостаток времени. Линета в
сторонке прислушивалась к разговору, удивленно подняв золотистые брови,
и перед уходом Завиловского подступила к нему:
- Отчего вы не хотите приехать в Пшитулов?
- Оттого, чт