Кинжал был
при мне, я хотел наброситься на них, но господа Данже и Гайон[14]
не разрешили:

-  Если   окажем  сопротивление,  нас  тут   же  всех  прикончат.

Они говорили  со мной по-арабски, и  разбойники ничего не поняли.

Грабители взломали  замки на  сундуках и унесли  все генеральское
имущество,  в   том  числе  столовое  серебро   с  вензелем  "Б".

Очередь дошла до меня, у меня в пояс было вшито около шести тысяч
франков золотом и серебром.  Они не дали мне даже развязать пояс,
распороли ножом. Я, признаться,  не очень расстроился, потому что
подаренный мне генералом в  египетской пустыне кинжал был спрятан
во внутренний карман, и они не нашли его.

Вдруг один из разбойников спросил меня:

- Ты мамлюк?

Я  уже  немного говорил  по-французски  и ответил  утвердительно.

- Приехал  сюда есть французский хлеб,  да? Он тебе поперек горла
станет...

Я ничего  не ответил,  и они нас не  тронули. Хорошо вооруженные,
как  настоящая воинская  часть,  все тридцать  грабителей ушли  в
горы.

Все это  время несчастный супруг был привязан  к карете, а жена в
одной рубашке плакала и ломала руки, как Магдалина. Одним словом,
зрелище  было печальное.  Когда мы  развязали веревки, он  упал в
объятия жены и буквально рвал на себе волосы от отчаяния. Бедняга
никак  не  мог смириться  с  нанесенным  его супруге  бесчестьем.

Мы  сразу   же  пустились   в  путь  и   к  вечеру  были   уже  в
Экс-ан-Провансе, откуда, однако, не могли выехать в Париж, ибо не
имели ни денег, ни еды.

Наутро знатные горожане созвали специальное заседание и, учитывая
наши  потери,  послали  в  горы сторожевые  роты,  чтобы  поймать
грабителей. Но им не удалось напасть на след разбойников, так что
мы остались ни с чем и питались за счет казны.

Признаться,  кашемировый шейный  платок  остался при  мне, но  до
поступления  распоряжений  от   Бонапарта  мне  не  хотелось  его
продавать.  Как  только мы  дошли  до  Экс-ан-Прованса, я  послал
генералу  докладную о  случившемся,  так что  каждую минуту  ждал
ответа. Я подробно описал все, что произошло с нами: "...тридцать
французских  арабов   напали  на  нас  и   все,  в  том  числе  и
генеральское  серебро,  унесли. У  нас  не осталось  денег ни  на
дорогу, ни на еду. Правда, на корабле вы часто великодушно дарили
мне  деньги,  но разбойники  унесли  все  до последнего  сантима.
Помните, вы говорили, что во Франции мне пистолеты не понадобятся
и что во Франции нет арабов. Поверьте, мой генерал, на нас напало
ровно  тридцать  разбойников,  так  что  если  бы  хоть  один  из
пистолетов был заряжен, я бы многих уложил на месте. Но что я мог
сделать   один,    без   оружия,   против   тридцати   человек?".

На  третий день  нашего пребывания  в Эксе  я стоял  возле дверей
таверны,  когда  увидел  одного  из  разбойников,  лицо  которого
запомнилось  мне.  Он шел  прихрамывая  по тротуару  с мешком  за
плечом. Гебер стоял рядом. Я кивком указал ему:

-  Смотри,  смотри,  это один  из  грабителей.  Это он,  точно!..

Гебер не поверил:

- Не может быть. Он больше на солдата похож.

-  Можешь  не верить,  а  я  все же  отведу  его  в мэрию,  пусть
проверят.

Не теряя времени, я побежал за ним и окликнул:

- Эй, погоди, хочу что-то сказать.

Я схватил его за шиворот и повел в мэрию. Власти города были там,
они устроили ему перекрестный  допрос. Он отвечал, что в банде не
состоял,  но  вопреки  его  воле  ему  выделили  ничтожную  часть
награбленного.  Велели развязать  мешок  и извлекли  оттуда шесть
предметов столового серебра с  вензелем "Б", три золотых кольца и
большую виссонную шаль. Разбойника  судили в тот же день и наутро
расстреляли.

Вскоре мы узнали, что  генерал Мюрат должен проехать через город.
Я стал  ждать его на почтовой станции,  где он должен был сменить
лошадей, и когда подъехала  коляска Мюрата, я подошел и рассказал
обо всем, что с нами случилось. Мюрат дал мне сто луидоров, чтобы
мы смогли добраться до Парижа.

И в тот же день я с господами Данже, Гайоном и Гебером продолжили
наш  путь в  Париж.  Прежде доехали  до Лиона,  где переночевали,
потом  преодолели горный перевал  Тараре -  он очень высок,  но с
кавказскими  перевалами  не сравнится.  В  предместье Парижа  нас
остановили,   потребовали  документы.   Мои  путники   все  имели
удостоверения личности, а я - нет.

Пришлось мне объяснить:

-  Я еду  на  службу к  генералу Бонапарту.  Скажите, что  это за
бумаги, и я возьму у него.

Немного  погодя, мы  были уже  в городе,  и я, не  теряя времени,
пошел на улицу Шантерен,  где остановился Бонапарт. Как только он
узнал  о моем приезде,  тотчас же  вызвал меня. Я  предстал перед
ним. Он громко расхохотался:

-  Рустам, тебе  и  в самом  деле встретились  французские арабы?

Я сказал:

- Конечно.  А вы говорили - у вас  такого не бывает. Мне кажется,
бедуины есть во всех странах.

Он успокоил меня:

-  Погоди  немного,  я  со  всеми ними  расправлюсь.  Во  Франции
разбойников не должно остаться.

Признаться, я не поверил:

- Мне кажется, это не так-то легко сделать. А потом он представил
меня  своей супруге, руку  которой, как  это принято в  Египте, я
поцеловал. Я  очень понравился мадам, и она  в тот же вечер взяла
меня в своей карете  в итальянскую оперу, распорядилась, чтоб для
меня приготовили  у них в доме  уютную комнату, мягкую постель. А
когда однажды я четыре дня лежал 'больной с высокой температурой,
она каждый  день приходила к мою  комнату, спрашивала, как я себя
чувствую и  уговаривала потеплее укрываться. А  о другом мамлюке,
проехавшем со мной, она и не вспоминала. И только после того, как
я  выздоровел,  для нас  обоих  заказали  новую нарядную  одежду.

Однажды весь  дом переполошился, и почему-то  все начали плакать.

Я  пошел  в  салон.  Мадам Бонапарт  в  окружении  слуг лежала  в
полуобморочном состоянии в кресле.

-  Что случилось?  -  спросил я,  - почему  все  так встревожены?

- Генерал  и мосье  Дюрок поехали за  город прогуляться и  на них
напали разбойники.

Я  почувствовал  себя страшно  оскорбленным  и  даже как  ребенок
заплакал  от  обиды. Но  через  несколько  часов генерал  галопом
въехал во  двор, и мы все  успокоились. Я был в  тот момент самым
счастливым человеком на  свете. Оказалось, никаких разбойников не
было,  генерал  поехал  разогнать  Директорию,  которая  созывала
заседания в  Оранжерее Сен-Клу.  С отрядом гренадеров  он вошел в
зал заседаний  и всех  разогнал по домам.  Кто-то пытался нанести
Бонапарту  удар кинжалом,  но двое гренадеров  предупредили удар.
Мадам Бонапарт подарила  спасителям своего мужа по бриллиантовому
кольцу и даровала им офицерский чин.

Особняк на улице Шантерер был мал, и через месяц мы перебралось в
Люксембургский  дворец,   где  Бонапарт   принял  титул  Консула.

В то  время генерал Мюрат ухаживал  за сестрой Бонапарта и спустя
какое-то время  они поженились[15].  Бывало, Мюрат зазывал меня к
себе, показывал на жену и спрашивал:

- Хороша, правда, Рустам?

Что правда, то правда,  сестра Бонапарта была очень красива, а ко
мне была очень добра  и любезна, однажды даже подарила мне кольцо
на память...

Мосье Эжен тогда был  еще. младшим лейтенантом только создаваемых
гвардейских  войск Наполеона,  а  мосье Барбанегр  - полковником.
Генерал ежедневно в коляске  с четырьмя лошадьми гулял по Большим
бульварам, а я на  самом лучшем скакуне сопровождал его. Однажды,
когда мы собирались на прогулку, Лавиньи сел на моего коня, а мне
дал  другого, которого  я  видел впервые.  Наполеон это  заметил,
остановил карету и спросил:

-  В чем  дело, Рустам,  почему ты  не на выбранной  мной кобыле?

Я был вынужден признаться:

- Мой генерал, ее взял господин Лавиньи.

Лавиньи возглавлял кортеж.

Генерал  хорошенько  отчитал  интенданта,  гарцевавшего на  моем
коне:[16]

- Если еще раз увижу подобное - уволю.

Лавиньи  молча  вручил  мне   поводья,  и  я  вскочил  на  своего
чистокровного рысака.  Во всем  Париже такого нельзя  было найти.

Через  месяц начали  готовить для  Консула дворец  Тюильри. Когда
меблировка  была  закончена,  Бонапарт  в сопровождении  свиты  с
большой  помпой въехал  в свою  новую резиденцию. Я,  как всегда,
гарцевал  верхом рядом  с его  каретой. Он торжественно  вошел во
дворец и с этого дня стал носить титул Консула.

Однажды господин  Лавиньи и  я отправились на  верховую прогулку,
подо мной  была норовистая  кобыла. Едва мы  проехали Королевский
мост и уже собрались войти в Булонский лес, как кобыла моя начала
артачиться.  Я  резко  всадил  ей  шпоры в  бока,  она  поскакала
галопом.  Как назло,  улица была  плохо вымощена, и  кобыла стала
спотыкаться  (помню,  и день  был  очень жаркий).  Я так  натянул
поводья, что они разорвались на куски, но сохранить равновесие не
смог.  Кобыла моя  грохнулась наземь,  а меня отбросило  шагов на
пятнадцать. Голова  и зад лошади были  разбиты, отовсюду сочилась
кровь.  Только  через  месяц  бедняжку  еле  на  ноги  поставили.

Мое состояние было не  лучше, я хотел встать, но не смог, ноги не
слушались меня.  На мне  были широкие шаровары  мамлюка, под ними
узкое французское  трико, твердые  сапоги с высоким  голенищем, и
все  это  было  изодрано  в  клочья. Колено  было  разбито  очень
глубоко, в  рану забилась земля. Лавиньи  и тут же подоспевшие на
помощь  прохожие перенесли  меня,  почти потерявшего  сознание, в
Тюильри. Хирург мосье Сюё[17] раз пять промывал мне рану, наложил
на колено  шины и  накрепко перевязал, Я оставался  с шинами дней
двадцать.

Консул вновь рассердился на Лавиньи за то, что дал мне норовистую
кобылу. Случай этот очень подействовал на Консула, он каждый день
посылал   ко   мне  врача,   чтобы   узнать   о  моем   здоровье.

Рана  моя еще  не  зажила, когда  стали поговаривать  о  том, что
Консул готовится к походу [18]. Как только я узнал об этом, решил
встать, хотя врач не позволял ходить. Однажды вечером после ужина
я подстроил в салоне случайную встречу с Консулом. Увидев меня на
ногах, он очень обрадовался:

- Рустам, ну-ка расскажи, как ты упал с лошади.

- Это  не по  моей вине произошло, мой  генерал. Видимо, арабские
кони лучше французских.

Он переменил тему:

-  Как  бы то  ни  было,  тебе рано  вставать, натрудишь  колено.

Я стал  уверять его, что ничего  у меня не болит,  рана зажила, и
добавил:

- Мой генерал, я  слышал, вы готовитесь к походу. Надеюсь, и меня
тоже возьмете с собой.

-  Нет,  нет,  милый, это  невозможно.  В  походе нужны  здоровые
колени, чтобы на коня садиться.

Я не отступил:

-  А   у  меня   ничего  не  болит,   захочу  и  на   коня  сяду.

- Ну-ка пройдись, посмотрю, не хромаешь ли ты.

Как  я ни старался  ходить прямо,  не смог, колено  очень болело.

Генерал утешил меня:

-  Не  думай, я  быстро  вернусь.  А пока  жена  моя будет  здесь
заботиться о  тебе и  проследит, чтобы ты  ни в чем  не нуждался.

Понятно, что настроение у  меня упало, мне было обидно оставаться
в  Париже,  хотелось  принять  участие в  итальянском  походе.  А
Жозефина,  в  это время  находившаяся  рядом  с мужем,  заметила:

-  Рустам,  разве  ты   недоволен,  что  мы  вместе  будем  ждать
возвращения  Наполеона?  Вот  увидишь,  как я  буду  заботлива  и
внимательна к тебе.

Я  попрощался  с Консулом  и,  пройдя  к себе  в комнату,  горько
заплакал от  того, что болен и остаюсь в  Париже, в городе, где у
меня  нет. ни  одного  родного человека,  даже просто  знакомого.

Мадемуазель   Ортанс,  дочь   Жозефины,  часто   приглашала  меня
позировать ей. Но у  меня все еще. были сильные боли, и когда она
долго писала  мой портрет[19],  глаза мои слипались от усталости.
Мадемуазель говорила:

- Рустам,  не спите. Хотите,  я буду петь для  вас красивые арии?

Однажды   она   подарила   мне   разрисованную  ею   папиросницу.

Пока я  болел, за мной ухаживали  мадам Гуде[20] и  ее супруг. По
вечерам иногда появлялась также их дочь и была так внимательна ко
мне, что я решил по выздоровлении жениться на ней. Правда, девица
была не молода и  не состоятельна, но, осчастливив ее, я надеялся
тем самым отблагодарить их за заботу.

Многие  дворцовые  служащие, узнав  о  моем намерении,  говорили:

-   Консул   не  даст   согласия   на   этот  неудачный   брак...

После битвы при Маренго Бонапарт вернулся в Париж[21]... Войдя во
дворец,  он сразу  же  справился обо  мне, спросил,  полностью ли
зажило колено.  Я уже готовился приступить  к своим обязанностям,
верхом  сопровождать его  в  кортеже, но  дворцовый маршал  Дюрок
неожиданно  запретил мне  это. Я  так огорчился, что  обратился к
самому Консулу. Он решительно сказал:

-  Ни на  кого не  обращай внимания,  как решил, так  и поступай.

После  этого во время  парадов я  всегда был рядом  с Наполеоном.

Для таких выездов у меня был арабский жеребец с расшитым золотыми
нитками  турецким седлом, а  во время  обычной службы я  ездил на
французском  коне, гусарское  седло  которого также  было расшито
золотыми нитками.  И одежда у меня была  на все случаи. Правда, я
всегда  носил  одежду мамлюка,  но  во время  торжеств я  надевал
обшитый  золотыми нитями  бархатный или  кашемировый мундир,  а в
повседневной службе носил синюю  суконную форму, но тоже прошитую
золотом.

Однажды  за завтраком  я спросил  у Консула,  разрешит ли  он мне
жениться.

-  Не слишком  ли ты  молод для  этого? А  невеста кто  - молода,
богата?

Я не знал, что и ответить:

- Нет, не молода и не богата, но из нее выйдет хорошая хозяйка. Я
очень люблю ее.

Мне показалось, что Консулу  уже докладывали о моем намерении. Он
не дал согласия.

-  Нет,  нет, я  это  не  одобряю. Ты  слишком  молод, а  невеста
небогата и  не молода. Ей двадцать  четыре года. Одним словом, вы
не удачная пара.

Он хоть и отказал, но я почувствовал, что это он сделал, заботясь
о  моем  будущем.  Я  вынужден  был  сказать  родителям  девушки:

-  Консул  против  нашей  женитьбы.  Заставить  его  я  не  могу.

Когда девушке  сообщили эту  весть, она очень  огорчилась, хотя я
всячески старался утешить ее. Через год она вышла замуж за одного
американца,  которому я  очень  помог и  даже устроил  на службу.

Мы на три месяца выехали на летний отдых в Мальмезон, хотя первый
Консул  хотел,  чтоб я  жил  в  Версале у  господина  Бутэ[22]  и
научился  пользоваться  охотничьим  ружьем.  Поскольку  Мальмезон
находится  не так  далеко  от Версаля,  я решил  не  переезжать в
Версаль:

-  Если я  поеду,  кто будет  охранять ваш  ночной покой?  Я могу
ездить к  господину Бутэ  рано утром, с  шести и до  шести вечера
учиться   стрельбе   и  затем   возвращаться   на  свою   службу.

Консул согласился:

- Пожалуй, ты прав.

Два  месяца  я все  ездил  взад-вперед  по этой  дороге, пока  не
научился  всем   тайнам  охотничьего   искусства.  По  завершении
господин Бутэ написал гофмаршалу,  что мне можно доверять зарядку
ружей  и пистолетов  Бонапарта. Я  отнес письмо гофмаршалу,  и он
показал его Первому Консулу,  который остался этим очень доволен,
А  до  этого  господин  Леребур [23] подробно  ознакомил  меня  с
устройством бинокля, способами его  чистки, так что я каждый день
чистил бинокли Бонапарта и  заряжал его оружие. На охоте я верхом
на лошади тут же в седле перезаряжал карабины Бонапарта. Наполеон
всегда хвалил мою ловкость и собранность.

Через некоторое время Первый  Консул перебрался во дворец Сен-Клу
и стал  именоваться императором  Франции, что было  очень крупным
событием.

-----------------------------------------------------------------
                            ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Дата пропущена.

[2] Он сел на судно в Булаке (подл.).

[3]  Фишер, дворцовый  смотритель,  во время  битвы при  Ландшуте
(1809) потерял  рассудок. Его  перевезли во Францию,  поместили в
психиатрическую лечебницу.  Император надеялся, что он поправится
и четыре года постоянно выплачивал ему жалованье - 12000 франков,
после чего отправил на пенсию, учредив 6000 франков (см. Фредерик
Массон, "Наполеон наедине с собой") (изд.).

[4]  П. Амеде  Эмилиен-Проб  Жобер (1779-1847)  - востоковед,  во
время  египетского   похода  был  первым  секретарем-переводчиком
Бонапарта, с 1830 г. - Института (изд.).

[5]  Специально  назначили  человека,  чтобы он  увел  лошадей  в
Александрию (подл.).

[6]  Бонапарт вывез  Али  из Египта  и подарил  Жозефине.  Он был
некрасивым, злым и опасным мамлюком. Под конец его послали лакеем
в Фонтенбло.  Император заменил его Луи-Этьен  Дени, рожденного в
Версале,  но  которого  тоже  стали  звать  Апи.  Он  сопровождал
Бонапарта на  остров Эльбу  и даже на  Св. Елену (См.  Фр. Массон
"Наполеон наедине с собой"). (Издат.).

[7] Он  на другой лодке  подплыл к военному кораблю.  Я был очень
озабочен, мне ведь было  всего семнадцать с половиной лет (подл.)

[8]  На корабле  Бонапарта держали  двух коз, чтобы  готовить для
него кофе с молоком.  Мосье Фишер все время пил молоко из большой
глиняной миски, что очень  возмущало меня, но Бонапарт успокаивал
меня, более того, он даже настаивал, чтоб за завтраком я тоже пил
кофе с молоком.

По дороге  на Корсику,  в краю берберов,  началась буря. Бонапарт
весело  ужинал  с  Лавалеттом и  другими.  Когда  во время  качки
Лавалетт свалился со стула,  он очень смеялся: "И почему только у
тебя  такие короткие  ноги!".  Однажды Бонапарт  читал при  свете
лампы, прикрытой бумагой. Вдруг лампа вспыхнула. Он взял и бросил
лампу в море (подл.).

[9]  Жерар-Кристоф-Мишель Дюрок  (1772-1813) -  будущий имперский
дрорцовый  маршал,  в  указанное  время командир  артиллерийского
батальона, военный советник Бонапарта (издат.).

[10]  Его  клинок  был   тверд,  как  камень,  и  остер  (подл.).

[11]  В  моем  экипаже  находились  дворецкий  Гебер  и  Данже  -
кухмейстер (подл.).

[12] Они ехали в своем экипаже (подл.).

[13] Они, по-видимому, переезжали (подл.).

[14] Это были повара Наполеона. Первый, едва спасшийся от смерти,
подал  в отставку  и  был назначен  смотрителем продовольственных
складов в Фонтенбло (см.  Фр. Массон "Наполеон наедине с собой").
(Издат.).

[15] Каролин и Полин  находились в пансионе мадам Кампан. Ортанс,
дочь Жозефины, вышла замуж за Луи (подл.).

[16]  Он  так  поступал  из  зависти.  В  Париже  кто-то  в  моем
присутствии назвал Лавиньи "рабом".  Он сорвал зло на мне: "А где
был твой кинжал?". Потом,  немного подумав, добавил: "Или хотя бы
палица. Раб - это ты. Разве я не похож на бея или пашу?" (подл.).

[17]  Сюё  был главным  врачом  находящейся  в Гро-Кайю  больницы
гвардейских войск (издат.).

[18] Он направился в Италию в Маренго (подл.).

[19] Портрет, сделанный по  заказу мадам Кампан, находился у нее.
(см.   книгу  "Переписка   мадам  Кампан  и   Ортанс")  (издат.).

[20] Она служила в военной лечебнице (подл.).

[21] Дата пропущена (переводчик).

[22] Бутэ был директором оружейной мастерской в Версале (издат.).

[23] Жан-Ноэль Леребур (1762-1840) - был оптиком, а с 1824 года -
членом Дальномерного управления (издат.).

-----------------------------------------------------------------


                            ГЛАВА III

 Мне не  выдают жалованья, и я вынужден продать свой кашемировый
 шейный  платок.  Узнав об  этом, Наполеон  страшно гневается  и
 велит  систематически   выплачивать  мне  жалованье.  Вскоре  я
 удостаиваюсь  звания  оруженосца.  Бертье отказывается  вернуть
 мне  мою  саблю,  император  дарит  мне другую.  Он  предлагает
 послать  мой портрет моей  матери, обещая привезти ее  в Париж.
 Военные  походы.  Наполеон  дает  мне разрешение  на  женитьбу.
 Битва   при  Аустерлице.  Бракосочетание   вице-короля  Италии.
 Бонапарт  подписывает  мой брачный  контракт  и оплачивает  все
 расходы.  Его коронация  в Милане.  Я требую причитающееся  мне
 жалованье  мамлюка  и  прошу  об  отставке.  Очередной  подарок