Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
есть, говорят, поп!
- А что им поп? Пускай исповедуется либо милосердному богу, либо
земле-матери, либо Черному морю да Днепру-батюшке, либо просто старому
человеку.
- Трахнем над вами из пушек, сыграем в трубы, а бормотать лишнего не
дадим никому!
- Да не мели ты глупостей, вон уже сам пан гетман!
- Где? Это же простой казак!
- Перед мертвыми все простые...
Я склонял голову, знай склонял голову свою тяжелую:
Буде й нашим лихо, як зозуля кувала;
Що вона кувала, промiж святих чувала;
Що вона кувала, тому й бути-стати.
Як стануть бiси правих i неправих Сднати,
Душi забирати, у пекло докупи складати.
Ох, не дадим наших павших в пекло, а будем искать для них казацкий рай:
и день, и неделю, и целые годы, а будем искать.
Однако наутро следующего дня панство, то ли отчаявшись вконец, то ли
поощренное нашим спокойствием, двинулось из-за своих шанцев, ударило из всех
пушек пулями огнистыми, а с неба, словно бы на подмогу шляхте, загремела
гроза и ливень обрушился такой, что замочил и порох, и фитили, уже не слышно
было ни единого выстрела, лишь громы били над нами да молнии сыпали огнем,
нам же пришлось загонять панов в их убежища саблями и пиками, и была это
нелегкая работа, хотя и славная для казачества.
Никого там не было, кроме живых и мертвых, и доблесть людская говорила
во весь голос, и даже сама история бессильно заламывала руки перед этими
рыцарями, но снова появляется человек, который пишет, что Потоцкий не побил
Хмельницкого под Желтыми Водами только потому, что хлынул страшный ливень,
мушкеты и пушки умолкли и не стреляли, шум дождя глушил команды, и казаки,
воспользовавшись этим, учинили резню. Так, будто дождь мочил только
шляхетский порох, а к казацкому не проникал! Да и что там порох, что там
мушкеты и пушки для желторотого Потоцкого? Шел он, чтобы подавить бунт
Хмельницкого, и не мечом, не оружием, а кнутами! Теперь и ливень не помешал
бы ему увидеть, что это был не тот Хмельницкий - обездоленный, оскорбленный,
бегущий на Сечь. Это был уже - гетман, мститель кривды не только
собственной, но и всего народа своего. Гей, панове историографы, летописцы,
лукавые свидетели, ненадежные души, неискренние умы! Это не Хмельницкий
бился под Желтыми Водами, а сама Доля народа украинского. Что же это были за
люди до сих пор? Горемыки, перекати-поле, бездомность и бесприютность
извечная, ибо с одной стороны их всегда подстерегала орда, а с другой -
шляхта. Но вот они объединились для великого и стали народом в один день, в
одну ночь, в один миг истории. Не в королевских щуплых реестриках, не в
молитве и слезах, даже не в песнях своих привольных рождалась нация, а в ту
незабываемую ночь на Желтых Водах, когда молнии рассекали небо, стоны
заглушали громы небесные, а воды, смешиваясь с кровью, становились самой
кровью. Это не был какой-то определенный час, а только неуловимая грань
между прошлым и будущим, что-то пронеслось над нами, будто вздох или пение
вечности, и тогда мы почувствовали, кто мы и для чего живем на свете, а я
почувствовал себя Богданом. Я, Богдан. Восстать могут заговорщики, начать
освободительную войну способен только народ. Люди соединяются в народ для
бессмертия, потом снова расходятся каждый по своим очагам, чтобы жить и
умирать. Но бессмертным не станешь без тяжелых потерь, жертв, кладбищ на
своей же земле. Но это - кладбища истории. Посмотрели бы на них все те
лукавые летописцы оком если и не благосклонным, то хотя бы непредубежденным.
Народ поднимается порой за одну ночь, в одной битве, а судят, говорят о нем
целые века! Да что там! Жаль говорить!
Кровавая суббота на Желтых Водах стала как бы отмщением за мой
Субботов, хотя об этом я не думал тогда. Только один день и одна ночь
понадобились, чтобы родился целый народ и его муж державный. Я, Богдан.
В воскресенье утром мы уже знали, что победили. От грозы остались разве
лишь рвы, пропаханные дождевыми потоками, да полегшие травы, а небо смеялось
солнцем и бездонной голубизной, казаки радовались, гремели из самопалов,
пели песни, играли на кобзах, катались колесом и резвились кто как мог.
В шляхетском лагере все словно бы вымерло. Не видно было даже пса,
прислоняясь к которому Шемберк по ночам грел свои подагрические ноги. Потом
тоненьким голосом заиграл горн и на шанец передний вышло трое жолнеров с
шапками, поднятыми высоко на копьях, - знак для переговоров. Я велел
пропустить жолнеров и провести их в мой шатер, тем временем собрав к себе
полковников. Жолнеры пришли, с достоинством поклонившись мне и полковникам,
сказали, что просят выслушать их от имени их региментарей. Все трое были
воины, видно испытанные, не раз раненные, у кого не было ни позади, ни
впереди ничего, кроме битв и перепалок, ждала их только смерть почетная - к
таким людям следует относиться с почтением, а потому я, не желая причинять
им обиды, сказал:
- Ценим ваше благородство, доблестные воины, однако переговоры можем
вести либо с самими региментарями либо с вельможным панством, которым, знаю,
переполнен весь ваш лагерь. А чтобы панство слишком не пугалось, мы пошлем
взамен двух своих славных старшин - так и попробуем прийти к согласию,
вместо того чтобы продолжать кровопролитие. Теперь вы сами видите, что мы
легко могли бы не оставить и следа от вас, не дав вырваться ни единой живой
душе, но мы не хотим этого делать - мы же не убийцы, а рыцари и умеем
достойным образом ценить своего врага. Вы опытные воины, значит, заметили,
что обоз мой уже переправился на эту сторону и поставлен вокруг вашего
лагеря - теперь оттуда и муха не вылетит. Да еще и орда под рукой, хотя до
сих пор я не пускал ее в дело, не имея в том надобности.
Жолнеры поклонились и пошли в свой лагерь. Потоцкий и слушать не хотел
о переговорах, он и жолнеров этих присылал не просить, а требовать дать ему
свободную дорогу к отступлению, но искусный Шемберк хорошо понимал, что
теперь уже нужно забыть о гоноре, и сам взялся за переговоры. Снова прислал
незнатного ротмистра с двумя гусарами, но я не стал их принимать, отправив к
Кривоносу, своему начальнику всех разведчиков и вестунов. Кривонос поразил
посланцев кармазинами, богатым шатром, гигантскими коврами, драгоценным
убранством, юркими слугами-пахолками, которые бегали, как шальные, то и знай
выкрикивая: "Как велено, пан старшой!" Для непосвященных непонятно было, кто
здесь настоящий гетман - тот ли Хмельницкий, что в убогом шатре и простой
одежде, или тот раззолоченный прямоплечий Кривонос, с огнистыми глазами.
- Выходит так, - резким своим голосом прокричал, обращаясь к посланцам,
пан Максим, - мы вам стриженое, а вы нам - паленое! Сколько же будем
канителиться с вашими региментарями? Вот вам срок до полудня - и дело с
концом! Пускай присылают двух вельможных заложников, как сказано было нашим
гетманом, а к вам я могу и сам пойти, взяв своего сотника Крысу!
И указал на Крысу, одетого в еще более роскошные атласы, чем кармазины
пана Кривоноса. Мои побратимы долго приглядывались к шляхте, чтобы знать,
как лучше и быстрее можно проникнуть в ее сердца.
Я не хотел пускать Кривоноса к Потоцкому. Попросил Самийла, чтобы тот
позвал его ко мне. Усадил обоих возле себя за стол, обнял Максима за
костистое плечо.
- Был моими глазами, Максим. Хочешь, чтобы я ослеп без тебя?
- Посмотри, что ждет нас впереди, гетман! - засмеялся Кривонос. - Уж
коли я доберусь до панства, то что-нибудь там да высмотрю...
- А что нам высматривать у них? И так видно, что смяли бы мы их в одной
горсти. Но не будем кровожадными. Дал я слово - и сдержу его. Тебя же не
хотел туда посылать. Не верю шляхте. Сколько раз уже она нарушала свое
слово.
- Мое дело пойти, а твое - сохранить мне жизнь, гетман, - жестко
промолвил Кривонос. - Не убережешь мою, значит, и ничью не уберег бы, а
жизнь каждому дорога.
- Да, каждому дорога. А для гетмана и жизнь ценится по-разному. Негоже
так молвить, но приходится: я слишком тебя ценю, чтобы мог рисковать твоей
головой.
- А может, я ищу смерть? - засмеялся Кривонос.
Он уже говорил мне об этом во время морских походов. Вслепую бросался
всегда в самые когти смертельной битвы, но выходил невредимым. В самом деле,
было за человеком что-то страшное, если он ни во что не ставил собственную
жизнь, но разве об этом расспросишь? У казаков о прошлом не спрашивали
ничего и никогда. Хочет - сам расскажет. Не хочет - все порастет травой,
значение имеет только рыцарство, упорство и честность перед товариществом,
перед богом и землей родной.
- Стоит ли смерть искать? Она сама нас найдет, - сказал я, лишь бы
что-нибудь сказать, потому как и сам не верил этим словам.
- А еще: на ком шляхта увидит такие кармазины, как не на мне? -
отвлекая меня от мрачных мыслей, воскликнул Максим. - Привыкли, что казак
круглый да голый, словно линь, а вот я угловатый да костистый, как расстегну
жупан на своих мослах, будто хоругвь, а пан лишь взглянет на меня - и уже
душа в пятках!
- Говоришь, будто в колокола звонишь, а все же прошу тебя, Максим, будь
осторожным.
- Слово, гетман!
Мы обнялись, поцеловались, на том и конец разговору. Когда Самийло,
проводив Кривоноса, возвратился в шатер, я прикрикнул на него:
- Почему молчал?
- А что я должен был говорить?
- Помог бы мне убедить.
- Нужно было звать отца Федора для уговоров. А я - только записываю
все.
- Что твои атраменты, когда смерть пишет кровью!
- Иногда атраменты прочнее и самой крови, гетман.
Под вечер мы обменялись заложниками. На узеньком промежутке между двумя
шанцами сошлись две живописные группы воинов - с нашей стороны Кривонос и
Крыса с несколькими подпомощниками и вестовыми, с шляхетской - судья
войсковой Стефан Чарнецкий и полковник Сапега, из рода литовских магнатов.
Сапега, кажется, и по-польски не умел как следует разговаривать, поэтому
нужно было с ним общаться по-латыни, зато пан Чарнецкий, имея маетности на
Черниговщине, знал и украинский, хотя морщился от нашей речи, как от диких
кислиц.
Но я не очень-то и обременял высокородное панство своей речью и своими
требованиями: велел пригласить их в шатер, где уже был приготовлен стол с
хорошими напитками и закусками, хотя и не пышными, зато сытными, так что
даже унылый Чарнецкий не удержался:
- Богато живешь, пане Хмельницкий!
- Живем - как воюем, - ответил я.
Сапега молча бегал глазами по неказистой обстановке моего шатра, по
простому столу, строганым деревянным скамьям, простой посуде, потом
посмотрел на меня, но не зацепился оком ни на чем: не было на мне ни дорогой
одежды, ни драгоценного оружия, - простой казак и никакой не гетман. Да я же
понимал, что гетманом паны не назовут меня, даже если я буду весь в золоте,
потому нарочно дразнил их своей будничностью. Чарнецкий снова не удержался
от шпильки:
- Обычай ваш вроде бы воспрещает в походе употреблять крепкие напитки?
- Не вроде, пане Чарнецкий, а под угрозой казни: что в горло вольешь -
горлом и поплатишься!
- Так как же это? - указал он на столы с графинами и сулеями.
- А это уже не наше.
- Чье же?
- Панское, прошу пана полковника. Когда шляхетский обоз переехал к нам,
тогда и привез все панское добро. Огневого припаса там малость, а уж питья
всякого - хоть залейся!
- Это здрайцы! - взвизгнул Чарнецкий.
Я засмеялся.
- Гей, пане Чарнецкий, оставь свой гнев! Это учтивые люди, если
заблаговременно позаботились, чтобы не драло у тебя в горле, когда окажешься
у меня в гостях.
- Какие мы гости? Мы - заложники милитарные! - крикнул Чарнецкий.
- В моем шатре - гости. Так что прошу к столу, панове, да выпьем за
здоровье его мосци короля Речи Посполитой Владислава, который всегда был
благосклонен к казакам и под хоругвью которого мы выступаем.
- Пусть бы пан Хмельницкий не трогал королевских хоругвей, - подал
голос Сапега.
- Так панство выпьет за здоровье его величества короля? - спросил я.
Пришлось пить, глотая обиду и гнев. Тогда я выпил за здоровье
Чарнецкого и Сапеги, за каждого в отдельности. Когда же Чарнецкий,
удивленный тем, почему я не веду речи о том, что их более всего тревожит,
попытался начать переговоры, я перевел на свое, пригласив их выпить за
здоровье канцлера Оссолинского, мужа мудрого и справедливого. Чарнецкий даже
рот разинул, чтобы бросить какие-то презрительные слова по адресу
ненавистного шляхте Оссолинского, но вовремя вспомнил, что здесь сидит
магнат литовский, и молча опрокинул чарку, еще и добавил:
- Маловаты чарки у пана, запорожцы же из целых коряков пьют.
- А это потому, что мы сегодня должны пить за многих знатных людей, -
объяснил я, - может, еще и до самого папы римского допьемся.
- Пан, вы же схизмат!
- Ну и что? Разве достоинства зависят от веры? Я привык ценить их даже
у врагов. Так же как за волю народа своего бьюсь под королевскими хоругвями.
- Пусть бы пан не трогал этих хоругвей!
- Почему же? Мне мало еще и тех, которые имею. Теперь хочу, чтобы
панове региментари отдали мне все королевские хоругви.
- Никогда! - топнул ногой Чарнецкий. - До скончания века пан того не
получит!
- Тогда панству тоже придется здесь сидеть до скончания века, -
спокойно сказал я. - Так что, выпьем, чтоб дома не журились?
- Какие же еще условия ставит нам пан? - сгорал от нетерпения
Чарнецкий.
- Еще не слышал ваших.
- Мы требуем от всего вашего своевольства да гультяйства расступиться,
чтобы мы спокойно возвратились в Крылов!
- А теперь хватит, пане добродей, пусть панство забудет о требованиях и
домогательствах. Теперь все изменилось. Казаки вон смеются: "Скачи, враже,
как Хмель скажет". Вот давайте лучше выпьем, да пусть панство отдохнет, а
завтра я уже и скажу все, что надо.
- Разве пан уже не сказал про хоругви? - удивился Сапега.
- Хоругви - это лишь признак вашего поражения.
- Унижения! - крикнул Чарнецкий.
- Браво, пане полковник! Слово найдено. В самом деле: поражения и
унижения. Разве я заставлял панство так упорно идти к своему поражению и
унижению? А уж коли пришли и дошли, то надо дать убедительное
доказательство. И самые неопровержимые доказательства - мертвые воины. Но я
не хочу проливать кровь. Воины всегда невинны, а их вынуждают расплачиваться
за чужие грехи. Не хочу такой платы.
- Чего же пан хочет? - спросил Чарнецкий.
- Отчасти сказал, остальное - скажу завтра, а теперь пусть панство
отдохнет.
- Мы не смежим век, - медленно промолвил Сапега.
- Сожалею, но ничем не смогу помочь. Если уж говорить по совести, то
казаки и избрали меня гетманом, чтобы сгонял сон с панских век. Спокойной
ночи панству!..
На рассвете в лагере поднялась дикая суматоха, стучали копытами кони,
раздавались выстрелы, крики, свист так, будто налетела орда. Я лежал на
попонах, но не спал, лишь дремал. Однако все равно немало встревожился и
позвал своих есаулов, но, не дозвавшись, злой как черт, схватив лук, выбежал
из шатра. И грудь в грудь столкнулся с Кривоносом, которого за полы
придерживали Демко и Иванец, видимо не пуская к гетману.
- Максим? - не поверил я собственным глазам. - Откуда ты взялся?
- Да вижу, что не спишь, гетман, а мы с Крысой тоже не спали. Такая
тоска охватила нас! Слонялись из стороны в сторону по панскому лагерю, а
потом я и говорю: давай, говорю, пане Крыса, пойдем проведаем нашего пана
гетмана, а то он тревожится вельми. Ну, вот взяли там с собою кое-кого и,
пока шляхта спохватилась, мы уже и здесь...
- Кого же ты привел?
- Драгунов триста или сколько их там было.
- Мог, вижу, и весь лагерь панский заодно перекапустить?
- Ты же не велел. Не мог я нарушать гетманское слово.
- Так уж ты и придерживаешься моего слова?
- А разве нет! А этих привел, потому что все наши. Как сказано: natione
Roxolani, religione Graeci, habitu Germani*.
______________
* Народа русского, веры греческой, а по одежде - немцы (лат.).
Кто же был этот загадочный человек - Кривонос? Одни называли его моим
земляком, казаком с Ольшаны, который с малых лет воспитывался во всех родах
морской службы, был на труднейших местах Геллеспонта и Средиземного моря,
знаком с океаном и всякими врагами. Другие считают его выходцем из
острожских шляхтичей, а за какое-то, мол, преступление подвергнут был
инфамии - лишению чести, скрывался то среди купцов, то среди казаков. А еще
у других - простой кузнец из подданных пана Немирича, задушевного друга
Адама Киселя, а кто-то выдумал, будто Кривонос вовсе не наш человек, а
шотландский полковник Макс Кемпбелл, привезенный двадцать лет назад паном
Степаном Немиричем с войны в Европе. Немирич, мол, познакомил этого
Кемпбелла с украинской шляхтянкой Ганной Вовк, на которой тот и женился,
прижив с нею сыновей - Юрия и Романа и дочь. Панна Вовк получила в
Заславльском повете три села - Пузырьки, Федоровку и Рублянку, а поскольку
там было еще село Перебейносы, то пан Кемпбелл стал называться от названия
этого села Перебейносом, или Кривоносом: нос у него и вправду был выдающийся
и изрядно искривленный, как стропило на хате. Чего только не выдумают о
человеке, когда он сильно досадит кому-нибудь! Да пусть ломают головы ученые
мужи, а нам с Максимом было не до ученостей в те времена, хотя и могли,
когда нужно было, заговорить по-латыни и перед панством и перед своим
казачеством.
- Считай, что сам собрал себе полк, - сказал я Кривоносу. - Бери свою
сотню вестунов и этих несколько сот и будешь полковником переднего нашего
полка, ведь мы должны еще идти на коронных гетманов.
- А этот чирей на ровном месте? - указал Кривонос на шляхетский лагерь.
- Как вскочил, так и исчезнет. Позовем вот панов заложников да и
выставим им наши условия. Вчера я сказал им только про королевские хоругви.
- Да мы там малость прихватили, - улыбнулся Кривонос.
- А нам пусть отдадут все. Да и не просто кинут, а поднесут с
почестями. А еще пусть отдадут всю армату и сложат оружие, а потом пусть
пешими идут себе восвояси.
- Вот это так! - восторженно воскликнул Кривонос. - Это лучше, чем
изрубить панство в капусту! Унизить их, как унижали они нас целые века!
Пусть увидят, где быдло, а где рыцари! Быдло панское, мухоплюи, бабники!
Я прервал этот неисчерпаемый поток, мигнув Кривоносу, что уже
приближаются панове заложники.
- А, ясновельможные словоловы! - по-своему приветствовал их Максим, но
они вряд ли и услышали его обращение, так обескуражило их появление здесь
Кривоноса.
- Пан? - спросил Чарнецкий, словно бы не веря собственным глазам.
- Да уж не дух святой! - ответил Кривонос.
- Но почему пан тут?
- Почему вы здесь, когда я здесь? - засмеялся Максим. - Пан гетман все
скажет пышному панству. И я бы сказал, да негоже при гетмане. Челом!
Он поклонился, чтобы идти, но я задержал его и велел есаулам звать всех
полковников для переговоров.
И вот тут неожиданно прибыл с пышной конной свитой мой союзник, друг и
брат, хранитель священного порога Крымского ханства, мурза Op-капу
Ту