щих  и  пресмыкающихся,  -  рядом  стоял
стереофонический проигрыватель,  пластинки,  компакт-диски. Джеймс  заметил,
что вся мебель  растет  прямо из пола, только  это и еще сложенный  у второй
торцовой стены  мощный яйцеклад все-таки напоминало  Джеймсу, что  он  не на
борту океанского  лайнера,  а в  брюхе у  живого  существа.  Несколько часов
полета  можно было  поспать  или  послушать радио.  "Не стесняйтесь"  - ясно
прозвучало  у него в голове, и  засветилась панель радиоприемника: идеальный
сервис  дириозавра  обеспечивал  выполнение  невысказанных   желаний.  Дужка
самонастройки поползла по панели.
     "Слава Иисусу Христу!" -  взревел динамик. Здесь,  в брюхе  дириозавра,
конечно,  начинался  западный мир, глушилки  не действовали.  Дряхлый  голос
монаха  с ватиканской радиостанции, похоже, закончившего  "русскую коллегию"
еще при прежних незаконных Романовых, проскрипел  молитву и начал  последние
известия.  Папа  Римский послал  телеграмму  соболезнования.  Однако  газета
"Оссерваторе  романо"  сообщила  о скоропостижной  болезни нового,  временно
назначенного премьера, а другая газета сообщала,  что слухам этим не следует
доверять, ибо этот Заобский не зря столько  лет  был главой самого коварного
советского ведомства, а то что по  возрасту  он даже старше покойного вождя,
так это наверняка означает всего лишь очередной коварный план Советов, новый
заговор  против  демократии,  и  болезнь  нового премьера  -  первый  шаг  в
осуществлении  этого   заговора.  Сегодня  началась  забастовка  ватиканских
монахов, в связи с чем радиопередача может быть прервана в любое... - и была
прервана.  Настройка  поползла  дальше. Советские  радиостанции все как одна
передавали Шопена,  которого  граждане СССР и  без того уже наслушались,  и,
ежели они своих вождей и дальше будут назначать по принципу "чем старше, тем
надежней", то, похоже, еще наслушаются. Израиль флегматично сообщал о погоде
в  Самарии  и о запросе, который сделал в кнессете  депутат Кармон в связи с
распространяемым  средствами   массовой   информации  мнением,  что   членам
небезызвестной Лиги защиты Дома Романовых следует воспретить въезд в Израиль
ввиду того, что именно Дом Романовых повинен в так  явлении, как погромы. По
шведскому  радио  знаменитый  ансамбль   "Аффа"  пел  что-то  сатанинское  о
депонированных  векселях.  "Голос Америки" в  очередном  "Меланже за декаду"
повторял  недавнюю передачу  о  любимых блюдах покойного вождя в те времена,
когда тот  еще питался человеческой пищей; выяснилось, что  больше  всего на
свете вождь  любил  яичницу, сырые яйца  и гоголь-моголь, так  что аппетит у
Джеймса не разгорелся, а разгорелись подозрения,  и он  стал высчитывать, на
сколько сношарь старше премьера-вождя, получалось, что только на три года, и
в отцы ему годился лишь  с очень  большой натяжкой, - хотя черт его знает, -
так  что  нехорошие подозрения  можно было притушить. Свет  в  сумке померк:
дириозавр тактично предлагал  Найплу поспать до посадки. Температура воздуха
стала  повышаться, зашуршала  влажная вентиляция,  - видимо,  дириозавр  мог
предложить и ванну, и  сауну, но разведчик принял первое предложение и решил
вздремнуть. Согласно  данной дириозавру инструкции, Найпл  должен был хорошо
проспаться  и быть завтра в полной форме. Выпускать его из сумки было можно,
но только на коротком поводке.
     Светало медленней, чем  хотелось бы. Дириозавр  летел  на  восток, где,
если  двигаться туда далеко и  очень быстро, было  уже утро. Но  лететь днем
было как-то несолидно. Еще  дважды лупили по нему из зениток, но очень вяло,
и вообще, как  указывалось, ракеты были тут не серебряные. Рампаль расслышал
вместе с Найплом у себя в брюхе переданное "Немецкой  волной" сообщение, что
Советы  приступили сегодня к испытанию своего нового секретного дириозавра -
и  обиделся. Смысла  в таком сообщении было  не  больше,  чем  в  сообщении,
скажем,   об   испытании  нового  антисоветского  верблюда.  Он,  дириозавр,
во-первых, живой,  во-вторых,  не  советский! Мелкие  людишки.  И все так же
неслужебно  всплывала  отчего-то мысль: "Где мои  дети?" Рампаль  гнал ее из
головы,  но  так  как был он сейчас ящером, то  мысль эта  уходила в задний,
крестцовый мозг и оттуда  уже  ничем  не  вышибалась.  Тем  временем  острое
аэронавигационное чутье дириозавра уже  уловило пеленг сброшенного несколько
часов назад со спутника в Телецкое озера буйка, - сбросить его было довольно
трудно, до такой  степени был  нафарширован  околоземной  космос  советскими
космонавтами, отбывающими  срока на орбитах; буек могли буквально  выхватить
из рук. Но получилось, к счастью, удачно, только рыбы много в Телецком озере
поглушилось, а уж этого хозяйственный император в будущем никак не  одобрит.
Вообще, отношение его к Америке чем дальше, тем  непонятнее. То ли  хочет он
видеть свою  жену,  то ли  нет?  Ван  Леннеп  предсказывал,  что  Катя будет
доставлена в Москву, что в скором времени она встретится с Павлом, - ну, так
смеем  ли мы,  будь  мы даже могущественнейшие из  людей и  даже дириозавры,
противиться  точно известному будущему? Дириозавр поймал левой средней лапой
зазевавшуюся ракету, пущенную откуда-то  из южных  Мугоджар,  и почесал ею в
свербящем крестце.
     Над Алтаем лежало плотное  облачное одеяло, и была глухая ночь. Рампаль
рассмотрел внизу ленточку описанной Катей  горной дороги  и,  гася скорость,
заложил  вираж.  Рампаль был  рад, что  в облака нырять  не  нужно: аймак, в
котором  томилась  проданная  в рабство  императрица,  лежал  выше  них.  От
изменения режима полета  в сумке проснулся Джеймс, и,  чтоб  не  трепыхался,
пришлось   осторожно  прижать  его  яйцекладом.  Кругами  шел  дириозавр  на
сближение  с  горой, нависшей над котловиной с  поселением  в  центре; здесь
дириозавр намеревался прочно заякориться.  Хрустя суставами, ящер  несколько
раз  протягивал длинные лапы к горе - и промахивался. Наконец, чуть ли не  с
пятого  захода,  его передняя пара лап  обхватила гору  метров  на  сто ниже
вершины, его тряхнуло  - и тут  же он включил  брюшные прожекторы. Котловина
немедленно залилась дневным  светом.  Было  видно,  как  внизу мечутся овцы,
собаки,  немногочисленные  лошади, ничего, конечно, не понимающие  -  откуда
взялся свет, заслонивший звезды и вершины скал. В разреженном  воздухе на ту
высоту,  где  завис  дириозавр,  не  долетало  ни  звука,  но  в  начавшемся
переполохе ясно прослеживалась система, - жалкие людишки внизу оборачивались
лицом  к  главной горе и  простирались ниц. Какой-то тип, видимо, старейшина
селения или даже районный шаман, стоял впереди других и повторял руками одно
и то же резкое  движение, будто кого-то призывая. Дириозавр нежно обнял гору
и стал немного ее раскачивать, не стараясь, впрочем, переломить.
     - У-у-у! -  заорал  он через  динамики на весь  Алтай.  Люди внизу явно
услышали  его вой  и стали  ползти  к горе. - У-у-у! -  Гора затрещала, ящер
средними  лапами  отгребал крупные  осколки,  чтобы  ненароком  не  засыпать
котловину. Хрясть! - Гора подалась, еще одно усилие,  и дириозавр понял, что
против собственной  воли верхние  метров сто все-таки обломил. "Не тащить же
это  с собой в  Москву", - подумал он  и попробовал прилепить гору назад, но
отчего-то это  стало  невозможно, началось  какое-то  сопротивление, трещина
расширилась, повалил  дым с  пылью, и дириозавра сильно  качнуло в  воздухе.
Тогда он, не выпуская горы  из рук, всплыл повыше и  заглянул в разлом.  Дым
повалил как из  вулкана, - только  этого не хватало,  - дириозавр направил в
разлом прожекторы,  и тут ему что-то в этом дыму померещилось. Дириозавр  на
всякий случай завопил не своим голосом:
     - Отдайте Катю-у-у! Не то разворочу-у-у!
     И  вот  из разлома  кто-то выглянул. Рампаль оказался  лицом к  лицу  с
волосатым,  исполинским,   очень   восточным   на  вид   стариком,  медленно
поднимающимся из  дыма. Росту дед был в  полдириозавра, невозможные  висячие
черные  усы  были заложены  за оттопыренные уши. В руках держал он старинный
арбалет,  словно  сработанный  по  эскизу  Леонардо  да   Винчи,  заряженный
стометровой стрелой из серебра, и принести такое оружие вреда оборотню могло
больше,   чем   все  советские   несеребряные   ракеты.  Несомненно,  старик
разбирался, когда и чем заряжать арбалет, дириозавр осторожно попятился и  в
душе  немедленно согласился на переговоры. Перед  ним был  удельный владыка,
хорошо  известный   западной  науке  Эрлик-хан.   Вот   что  означали  слова
императрицы "у черта на рогах"!
     - Кончай орать, - глухо произнес  старик на архаичном английском языке,
-  не то получишь. Они же ни слова  по-русски не  понимают, дубовая  голова,
ойротского не выучил, а туда же, Алтай  крошить... Не вздумай крышу мою вниз
бросить, по кусочкам собирать будешь!
     Дириозавр попятился  и повис на  всякий случай  прямо  над  котловиной,
чтобы отбить у Эрлик-хана охоту стрелять прежде времени.
     - Катю! Катю! Катю! - выдохнул дириозавр  три языка пламени,  от чего у
монгольского тролля побежала рыжая  соль  по усам. Старик  не обратил на это
внимания,  оперся  на край щели и перегнулся  вниз, потом  забормотал что-то
очень тихо,  явно на тюркском  языке.  Видимо,  слух  его был острей,  чем у
Рампаля, никакого ответа оборотень не расслышал, а Эрлик-хан уже переводил:
     - Не верят они,  что ты ее не съешь, а сама  не пойдет.  Поглядел бы на
себя, рожа  поганая,  сам  бы  испугался. За твою  Катю деньги  плачены,  но
сама-то  она здесь уже задаром не нужна, негожая  она, неработящая. Сам ее к
себе выманивай!
     Ну, чем  выманивать  - позаботился ван Леннеп.  Дириозавр опустился  до
предела  допустимого и  выпустил  из  живота  длинный,  гибкий,  непристойно
розовый яйцеклад, на лодочке которого в полном обалдении ловил воздух руками
Джеймс.
     -  Рома! -  услышал  он  отчаянный  женский  вопль. От  смрадной  толпы
отделилось что-то  очень грязное и бросилось к яйцекладу. Миг - и это что-то
было  вместе с воздушным потоком  всосано в ту же  лодочку, а  еще через миг
дириозавр спрятал яйцеклад в брюхо.
     -  Все?  - спросил  волосатый владыка,  беря  прицел в брюхо ящеру. Тот
вместо ответа  вознес  над головой  старика  отломленную часть  горы. Старик
бросил  арбалет  и  ловко подхватил гору снизу. - Вот  так-то лучше, обожди,
кронштейны  прилажу... Вот так. - И гора  встала на место. Эрлих-хан исчез в
недрах, даже поблагодарить  его Рампаль не мог. В качестве благодарности  он
похрустел ракетными установками в суставах, больше ничего не смог придумать.
Только и доклубилось из недр до  его чуткого  телепатического слуха: "Воздух
чище  будет..."  Рампаль погасил  брюшные  прожекторы  и медленно поплыл  на
северо-запад. Он имел инструкции ни в коем случае не торопиться.
     Джеймс  тем  временем очнулся  в  неожиданно  темной  сумке, попробовал
встать  на  ноги и  понял,  что  сейчас помещение быстро переоборудовалось в
баню. "Будьте добры, помогите императрице привести себя в порядок, - услышал
Джеймс у себя в голове, - сами понимаете,  антисанитария".  Он нащупал возле
себя ушат, мочалку, здоровенный кусок душистого мыла.  "Интересно,  какой он
это  все железой  выделяет?" - отрешенно  подумал Джеймс.  Откуда-то хлынула
вода.  На   ходу  раздеваясь,  разведчик  пошел  искать   Катю.  Все-то   он
предусмотрел,  голландец чертов. Хоть бы свет не зажегся, покуда императрица
не отмоется от первой грязи. "Не зажжется", - прозвучало у  него в голове, и
сразу последовал ответ на даже  мысленно  не  произнесенную еще фразу: "Я не
подглядываю, я, к вашему сведению, самка".
     Дириозавр медленно  плыл на  запад, догоняя  уходящую ночь.  Ничуть  не
интересуясь своими пассажирами, которые, как он знал из предсказаний, должны
быть только вовремя накормлены, не более, а в остальном им хватит друг друга
и музыкального  сопровождения,  ящер поймал  нужный стратосферный  поток  на
сравнительной  небольшой, в десять километров, высоте и  залег  в  дрейф. Не
нуждаясь в сне,  Рампаль  почему-то чувствовал, что самое время поспать. Это
оказалось  физически   невозможно,  весь   деятельный   организм  дириозавра
противостоял слабому человеческому желанию. Тогда  со скуки  Рампаль покинул
стратосферу и опустился  до смешной высоты  не более  трех километров и стал
разглядывать проплывающую под  брюхом  черную землю  Казахстана,  изрезанную
длинными лучами с военных баз.  К городам  приближаться не хотелось. Рампаль
попробовал  глянуть в небо, но  там звезд почти не было, одни  искусственные
спутники мотались в прорехах облаков. Со скуки он посмотрел назад - и немало
удивился.  Как букашка, семенил за Рампалем в  воздушном океане  еще  кто-то
очень маленький, словно каноэ за лайнером. Букашка  гребла вовсю,  выбиваясь
из сил, очень ей, видимо, хотелось быть поближе к дириозавру, и лучилась она
любовью и восхищением. Дириозавр пригляделся и ухмыльнулся. Там, сзади, плыл
с  изрядной скоростью натуральный  гибрид велосипеда с автоматической пилой.
При  всей  нелепости  конструкция   букашки  поражала  своим  совершенством,
наметанный глаз сразу  дал ящеру знать, что из двух еле приметных людей один
правит  букашкой,  а другой лежит мешком  -  пассажир,  значит.  "И  у  меня
пассажиры..." - подумал дириозавр и поддал на полок пивного пару.
     Исполин представил себя акулой воздушных просторов, точней, даже китом,
возле которого  плывет  рыба-лоцман.  Сзади она плывет  у акулы,  спереди?..
Дириозавр этого  не  помнил, но решил: если кто обидит  эту  милую козявку -
обороню, пусть летит со мной. Впрочем, она и сама не из робких, раз  за мной
увязалась. Задумавшись, дириозавр почесал в крестце очередной тупой ракетой,
со вздохом подумал о неведомо где обретающихся  детках - и полетел дальше на
четвертой крейсерской скорости, чтобы козявка не отстала.
     Она не отставала.



9
     Приезжие удивленно смотрели на этот воздухоплавательный аппарат.
     ФАЗИЛЬ ИСКАНДЕР
     СТОЯНКА ЧЕЛОВЕКА
     У него был даже паспорт, и звали его Сокольник Ильич.
     В деревне его звали просто Соколей, и, кроме нескольких долгожительниц,
никто  без него  деревню  не помнил. Он появился здесь в  конце войны, когда
советские  войска,  освободив  Германию   от  немцев,  переживали   глубокое
разочарование  по  поводу  того,  что  им не  дали опять  вступить  в Париж.
Мальчика  приютила  тетка Хивря, до войны еще  понявшая,  что мужиков беречь
надо,  а в войну окончательно признавшая, насколько  это  существа хрупкие и
ценные. Несмотря на  всю заботу, мальчик  не  научился  даже читать; судя по
всему, его чем-то контузило в начале войны, когда он еще и в школу не пошел.
С легкой  руки  Хиври считалось, что он  цыган, фамилию ему  дали  на всякий
случай Хиврин, а  отчество по  вождю,  так надежней. Да и глаза у парня были
цыганские, черные и пушистые. Вряд ли,  впрочем,  был он  настоящим цыганом,
вряд ли выжил бы цыганенок под оккупацией,  евреи вот еще иной раз выживали,
а  цыгане  редко. Он жадно грыз травяные  сухари тетки Хиври, сопел горбатым
переломанным  носом,  упрямо утверждал,  что его  зовут Сокольник  и  ничего
больше не мог  рассказать.  Только  по мокрой одежде  догадалась  тетка, что
пришел он, видимо, с  запада, переплыл  реку Смородину. Смородина в этот год
встала  поздно, остался мальчик  в деревне грызть  свои первые  в  жизни  не
краденные, но доброхотно поданные сухари.
     Шли  годы  над селом, шли над всей западной Брянщиной, но читать Соколя
не  научился все равно.  Живи он  в  другой  деревне,  бабы,  может  быть, и
приспособили его под племенное воспроизводство, как случилось это с тысячами
других  мальчиков в обезмужичевшей стране, -  но не здесь. Пантелеич,  тогда
совсем еще в сладком соку, вынут был Хиврей из засмоленного дубового дупла и
водворен в сторожку  у околицы, в остаток каких-то графских служб, - так что
развратом нижнеблагодатские  бабы  не  занимались,  а  ходили  к  сношарю  в
сторожку, постепенно  привыкая  к цивилизованной  яичной  форме человеческих
взаимоотношений. Когда закончили бабы ладить  Пантеличу  новую избу, то, при
обширном стечении глазеющего женского царства, перешел сношарь из сторожки в
новое жилище  и у самой  калитки увидал черноглазого мальчугана со сломанным
носом. Прикинул: мой? не мой?  По всему ясно было, что не его, другой кто-то
старался,  южных, может,  кровей,  может,  и с талантом старался, а вышел-то
все-таки чужак. Взор сношаря стал  неодобрительным, таким взором он запросто
мог хоть  кого сглазить. И тут же понял  великий князь, что никого он тут не
сглазит, такая чистая черноглазая душа была перед ним. Сношарь  отвел взор и
пошел  дальше, вслед за ним в калитку  повалили бабы, а мальчик остался один
стоять за забором: входить добрая Хивря ему строго-настрого запретила.
     Скоро стали нарождаться в деревне новые мальчики, да и военные карапузы
вымахали в один рост с Соколей, а  потом обогнали его. Он оказался той самой
маленькой собачкой, которая  до старости щенок. В  школу пойти не  смог, а в
сорок девятом году пришлый,  очень тихий милиционер на  глазок записал его в
свои  бумажки  совершеннолетним,  к  военной  службе  совершенно  не  годным
Сокольником  Ильичом Хивриным,  и  юноша прочно вписался  в ландшафт деревни
вместе  с птицефермой, водокачкой Пресвятой Параскевы-Пятницы, Верблюд-горой
и  тремя  тропинками  к дому  сношаря. Почему вот имя  у  него  было  только
странное такое?
     Из  положения добровольно взятого нахлебника Соколя начал переходить на
положение дурачка Христа ради.  Лет шесть  ночевал он по  разным  дворам, не
соглашаясь  оставаться  в  доме  приемной  матери, Хиври:  у  той подрастали
дочери,  а  женского  пола мальчик боялся. Наконец, прибился Соколя  к двору
молодого  кузнеца  Василь Филиппыча, которого сельчане любили не шибко, хотя
был он местным, но ходил  на войну,  потом долго сидел,  как  полагается,  и
вернулся только в пятьдесят пятом. Что был  кузнец из своих, ясно доказывала
его прежде времени облысевшая личность,  но уважения это ему не  прибавляло,
сделан  он  был  еще  до  коллективизации,  в  двадцатые,  когда  и  Луку-то
Пантелеича  по-настоящему ценить не умели. Принес Филиппыч с  войны, точней,
оттуда,  где  потом  был,  странное  прозвище  "Бомбарда",  с  ударением  на
последнем  слоге;  впрочем,  прозвище с него  с годами,  как шкура  змеиная,
сползло, а на  бабу евонную, опять же, как гадюка, наползло, и в просторечии
звали ее только Бомбардычихой. Лишний рот при своих пяти мал мала меньше был
кузнецу  не  в тягость,  нашел  он  Соколе  применение  и  числил  при  себе
молотобойцем:  поест, болезный, хлебушка с утра, а  к вечеру, глядишь, уже и
плуг  наладил,  что с  вечера  Васька Мохначев приволок  на  починку, сам-то
кузнец,  по  непостигнутости  им механики и других гитик, ни  в  жисть бы не
починил.  Так что вечером уж не дать ему хлебушка  - Бог накажет. И  давали.
Жил Соколя  как мог, спал весь  год в холодной риге,  никуда не отлучался  и
даже в  выборах участвовал. К концу шестидесятых вдруг обнаружили  сельчане,
что  дурачок Соколя  стал совсем седым. Сколько ему было лет? Под сорок?  За
пятьдесят? О  том помнила, может быть, одна Хивря, но она про  мужиков умела
помалкивать, одинаково про каких, поэтому выяснять это было  негде. Посыпало
Соколю снегом - ну, стало быть, послал Господь снегу.
     Как-то  брякнул кузнец  жене в подпитии, что головы-то у Соколи нет, да
руки  зато  золотые,  молот  вон  как прихватисто держит. Было  это  вранье.
Во-первых, молота Соколя никогда и поднять бы не сумел, да и  горн у кузнеца
не  топился  месяцами, Соколя все  умудрялся делать  вхолодную, - во-вторых,
голова у Соколи  все-таки была. Думать ею он, конечно, не умел, но имелось в
ней некое врожденное чувство гармонии. Проснулось  это чувство в нем  тогда,
когда проявилось нынешнее  самосознание; произошло это с  ним в смрадной яме
над берегом илист