льше
как две тысячи отогнать пришлось. Может, батюшка хорошо молился?
     Паром  плыл  медленно, море  было  тихое,  но бронеспасательного жилета
никто снять не смел, редко-редко кто выходил на синеву глянуть - и обратно в
поезд,  коров  доить,  блины печь,  яйца собирать,  на вахте стоять, ну  и в
очереди к  сношарю-батюшке  тоже.  Ни Варны,  ни  Цареграда так  никто  и не
увидел, там даже бабьих восстаний не случалось, да и что с них взять, народы
темные. Попали на новый паром, поехали дальше, куда-то - без событий.
     Паром держал  курс на греческий остров с красивым названием Икария, где
предстояло  не  то  пресной  водой  дозаправиться,  не  то  какую-то  статую
прикупить, и  глубокой  ночью, точней, почти утром,  вышел паром  на траверз
острова с неприличным названием  Лесбос.  Об  этом никто,  кроме  правившего
курсом  Главного Навигатора,  не  знал,  но  откуда-то  и кто-то  прознал на
неприличном острове. Управляемая по злоумышленному радио  торпеда оторвалась
от лесбийского  берега,  протаранила  борт  парома и  взорвалась  в машинном
отделении. По сигналу тревоги медленно тонущий паром ожил, но никакой паники
не произошло, не так сношарь выдрессировал свою деревню. Когда Эгейское море
вспыхнуло  белизной и  голубизной рассвета,  от парома и поезда на волнах не
имелось ни доски, но сотня-другая Настасий, батюшка Викентий Мощеобрященский
и другие деревенские  в  строгом  порядке покачивались  на  гладком,  словно
масло,  море, а немногие лица  мужского  пола из  персонала парома  и поезда
поддерживались руками наиболее мощных Настасий; десять баб держали над водой
радиста, который  слал в эфир  бесполезное  эс-о-эс. Бесполезное потому, что
греческие  катера  береговой  охраны, словно рояль в кустах, ждавшие  своего
часа у берегов острова Хиос, уже  принимали на борт нижнезарядьеблагодатских
баб;  выполняли  они  эту работу с усердием,  ибо получили щедрую  взятку от
залетного латиноамериканского  дипломата, полагавшего, что Греция безусловно
входит  в сферу интересов  дружественной латиноамериканцам России. К полудню
подобрали всех, кроме знаменитой Настасьи-Стравусихи.  Та исчезла бесследно,
ее и на Хиосе и потом на Кипре все сильно оплакивали, даже сношарь в рабочем
перерыве смахнул кривым пальцем слезинку и буркнул что-то  насчет того, что,
мол,  все,  никогда  он  больше  по  воде не  плавает.  Ну,  а  сообщение  о
катастрофическом   взрыве   на   Лесбосе,  погубившем   какую-то   канадскую
лабораторию, прошло совсем незамеченным, ибо ни один корреспондент  не сумел
толком  выяснить, была  ли  эта  лесбийская  мастерская собственностью  Лиги
борьбы с  Романовыми, или,  напротив, принадлежала  Лиге  защиты  Романовых.
Собственно говоря,  после коронации  законного русского императора никто уже
не понимал: одна это лига или две.
     Ну,  события  до этих  пор,  даже до  въезда  в  Хайфу,  великий  князь
вспоминал  еще  без  душевной боли,  а  вот  дальше  ничего  припоминать  не
хотелось,  лучше б вовсе из  Хайфы сразу домой.  Но  в  голову  лезли  самые
неприятные  картины.  Мелькали  тесные  церкви  и монастыри,  в  которых  он
подходил  к  священнику  под благословение и тут  же  уходил, ибо его вели и
везли  туда  и  только  туда,  где  в  пригороде Тель-Авива жила,  работала,
боролась и ненавидела окончательно окопавшаяся в Израиле вплоть до свержения
братца-узурпатора  Софья   Федоровна  Романова,  претендовавшая  на  русский
престол под именем Софьи Второй. Как  еврейка по матери, она имела право  на
подданство,  получила  его  -  благо ни к  чему  оно  не обязывало,  Израиль
разрешал  двойное, и  даже, кажется,  тройное.  Офис ей оборудовали незримые
руки генерала Униона; какие-то  сочувствующие шли чередой через ее приемную,
а по ночам она видела один  и тот же сон: немолодой, кряжистый,  лысый,  как
Лев Толстой, человек с голубыми глазами, стоял перед ней и чуть  улыбался, -
эдакий секс-Джоконд  для  самых взрослых женщин.  Лицом немного на отца,  на
Федора Михайловича похож,  но только чуть-чуть.  Никогда Софью на пожилых не
тянуло, она была целиком и полностью довольна услугами восточного  мальчика,
который появлялся, когда был нужен, и исчезал на все остальное время. Но сон
снился, снился,  кряжистый Джоконд был с каждой ночью все натуральней, будто
приближался во времени и в пространстве.
     Так оно и было.
     Однажды  он  пришел  к ней наяву.  Без  доклада явился  в офис,  сел  в
посетительское   кресло,   глубоким  голосом  пожелал  доброго  здоровья   и
по-простому посмотрел на нее, удивительным взором, мутным, но ласковым, лишь
улыбка   проскальзывала  на  его  губах,  чтобы  тут  же  исчезнуть,  словно
появлялась лишь тогда, когда Софье хотелось ее увидеть.
     Дальше  сношарь уж и  вовсе ничего  не  хотел  вспоминать.  Даже  когда
российский   корабль  "Александр  Благословенный"  принимал  на   борт   всю
возвращающуюся домой деревню, а Софья, покорно  прижавшись к великому князю,
шла под конвоем совсем ей неведомых  баб, еще  терпимо было. Но вот когда на
корабле Софью по приказу императора арестовали и водворили  в...  эту... как
ее?  Крюйт-камеру? Нет, нет... Но, в общем, арестовали, предъявили обвинение
в  попытке  свержения  законной власти  путем  государственного  переворота.
Больше  сношарь  ее не  видел.  Все,  о чем  его  просил  в порядке  приказа
император, он совершил. Он  знал название того, что совершил - "подлость". И
знал, что никогда  и ни по какому  поводу больше его тревожить не будут - ни
император, ни  еще кто другой. И еще знал, что, сколько батюшка Викентий ему
этот  грех не отпускай, все  равно название остается  прежнее. Царь, кстати,
понял,  что князь мучится угрызениями, и митрополита  прислал, Фотия своего,
солидного,  который  коронацией дирижировал. Фотий исповедал, тоже все грехи
отпустил. Вроде  полегче стало до утра, но потом все  по-прежнему очутилось.
Не просить же митрополита каждый день ходить в деревню, только баб смущать.
     Сношарь перестал горевать, что съел лишнее четвертое блюдо. Надо себя в
руки  брать. Восемьдесят  лет  никому  дела нет.  А  вот  мне дело есть.  До
деревни.  Потому как хоть и появился  преемник по главной  профессии, потому
как хоть и можно в  свой  секретный день рождения погрустить,  что больно уж
трудный   приказ   пришлось   исполнять,   -   но  дело-то,   дело,  оно   -
государственное!  Сделал  - и  с  плеч...  да, с  плеч... словом, долой его.
Сношарь решительно вернулся к  делам насущным, деревенским. В задней горнице
Избы  Боярина Романова  государевы умельцы оборудовали для князя специальную
хреновину. Нажмешь кнопку - вся, как на ладони, видна, к примеру, пропускная
комната на Васильевский выгон. Нажмешь другую кнопку  - на экране караулка у
Китай-стены. Нажмешь третью - мастерская Ромаши. Ну, там смотреть не на что,
все известно, рабочее время  сейчас у парня, а вот в караульню глянуть очень
интересно. И нажал квадратную, цвета бывшего флага, кнопку.
     В караулке, против  обычного,  не  топталось  ни единого императорского
гвардейца, имелись только четыре  дежурные Настасьи. Все  они  сидели  перед
ящиком наподобие телевизора, со множеством кнопок внизу. Одна баба увлеченно
жала  на  кнопки,  три других  за  спиной  ее  застыли не  хуже  кремлевских
курсантов на упраздненном ныне посту No 1 возле разобранного для перевоза  в
Кокушкино  мавзолея.  Они  глядели на  экран, а  на нем  лежала  в канаве  и
интенсивно поросилась  огромная свинья  породы  ландрас. Нажатие  нескольких
кнопок -  свинья стала  гориллой, бьющей себя в грудь, крупным планом идущей
на зрителя. Еще одна  сложная комбинация нажатий - невзрачный мужик с другим
невзрачным мужиком чокнулись какой-то цветной жидкостью. Крупно мелькнула на
бутылочной   этикетке   надпись:  "КИПР".  Всех   Настасий  передернуло   от
средиземных   воспоминаний,  последовало  новое  нажатие   кнопок,  один  из
невзрачных мужиков,  голый,  спрыгнул с голой  бабы, превратился в лебедя  и
вылетел  в  окно,  держа в  клюве  чемоданчик.  "Что за диво?"  -  размышлял
сношарь, вместе  с  Настасьями следя за приключениями сменяющих одна  другую
картинок. Мелькнуло  лицо  Софьи, князя полоснуло по сердцу, но вместо Софьи
появилась белая  полярная  сова,  потом еще что-то и  еще  что-то,  картинку
засбоило  и  отбросило  назад, но скоро Настасья-компьютерщица нашла  нужную
комбинацию,  и  во весь экран вымахнул такой  знакомый, почти родной, но уже
исчезнувший не  только с  небес,  но  даже из анекдотов  дириозавр.  Сношарь
смотрел сквозь экран  на другой экран и был зачарован, как ребенок: все, что
он видел, было совершенно непонятно, однако  казалось до боли близким, будто
чью-то  жизнь  показывали, которая прошла  совсем  рядом,  только  считалась
тайной, а  теперь вот  стала явной, то ли  человек в  сознанку  пошел, то ли
сам-то помер, а другой о нем роман тискает, - загадка, да и только.
     Бабы играли  в  сложную компьютерную игру "Дириозавр", очень дорогую  и
очень   популярную   в   Европе  и   в   России.  В   Америке   ее  объявили
антиамериканской, но анонимному автору игры хватало и европейских миллионов.
Аноним  был  персоной  замечательной.  Некогда  американский, а теперь вновь
французский  гражданин Жан-Морис Рампаль,  он  же дириозавр,  он же полярная
сова,  котел с  рисом  и еще много кто,  - вот кто создал эту  замечательную
игру.
     Приключилось  с   ним  вот   что.  Внезапно  расколдованный  с  помощью
гуманитарной  помощи  одного   из  латиноамериканских   государств  Рампаль,
раздавив Пилатову Дюну в родном Аркашоне, жил некоторое время у своих родных
поблизости. Свой  ухудшившийся  французский язык он объяснял тем, что  долго
жил в  колониях. Вскоре кто-то из патриотически настроенной  родни деликатно
поправил его, что у  Франции давно нет колоний, а есть заморские территории.
Рампаль  мгновенно  сориентировался и  скорбно произнес:  "Увы, это  были не
французские  колонии..."  Братья  Рампаля,  из них  двое  родных,  все  были
оборотнями,  но  много  лет назад  Порфириос,  посетив  Аркашон  и  отследив
Рампаля,  не рекомендовал "распечатывать" их  способности, - больно уж тупые
мужики.  На  случайную  "распечатку"  шансов очень мало,  с  чего  бы  им  в
новолуние кушать  по  тринадцать  аметистов  темной  воды,  запивая  молоком
одноглазой черной овцы?
     У Рампаля были основания опасаться, что скоро в Аркашон заявятся агенты
Форбса, - встречаться с ними он желания не имел. Сложил  кое-какие пожитки и
уехал в то единственное  место, где француза более-менее не просто найти - в
Париж.  Снял  квартирку  над  кафе  и вскрыл  наконец-то  пакет с  уже давно
законченными мемуарами -  "Как я  был разными вещами". Их на  досуге, будучи
дириозавром, оборотень написал по-английски. Вставил первый файл в компьютер
-  и долго ничего не мог понять. Вместо  текста мелькали какие-то бессвязные
картинки из собственной его жизни.  Рампаль устал,  сражаясь  с компьютером,
вышел  в  кафе, только  после третьего  перно  грустно понял, что  же именно
случилось. А вот что. Выходя из облика дириозавра,  возвращаясь  в человечью
шкуру,  Рампаль   возвратил  к   исходному  виду  и  текст  своих  мемуаров:
надиктованные слова стали только воспоминаниями, и надо сказать спасибо, что
вообще хоть как-то уцелели.
     Рампаль месяц колдовал  над всеми возможностями, кроме одной  -  писать
заново,  да  еще по-английски, он не имел сил. Кроме того, ведь  при желании
его можно было теперь объявить  дезертиром  из ВС США, и  вряд ли публикация
книги  на   английском   сулила  заметные  дивиденды.  А  если  написать  их
по-французски,  выйдет  патриотично, но никому не  интересно.  Насчет своего
литературного дарования  Рампаль,  к счастью, не  обольщался. Тяжкой  летней
ночью  он ворочался на  привычно одинокой постели,  слушая какой-то арабский
скандал  в кафе  на первом  этаже.  Кто-то клялся, что  сочинить второй  раз
"Тысячу и одну ночь" невозможно. А другой клялся тайными именами Аллаха, что
при помощи  хорошего компьютера можно написать еще  две тысячи  и две  ночи.
Спор переходил в драку, арабский - в  какой-то  магрибский диалект, которого
Рампаль не понимал, и поэтому мысли его вернулись в прежнюю колею. Тем более
что  надвигалась гроза,  а оборотень со  времен  Пилатовой Дюны  стал  очень
чувствителен к погоде.
     И гром грянул. После этого, вопреки законам природы, пронеслась молния.
Пронеслась  в  уме  Рампаля.  Два  великих  имени  - Горгулов  и  Меркадер -
разрешали проблему Рампаля, хотя их обладатели и лежали давно в могилках. Их
полустраничная  формула,  альфа и  омега всего оборотничества,  введенная  в
компьютер  и правильно используемая игроком, позволяла  создать неповторимую
по увлекательности игру  "СОЗДАЙ ДИРИОЗАВРА", или,  попроще,  - "Дириозавр".
Сюжет Рампалю выдумывать было не нужно,  лучше  собственной биографии он все
равно ничего бы не сочинил.
     Немалые знания в области компьютерных  игр Рампаль накопил, увы,  еще в
женском обличье,  страдая от унижения  и безделья в гареме  почетного поляка
Артемия Хрященко. Эти знания очень теперь пригодились, но для запуска игры в
производство и продажу требовался начальный капитал в пять миллионов франков
- не меньше.  Но Рампаль быстро  сообразил, где изыскать их. Он направился в
представительство Республики  Доминика, где запросил  связи с правительством
Республики. Оказалось, что в  Париже, в  ресторане "Малый Доминик",  имеется
возможность встретиться с  неофициальным представителем правительства, г-ном
Доместико Долметчером, сейчас - случайно, случайно  -  совершающим очередной
рейс челночной дипломатии.  Тот, как это  с ним обычно бывало, случайно имел
при себе  некоторую  сумму  свободных  денег,  каковую и ссудил Рампалю безо
всяких процентов, - о подобном приключении он заранее знал из бюллетеня  ван
Леннепа. Потому  и денег немного взял из своей ресторанной кассы, выручку за
воскресенье.
     Рампаль игру  соорудил.  Иначе  не  сидели  бы сейчас  бабы в  караулке
Зарядья-Благодатского,  не творили  бы  своего  дириозавра. Непростая  игра!
Рампалю хватило ума и чувства самосохранения для того, чтобы не обнародовать
тот факт, что в действительности правила игры имеют совсем иное, сокровенное
для каждого  истинного оборотня значение. Иначе собрались бы  со всего  мира
волкодлаки, лисобабы, кодьяки,  пуморотни, лоси-перевертни, тигролюди  и все
иные и разнесли бы Рампаля на клочки вместе с его игрой. Впрочем, кто знает?
А  если б Рампаль снова стал дириозавром? Кто бы тогда кого разнес в клочки?
Ну, а  битва дириозавров - это что-то  для Голливуда, не иначе... Но Рампаль
не  разгласил  значения формулы.  Ему все конфликты  надоели.  В августе  он
продал последнюю часть прав на игру,  выписал из  Канады платиновую  флейту,
решив   в   будущем   выдавать  себя  за  родственника   своего  знаменитого
однофамильца,  и  стал  вести  переговоры  о покупке виллы  в  горной  части
Корсики. Он надеялся провести там остаток дней. Надоело, все надоело. Чтение
французской классики - занятие не на одну жизнь. Рампаль валялся на  диване,
читал романы.  Радовался каждый раз, когда  роман подходил к концу, в тот же
день брался за следующий. Он не  знал,  что подобным образом поступают и те,
кто романы пишет.
     А    покуда    Жан-Морис    Рампаль   читал    Флобера,    Настасья   в
Зарядье-Благодатском  выстукивала на компьютере формулу Горгулова-Меркадера,
император  Павел Второй  диктовал указ  о  запрете  телесных  наказаний  для
преступников  старше  семидесяти   лет,  Никита  Глюк,  стоя  за  прилавком,
вдохновенно    заворачивал    в   замшу   специальный   кадуцей    для   его
высокопревосходительства   действительного   статского  советника  Бухтеева,
Анфиса  Волкова  разбиралась  с  весьма  либерально  настроенной  финансовой
инспекцией - в мире чего только не происходило.
     Август  - время  падающих  звезд,  вот  и  выпал  над  сибирской тайгой
обильный  дождь  тунгусских  метеоритов,  нанес  ущерб  многим  процветающим
хозяйствам, особенно  пострадали знаменитые  тамошние индюшатники. Почему-то
это привело к сокращению поголовья лис, но это  - вряд ли, от метеорита лиса
всегда увернется,  зато  бабы  в  тех  краях  объявились  никому  раньше  не
знакомые, все  рыжие,  справные,  хитрющие,  -  ну,  эти  быстро  до  города
подались, а дальше - ищи-свищи. А в Санкт-Петербурге  имели  место еще более
значительные  события. Один очень почтенный академик,  известный тем, что  в
молодости  по  зову следователя Черноморканал  копал,  прослышал о  том, что
канцлер расформировал комиссию по охране подлинности "Слова о полку Игореве"
в силу полной доказанности таковой подлинности - так вот, академик взял да и
обиделся. И выступил по санкт-петербургскому телевидению, что, мол, не может
"Слово о полку Игореве" оставаться просто  подлинным, оно должно становиться
более   и   более  подлинным,  неустанно,  ежечасно  углубляться   в   своей
подлинности,  например, ему,  академику,  кажется,  что  "Слово"  написал не
кто-то один, а сразу все русичи. Все, всем кагалом!
     Так и брякнул на весь  мир.  Мир поверил, поскольку некогда был кагал в
городе Итиль  на реке Итиль, то  бишь  город Волга на  реке Волга, а Волга -
река  истинно  русская, -  ну,  значит и вправду  - всем кагалом. Так как же
можно разгонять  комиссию  по подлинности! Известный питерский поэт,  прямой
потомок несостоявшегося цареубийцы, экстраполировал и сразу опубликовал  еще
несколько   "Слов"   о  других  древнерусских   полках,   которые  потерпели
сокрушительное поражение - такое же, как Игорь, но в других битвах, и князья
описывались   тоже  другие.   Ежеквартальник  "Древлесоветская   литература"
только-только  вышел  со  статьей  академика  о том, что  поэт все правильно
говорит, и слова у него  древние,  как  государь  закрыл  дискуссию и  поэта
вместе с академиком выслал  в Голштинию.  Питер вскипел, как котел,  - будто
это над ним тунгусские метеориты выпали. Но Россия на Питер не особо глядела
- больше  всего наделала  в августе  шума  весть  о  том,  что  в Московском
зоопарке имела место самая настоящая "Битва Серафимов".
     Да, в Свиблове, в зоопарке  именно такая и состоялась.  Со всей России,
даже  из Японии и Непала,  съезжались проповедники-ересиархи и стояли вокруг
зоопарка  с  зажженными  свечами.  Никто  ничего  не  знал  толком,  но  все
пророчествовали.   Ответственный   секретарь  зоопарка,   вальяжный   Истрат
Натанович Мендоса, выходил и давал разъяснения, но его никто не слушал, хоть
и был он с давних пор  суперзвездой, -  без его присутствия  ни одна тварь в
зоопарке  не  совокуплялась,  а  в его присутствии, напротив,  все только  и
делали, что неистово сношались, даже на некоторых проповедников действовало.
Из-за этого у  Истрата  Натановича сложности  бывали,  вязки  внеплановые  и
многое другое. Но только он был живым свидетелем  того события, которое весь
мир нынче именовал "Битвой Серафимов". На самом деле имело место вот что.
     Главный проволочник зоопарка, Серафим Львович, после увольнения  других
Львовичей  спирт разводить в поилке у свиньи-бородавочника брезговал и пил в
одиночестве,  в  террариуме,  за  кобрами, -  туда мало кто по  доброй  воле
совался.   Серафим  Львович  облюбовал  это  место  с  тех  пор,  как   стал
знаменитостью в прошлый раз, - это когда он кобру кормил, дал ей мышь, а она
его в  левую  возьми да укуси,  так он ей так правой  сдачи дал, что получил
укус и в правую; однако выжил. Но с тех пор, как остался Серафим Львович без
собутыльников,  решил он пить не просто так, а по-духовному. За девять чинов
ангельских,  надеясь хоть  когда-нибудь своего  славного  имени  достигнуть.
Первые  три стакана  обычно  проскальзывали мелкими пташечками: за  Ангелов,
Архангелов  и  Начала.  Потом  Львович малость  передыхал и  пил  вторые три
стакана: за Власти, Силы и Господства. И вот тут организм Львовича почему-то
от