трудом  -  об  них  попугаи тоже  иной раз клювы  точили.  Дед увидел  явных
иностранцев, одетых  по-летнему, смуглых, но очень разных. Один - стареющий,
седоватый, лысоватый,  полноватый,  балканского,  что  ли,  типа,  с  трудом
переставляющий  ноги, но вряд ли от подагры, скорей так ходят при застарелом
геморрое. "Дурак",  - подумал  дед, он с юности знал, что геморрой вообще не
болезнь, он умел вылечивать любую  форму -  если просили. Насильно  он лечил
только младшего зятя, уж больно псих, геморрой  от радикулита  не отличит. К
Аракеляну дед теперь подобрел, даже ответственным квартиросъемщиком числился
теперь светлейший князь Корягин-Таврический.
     Вторым персонажем был во  дворе человек  уж и вовсе неведомой расы.  Он
перемещался  рывками, как бы  все  время начиная прыжок и возвращаясь назад,
отчего возникало  впечатление  и  огромной скорости,  и  медленного парения.
Человек был молод,  высок, тонок  в  кости,  он напоминал  огромную кошку, и
Корягин даже подумал с опаской, уж не по птицу ли такой сюда прибежал.
     Двое сделали круг по двору, словно его обнюхали, притом нюхал отнюдь не
котообразный,  а  геморройный, и  остановились как  раз у  дедова  подъезда.
"Только мне их не хватало". Дед решил не отворять дверь ни на какие звонки.
     Звонка,  однако, не воспоследовало.  Парочка  как вошла  в подъезд, так
почти сразу из  него и вышла и  пропала за тем  же углом, что и первая.  Что
можно  было  бы сделать в  подъезде за такое короткое время?  Даже  пописать
нельзя, это Корягин знал как  медик. Подбросить что-нибудь? Бомбу? На хрена?
Дед  почувствовал,  что Володя вцепился ему в  плечо  и  подталкивает его  к
дверям.  Перед  мысленным взором  светлейшего князя  возник неодолимый образ
почтового ящика - что за  чудо? Направленной  телепатией  Володя пользовался
очень редко, последний раз чуть ли  не тогда, когда все начальство оказалось
в  нетях  и  пришлось мотаться на бывший Калининский к Антонине. Дед ощутил,
что  ему очень  хочется глянуть в почтовый  ящик. Взял ключ и пошел, прямо с
Володей на плече.
     В почтовом лежала подброшенная, видимо,  той  самой парочкой брошюрка в
полиэтилене.  На  простой  глянцевой обложке без обозначения  автора  стояло
крупными  буквами:   "ПРАВИЛА   ПОВЕДЕНИЯ   ПРАКТИКУЮЩЕГО   ОБОРОТНЯ".   Дед
усмехнулся. В прошлый раз  предлагали  купить  его квартиру да еще заплатить
империалами. Но, поди, забавная книжка. Надо оставить.
     Он не знал, каких усилий стоит Володе не порвать сейчас дедово плечо до
кости: Володя понял,  что кто-то из СВОИХ принес  эту книгу  специально  для
него!  Теперь он сможет точно знать,  что  можно жрать, чего  нельзя, а  как
такое   не   сожрать,   чтоб  тебя   потом   самого  в   деликатесную   пищу
отнюдь-не-оборотни  не зачислили, - с  последующим  неприятным  результатом.
Володя предвкушал вечер, когда старик  забудет брошюрку в кухне и отправится
спать,  а он,  Володя, проберется,  возьмет  в когти - и не выпустит из лап,
пока не  вызубрит наизусть. Володя не считал себя практикующим оборотнем. Он
хотел  обратного: остаться попугаем на все отпущенные попугайные годы и лишь
под старость подумать, чем, то есть кем, обернуться можно, чтоб еще  пожить?
Вороном?  Крокодилом?  Галапагосской  черепахой?  А,  нечего  думать  раньше
времени, а времени того, если судить по разговорам  Корягина, было у эс-пе -
служебного попугая - в запасе еще лет восемьдесят.
     Порфириос и его молодой спутник, пуморотень Умберто из  племени ягуачо,
неторопливо  обходили Москву.  Сколько городов  уже  обошел почти  столетний
грек, регулярно встречая некоего известного ему под разными именами Горобца,
всегда  создававшего  вокруг  себя  видимость  деятельности  -  без  видимых
результатов  таковой,  впрочем, - где только Порфириос  не вынюхивал  СВОИХ,
объясняя им, кто они есть, в чем их жизненное призвание, как себя вести, что
кушать и какой державе отныне служить. Только вот этот последний пункт нынче
отвалился, ни единый Порфириос больше не состоял на  службе США и не являлся
американским  подданным,  - все  тридцать тысяч  Порфириосов, верней, единый
тридцатитысячный Порфириос присягнул на верность президенту Хорхе Романьосу,
который   соглашался   признать  множественного   оборотня  весьма  почетным
гражданином Республики  Сальварсан,  - не почетным, конечно, а  лишь  весьма
почетным, -  но совершенно не нуждался в  его  профессиональных услугах, ему
своих  пуморотней-ягуачо хватало, президентова бы воля, он  бы давно все это
кошачье племя заслал за Жужуй, - это чисто сальварсанское выражение означало
вещь очень неприличную, высылку в Аргентину,  но как их  вышлешь,  когда они
урожденные?
     Однако  грек обходил  страну за  страной, искал сородичей,  снабжал  их
руководством:  как   вести   себя  оборотню,   если  в   кого-нибудь   хочет
превратиться, если он оборотень "практикующий", и на какой ему сидеть диете,
если он хочет пребывать в том облике, в  который уже угодил,  то  есть в том
случае, если он оборотень "статический". Греку  было совершенно безразлично,
кто  какой  путь выберет, он лишь не хотел,  чтобы однажды ничего о себе  не
знающий сородич сжевал в  новолуние пятилепестковую сирень да потом запил ее
по ошибке  свежей кровью моржа  -  ну и  превратился после  этого,  согласно
формуле  знаменитых  ученых  оборотней  Горгулова  и  Меркадера,  в  бутылку
"Ай-Даниль  1946",  которую  даже  величайший  из магов,  Бустаманте, скорей
выпьет,  чем  расколдует. Из магов не пьет Тофаре Тутуила  да еще бездельник
Абдрахман Альфандега пить не  должен  бы, мусульманин все-таки, но они за то
деньги  получают,  чтобы завербованных спасать.  Нет  для оборотня  большего
позора, чем ненароком превратиться во что-то такое,  что не само  ест, а его
едят или пьют. Порфириос вспоминал конфуз,  когда Жан-Морис Рампаль оказался
котлом с рисом,  его-то спасли, ну,  а что было бы  с вьетконговцами, если б
они этот  рис  съели?.. Вопрос,  конечно, чисто теоретический, учитывая роль
дириозавра в  новейшей истории, все могло  бы  пойти иначе.  Так  или иначе,
Порфириос был по-стариковски добр душой и рад хотя бы одному тому факту, что
Рампаля не съели.
     Московский  Порфириос мало отличался  от себя-прочих.  Россию  он видел
впервые. Вербовкой его послали  заниматься накануне корейской войны, а потом
предложили ограничиться странами свободного мира. Порфириос полагал,  что их
тут, как и везде, очень мало, - хотя имел подозрение: не без перекида ли тут
вообще все Политбюро и главный тоже. Когда-то все это было важно, а теперь -
какое было дело сальварсанцу Порфириосу  до интерсов США?  Его сейчас больше
интересовал молодой спутник, тот самый Умберто, который догнал самолет прямо
на  аэродроме Сан-Шапиро.  Вести  про  пуморотней были нынче почти  в каждой
газете, сожравшие всех каннибалоедов милиционеры в Сальварсане покусились на
владения ягуачо,  но  с  первых  же дней их конфликт, деликатно именуемый  в
газетах  "межплеменным", стал складываться  явно  в  пользу  аборигенов,  на
привозных людоедов Порфириосу  было  плевать, а вот что оборотни ненароком в
этом  конфликте скушают  что-нибудь  нехорошее  -  этого  он  очень  боялся,
оборотней  на всей планете  в  десять раз меньше, чем, к примеру, исландцев.
Так  вон  какой  шум из-за  этой самой Исландии подняли, а за  оборотней кто
заступится? Один старик  Порфириос. Правда,  не один,  а тридцать тысяч его.
Тем более помочь нужно всем, кого унюхать возможно.
     Порфириоса поражало количество русских оборотней, изначально родившихся
не  людьми, а лишь  по счастливому  случаю  выбравшихся в люди. А  то  и  не
выбравшихся: вот только что  он подбросил свое руководство в  почтовый  ящик
гиацинтовому ара, бывшей собаке, с колоссальным,  как чуял грек, потенциалом
оборачиваемости.  Стоило бы  этому  попугаю  дождаться вхождения  Плутона  в
треугольник Мнимой Горгульи, нарвать в полночь цветущего цикория, на каковой
прежде того  помочились бы семь черных котов... Да  нет, он же псом родился,
будет  он воняющий кошками цикорий жрать,  не говоря  о прочих ингредиентах,
которых чуть не дюжина!
     Порфириос  с трудом  удерживал своего котообразного  спутника, тот  все
рвался в аптеку за пузырьком-другим валерианы, утверждая, что без этого - не
человек.   Порфириос  эту  фразу  пропускал  мимо  ушей,   чуть  ли  не  все
председатели колхозов при советской власти, если не принимали  стакан спирта
в пять утра, тоже были  не человеки, это в России все знают.  Ну а кончилась
советская  власть,  пришел  император,   как   они  своими  расколхозненными
хозяйствами  управляют?  Два  стакана спирта пьют  залпом! Три!  А  вовсе не
валерианку.
     Но спутник  был молод, неистребимо котообразен, и покормить его, хочешь
не хочешь, а полагалось. Порфириос  вышел к Москве-реке, повел носом, поймал
такси  и  приказал  ехать туда,  где лошади  скачут.  Таксист понял,  что  к
ипподрому,  заломил  два империала, грек  торговаться не стал, хотя водитель
рассчитывал  на любую половину. За хороший характер он прокатил пассажиров с
ветерком по Моховой, по Тверской, по Петербургскому шоссе, развернулся через
Беговую  - и причалил  прямо  к главным  воротам.  И сразу рванул прочь,  от
соблазна подальше.
     Оборотни вылезли возле бистро "Перекуси!"  Торговля,  по случаю буднего
дня,  шла  не очень  бойкая,  даже очереди  к  стоявшей на  раздаче Стеше не
наличествовало. Стешу это не очень огорчало, бистро открывалось в семь утра,
и  сейчас выручка за лапшу под музыку  была  не хуже обычной.  Стеша и  Маша
дежурили  нынче  попеременно,  Тюлька  без  уныния мыл судки, Глаша и  Фрося
возились у  котлов, Анфиса  сидела  за  счетами,  которые  упорно не  желала
сменить  даже  на  простенький  калькулятор,  -  такая  роскошь  Волковым  и
Волчекам,  что К° при Бухтееве  составляли,  была бы вполне  по карману,  но
Анфиса  от любых  непроизводительных  трат впадала  в  ярость, за  что  муж,
Тимофей  Волков,  втихую   называл  ее  при  братьях   "Мой  Павел  Третий":
расчетливая скупость императора прочно стала у народа притчей во  языцех. Не
желал считать себя за обычную К° только Тимур Волчек, он давным-давно мог бы
записать  свои  коронные   губногармоничные  "Лили  Марлен",  "Серенаду"   и
"Кондуктор понимает" на пленку, да гонять через колонку негромко все это для
перекусывающих  лапшой  и пловом, -  но  консервированной музыкой брезговал,
казалось ему, что нет от нее у людей настоящего пищеварения. А на самом деле
Тимур просто любил свою гармонику и  с  малыми передышками играл весь  день,
сидя возле раздачи на табуретке.
     "Бл-лям..."  -  извлек он из гармоники. Один  из подошедших к  раздаче,
толстый,  немолодой,  с  удивлением  посмотрел  на Тимура. "Ага,  -  подумал
Волчек,   -  неужто   угадал?"  Так   уже  бывало,  лица  балкано-кавказских
национальностей  отчего-то  порою  рыдали  под  "Чардаш"  Монти,  заказывали
парнусы, одновременно  же съедали столько лапши-плова, что музыкант опасался
за здоровье меломанов. Они и денег в шапку набрасывали немало, вечером Тимур
сдавал их Анфисе, но был горд тем, что дает фирме дополнительный доход.
     "Бл-лям... Бл-лям... Блям...  Блям-блям-блям-блям, блям-блям-блям-блям,
блям-блям-блям-блям-блям... "
     Теодоракисовское  "Сиртаки" обожгло греческое  сердце  оборотня.  Какая
жалость, что  он  сейчас  один:  можно  бы  плюнуть на  возраст  и геморрой,
построить  круг и такое  под родную музыку станцевать! Впрочем, что за мысли
такие?  Оборотень  одернул  себя.  Прилично  ли  престарелому  профессионалу
отплясывать перед сородичами, особенно если они другой национальности. Тоже,
царь Давид нашелся.  Порфириос  нюхом  давно понял, что  на раздаче в бистро
стоит  лисобаба, а вся фирма - одни  сплошные  волкомужики, как-то  нашедшие
способ выбраться в люди. Ну, ладно, волкам оно  проще, откусил от елки побег
да  прыгнул  нужным  образом, но где взяла лисица сердце индюшонка,  убитого
метеоритом?  Порфириос  не  знал,  что  накануне   коронации  над  Брянщиной
небольшой метеоритный дождь  как раз  выпал, а Стеша пробралась в  индюшатню
деда  Матвея  -  и  все получилось  в  полном  соответствии с рекомендациями
Горгулова и Меркадера.
     "Блям-блям-блям..."
     Порфириос  и   Умберто   ели   духовитую  бухтеевскую  лапшу,   кушанье
непривычное,  но сытное  и для  оборотней  безвредное; на  переоборачиваемый
организм   действовало  оно   приблизительно   как  фиксаж   на  проявляемую
фотографию,  укрепляло  статус  кво  -  и  только.  Грек  мысленно составлял
необходимые фразы, русский в его одинокой голове сильно путался с польским и
сербским, да  и  с  остальными  славянскими, среди  славян  оборотней всегда
бывало  много; теперь  они по  большей части давно уже в  США и  на  хорошей
работе.  Тимур  закончил  последние  такты  "Сиртаки",  гости  яростно  ели,
собственно, ел один,  другой слушал.  Но  музыку не  заказывал.  Тимур начал
"Чардаш".
     Мысли  Порфириоса  приняли новое направление,  ему вспомнилось,  как  в
начале пятидесятых он ходил по мосту  то из Буды в Пешт, то из Пешта в Буду,
и нюхал воздух. Снова оборотень одернул  себя: за сентиментальными мемуарами
можно позабыть и то, за чем сюда прибыл.  Порфириос нащупал  в кармане пачку
брошюр, подошел  к Тимуру и вежливо, с  поклоном,  протянул один  экземпляр.
Волчек  искоса  глянул  на заголовок и чуть  не разгрыз губную гармонику, от
чего ее спасла  все еще сильная рука грека:  рысаку возле ипподрома никто не
удивится, но губы лошади устроены так, что в  гармонику особенно не подуешь,
а перебирать копытами по ладам  совсем  невозможно.  Словом, Порфириос  спас
Тимура от превращения в коня.
     Стеша тоже заинтересовалась  брошюркой, прочла название  и  поняла, что
уже  взлетела  на крышу  фургона от ужаса:  разгадали! Нельзя  ж так вналет:
"...оборотня..." Мало  ли у кого  какая беда  и нужда.  В нужник, к примеру,
всем бывает надо,  но никто не сует на раздачу пищевых продуктов инструкцию,
как  лучше всего  себя в  нем вести. Однако сидеть  на крыше было  уж  вовсе
неприлично,  Стеша  осторожно  слезла  и  ушла  в сторонку,  пытаясь  понять
что-нибудь в диалоге слов и  звуков,  которыми быстро-быстро перебрасывались
Тимур и толстый гость.
     - Волк волоком ловко лукавый лук вылакал? - вопрошал гость.
     -  Лыка не вылущил, лоскутье  лыковое... - растерянно отвечал Тимур, не
очень  понимая,  что  такое  плетет,  но подсознанием  точно  чувствуя,  что
отвечает верно.
     -  Лакай! - провозгласил  гость,  суя брошюру  прямо в руки  музыканта.
Потом  достал вторую, обратился к  Стеше:  - Лось в лесу ласковый! - и сунул
брошюрку  лисобабе.  -  А  остальные  где?  -  продолжил толстый на  обычном
русском. - Вас тут еще... восемь?
     - Десять, - признался Тимур, - и женатые мы. На простых.
     -  Даже  хорошо, что  на  простых, -  гость  покосился  на Стешу, давая
понять, что к  непростым он тоже  хорошо  относится, не расист какой-нибудь.
Лишь  тут  Порфириос  заметил, что  его спутник, пуморотень Умберто, видать,
очень  уж  мощно нафиксировался грибной  лапшой и теперь ест  глазами Стешу,
даже руки  протянул  через столик и спину выгнул  от  удовольствия.  "Еще бы
хвост задрал, если бы... был у него  сейчас хвост, впрочем, задирать ведь не
обязательно именно  хвост..."  Грек быстро  стегнул парня  десятком  крепких
шипящих  и клацающих ругательств на  древнепумьем. Пуморотень  отвел глаза и
очень скис. Тимур тем временем жадно листал брошюру, забыв всякие  приличия:
сколько  долгих месяцев он мечтал о таком учебнике! И мясо любое во все дни,
кроме постных... Ну, они нынче в календаре обозначены... И рыбу можно любую,
даже  бесчешуйную, хотя  вот тут ниже список исключений из  правила: фугу...
Что такое фугу? Не есть фугу! Что такое рудбекия? Не есть рудбекию! Горлышки
бутылок, подобранных ночью на плотине в  полнолуние? Да кто ж такую  гадость
есть  решится,  все  горло обдерешь!  Нет, вот,  оказывается кушают себе  на
здоровье и довольны, переоборачиваются, таланту набирают...
     Порфириос сунул  поверх  чистых  судков еще  десяток  брошюр  и  позвал
Умберто. Чудилось  ему,  что в первопрестольной  Москве оборотней еще полно,
только воздух понюхай да оглянись - их и увидишь. На всякий случай Порфириос
понюхал   воздух,  но  волчий  запах  тут  перебивал   все  остальные,  даже
ипподромные. Тогда грек  и вправду  обернулся  и увидел идущего  мимо  очень
странного человека, странного, странного... Но нет, не  оборотня.  Мимо  шел
молодой человек с окладистой бородой, с начисто сбритыми усами. В руках он с
заметным  усилием тащил  старую хозяйственную сумку,  из нее  торчала  пачка
небрежно завернутых, длинных предметов - так могли бы выглядеть извивающиеся
палки твердокопченой колбасы,  пожалуй. Один из предметов развернулся вовсе.
Порфириос с  удивлением  признал  в  нем  кадуцей,  крылатый  жезл Меркурия,
обвитый двумя змеями. Человек с сумкой  двигался к  переходу, грек  проводил
его  взглядом.  На  другой  стороне  улицы,  над  крошечным,  в  два   окна,
магазинчиком,  где  еще  недавно размещался  пункт  приемки грязного  белья,
сверкала надпись: "Кадуцейные товары".  Порфириос успокоился: похоже, просто
хозяин шел в свой магазин. Оно и правда - дела в магазине Никиты Глюка шли в
последнее  время все лучше и лучше. Жаль  только,  что жена-манекенщица  все
время пилила, приходилось держать магазин открытым семь дней в неделю: спрос
на кадуцейные товары возрастал неуклонно.
     Порфириос в  мыслях  потрепал по  плечу  временно ушедшего  из реальной
жизни  Тимура.  Тот ничего не почувствовал,  но грек  и не ждал ничего, даже
приятно  было, что сородич  по уши в  учебнике, пусть  зубрит,  потом других
учить  будет.  "Сиртаки"  из   него  сейчас  не  выжмешь.   Порфириос   взял
затосковавшего Умберто под руку и потащил на проезжую часть, сунув на защиту
перекусиховского бюджета, а  то ушли бы клиенты, не заплатив за четыре миски
лапши. Тюлька попробовал монету на зуб, понес прямо  тете Анфисе в сейф. Он,
как и все  участники фирмы, не  любил, чтоб золото на виду  валялось.  Сцена
растаяла: Стеша  вернулась на раздачу, Тимур ушел в  фургон зубрить формулы,
гости уехали.  И уж совсем незамеченным осталось то, как поднялся и потрусил
прочь с  газона  долго  прохлаждавшийся  там  пес  с мордой  лайки  и  телом
овачарки, понявший, что музыка будет не  скоро. А жаль. Губная гармоника - и
ну буквально ни одной фальшивой ноты!
     Наискосок от "Кадуцейных  товаров", по другую сторону бульвара и дальше
от  центра  города,  виднелся сквозь пропыленную  листву  Петровский дворец,
давно никакая не Академия авиации,  а  простая  городская  дача царя, нынче,
несмотря   на  будний  день,   окруженная   тремя  кордонами  синемундирного
оцепления. Если б кордон был один  - это ничего не значило бы, если б  два -
это могло  что-нибудь  обозначать, а  могло  и нет, но три -  только то, что
нынче здесь будет, то ли уже есть лично императорское величество.
     С  утра  Павел  измотался: хотя недружественный  премьер-министр и  был
встречен прямо на летном поле канцлером,  в Кремле выходить и болтать  с ним
обязан был все-таки  император. Сидеть два часа за  переговорами, из которых
только и  следовало, что нефтегазовая  континентальная  блокада, объявленная
стране  гостя Павлом, не может  рассматриваться как проявление доброй воли и
стремления к сотрудничеству. Павел  как-то не  привык еще к дипломатическому
языку,  ему  казалось, что если  он  перекрыл стране  газовый  кран,  закрыл
воздушное сообщение с ней, ввел зверские таможенные правила  и  все прочее в
том же духе - то надо  просто прекратить вылазки против Витольда за  то, что
тот  всего  лишь вернул  себе древнюю инуитскую  землю, прежде  называвшуюся
Исландией,  удостоил  ее  в  своей  империи   статуса  провинции  и  посадил
губернатором своего зятя - притом самого знатного, двоюродного дядю русского
императора! О