ножки, по последним данным...
     Богатыри,  обалдев,  слушали  Кубатая. Первым не  выдержал
Илья  - схватился  за  сердце и прошептал:  -  Лучше пусть  нас
с®едят...
     Но Добрыня,  более  стойкий,  заткнул  ему  рот рукавицей.
Кубатай  тем   временем   учил   чудо-юдо  методу  передвижения
сороконожки:
     - Так, пошла  левая  сторона... Седьмая нога! Выше! Теперь
правая, через одну ногу, так... Теперь все ноги поднять!
     Чудо-юдо выполнило  приказ  и  тяжело  рухнуло  на  землю.
Растерянно пролепетало:
     - Мудрец, у меня не получается... Может, лучше, как раньше
ходить буду?
     - Как раньше -  это примитивно, - заявил Кубатай. - Должен
быть непрерывный  прогресс!  Во  всем! Сегодня улучшим походку,
завтра - азбуку выучим, послезавтра  -  в  Думе князя Владимира
сиживать  будем!  Так, в чем же дело  с  передвижением...  Ага!
Какая голова у тебя принимает решения? Та, что говорит?
     - Я  принимаю,   -   хором   ответили  семь  голов.  Потом
подозрительно уставились друг на друга.
     - Но-но! Так  не  пойдет!  -  Кубатай  тревожно потер лоб,
достал саблю, и покачивая ей  как  дирижерской  палочкой  начал
опрос:
     - Ты мыслишь?
     - Да, - скромно ответила первая голова.
     - Значит, существуешь. А ты?
     - Тоже! - косясь на первую голову заявила вторая.
     - А ты?
     - И я!
     - Он?  Она?  Вместе?  Все  семь, что ли? Ну,  ребята!  Как
говорил один мой маленький друг, генло муф-ап, фараон сен крап.
Или, по-простому:  у семи нянек  дитя без глаза. Нельзя же всем
семи головам  заведовать  движением!  Давайте  решим: кто будет
двигать  ногами,  кто  языком,  кто  будет  есть  и  пить,  кто
вылизываться,  кто  следить  за  приближением  неприятеля,  кто
контролировать процессы пищеварения...
     - Я  вылизываться   не  буду!  -  заорала  вторая  голова,
оказавшаяся самой слабонервной. - Пусть первая этим занимается,
у нее язык длинный!
     - Ах ты гадина! - завопила  первая  голова.  - Ты, значит,
богатырей будешь есть, а я - вылизываться?
     - Всегда так было, по жизни, - упрямилась вторая голова. -
Кто-то ест, а кто-то вылизывает...
     - А-а-а! - завопила  первая  голова и вцепилась во вторую.
Пятая, до  сих  пор  меланхолично  наблюдавшая за происходящим,
встрепенулась и заорала:
     - Оставь  вторую   в   покое,  она  анекдоты  о  богатырях
рассказывать умеет!
     И вцепилась в первую.
     - Не  трожь,  у  первой  язык самый длинный!  -  проревела
четвертая голова, перекусывая шею пятой.
     - Сосед, ты посмотри,  что  они творят? - изумилась шестая
голова, обращаясь к седьмой. - Разнимем?
     И две головы дружно дохнули  на  дерущихся  огнем.  Третья
голова, которой тоже досталось, завопила:
     - Что вы  лезете  в  наш  внутренний  конфликт? Что, самые
крайние?
     Вместе с  четвертой  головой,  уже расправившейся со своим
противником, они дохнули пламенем на шестую и седьмую головы. И
началось.  Из   багровой   огненной   тучи  слышалось  щелканье
челюстей,  вопли,  и,  временами,  тяжкое  падение   откушенной
головы. На землю лилась черная кровь.
     - Ребята, ребята, - повторял изумленный Кубатай, отступая.
-  Я   ведь   только   хотел   решить  все  по-интеллигентному,
по-культурному...
     Алеша Попович схватил мудреца за шкирку,  посадил на коня,
и стегнул коня нагайкой.
     - Сваливаем, - поддержал его Добрыня, подстегивая  ломовую
лошадь Ильи Муромца. Иван  подхватил  с земли погнутую булаву и
поспешил за ними.
     Когда друзья от®ехали на пару верст, Илья разлепил глаза и
спросил:
     - Что, с®ели мудреца?
     - Нет...
     - А чего так тихо?
     Богатыри глянули  на  Кубатая,  и  увидели, что несчастный
мудрец  вновь  принялся есть  семечки.  Через  силу,  давясь  и
отплевываясь, но не останавливаясь.
     - Это Марьюшка, - догадался Иван.  -  Когда  уезжали,  она
Кубатаю сказала: пусть мои семечки тебе сами в рот лезут, когда
слов мудреных некому будет сказать.  Вот  они  и лезут. Сбылось
пожелание.
     За спиной богатырей гулко ударил взрыв. Запахло свежестью,
как при грозе.
     - Самоистребилось чудище,  -  заключил  Добрыня. - Вовремя
от®ехали, а то бы ударной волной  покалечило. Молодец, Кубатай!
Это ж надо - такого зверя до смерти заболтать. У  меня-то, если
честно, уже попа сыграла...
     - А чего вы  боялись? - удивился  Смолянин. - Вот  я,  как
Алеша советовал,  сохранял  оптимизм.  И  в  результате  только
чуть-чуть обмочился.
     Богатыри засмеялись шутке, и дружно похлопали Смолянина по
плечу, как бы принимая его в добры молодцы. Доехав до ближайшей
речки  они  простирнули портки,  разложили скатерть-самобранку,
что дала  в  дорогу  Марьюшка,  и  перекусили: салом, бананами,
парным молочком  и  солеными  огурцами.  Завершила  пир знатная
медовуха.
     И   только   Кубатай,    обреченный   поглощать   семечки,
ожесточенно лузгал  Марьюшкин  подарок. На глазах его выступали
слезы, лоб вспотел, но он героически добивал второй мешок.


        4. ХИТРОУМНЫЙ ИВАН-ДУРАК ПОБЕЖДАЕТ ИСКУШЕНИЕ ВЕЛИКОЕ

     Гнев, о бояны, воспойте Ивана,  Иванова  сына...  Да и как
тут не гневаться - на свою, да спутников недальновидность? Ведь
знали  же,  что  дорога  не только посуху пролегает,  что  река
Смородина на пути, а не позаботились!
     - Что ж ты, Кубатай, - укоризненно  сказал дурак кавказцу,
когда до реки они добрались, - мудрецом слывешь,  а ек надоумил
хоть лодчонку какую-никакую прихватить!
     - Не кручинься,  Ваня,  -  бодро  ответствовал  Кубатай, -
глянь, какие вдоль берега деревья  знатные  растут!  Вмиг  плот
соорудим!
     Сказано  -  сделано.  За  работу  они  принялись.  Илья  с
Добрыней деревья валили, Алеша с Иваном  сучья рубили, Смолянин
лианы заготавливал, а Кубатай - командовал.  Глазом моргнуть не
успели, как  дело сделано было: не  плот - красавец!  А посреди
него   мачту   поставили,   на   ней   парус   приспособили   -
скатерть-самобранку, что Марья в дорогу дала.
     - Лошадей придется тут оставить, -  заметил  Илья.  - И на
плот они не  влезут, и отпускать  нельзя - для  обратного  пути
надобны...
     - Ничего, - ответил Иван, - подождут денек, мы ведь завтра
уже и воротимся.
     Привязали  они   коней   к  деревьям,  столкнули  плот  во
Смородину, да  и поплыли ветерком попутным гонимые. Подправляли
курс шестами длинными.
     И трети пути не осилили, как  откуда  ни  возьмись  музыка
райская раздалась.  Льется  так,  словно  разом  со всех сторон
гусляры  на  гусельках  наигрывают.  Да   и   не   бояны   наши
доморощенные, а виртуозы умелые, заморские.
     Стали путники  кругом  оглядываться. Глядь, вкруг судна из
волн девы красные, с дивным пением на устах, показались. Словно
рыбки резвятся, поигрывают, нашим молодцам лукаво подмигивают.
     - Жарко что-то, - сказал Кубатай, - искупаюсь я, что ли...
     - Я  тоже!  -  воскликнул  Смолянин. - Я  вообще  купаться
люблю. - Вот, - поднял он вверх руки, - даже перепонки есть.
     - Не купаться вы любите, а девами морскими прельстились! -
догадался Иван.
     - А хоть бы  и прельстились, - сварливо ответил Кубатай, -
твое какое дело? Ревнуешь, что ли?
     - Да  это  ж   русалки,  не  женщины,  они  нас  в  пучину
заманивают! - попытался Иван образумить  кавказца.  -  Коль  не
выдержишь, сложишь голову.
     - Резонерствуешь! - отмахнулся от него Кубатай, и принялся
торопливо раздеваться.
     - Илья, Добрыня! - крикнул Иван, - хватайте его!
     Двое богатырей  ринулись  к  Кубатаю,  а  Иван рванулся за
Смолянином, который  тем  временем  мелкими  шажками  крался на
корму.  На  подмогу  Ивану  Алеша  подоспел.  Вдвоем  они  вмиг
скрутили толмача трудолюбивого.
     - Отпустите, ослы  былинные!  -  блажил  Кубатай  в  руках
богатырских,  -  ну  что  из  того,  что русалки  они?  Зато  -
блондинки!
     - Терпи, джигит, а то мертвым будешь, - приговаривал Илья,
нежно руки Кубатаю заламывая да кушаком связывая. - Еще спасибо
мне скажешь.
     А девы морские еще слаще запели.
     - Ребята,  отпустите,  -  взмолился  Кубатай  жалобно,   а
Смолянин только молча скрежетал зубами, да все норовил Ивана за
руку укусить.
     - Что  нам  делать  с  ними,  Ваня?  -  вскрикнул  Добрыня
растерянно.
     - К  мачте  их привяжем, - принял тот  решение,  благо  на
плоту имелся целый рулон запасных лиан, старательным Смолянином
заготовленный.
     Подтащив чужестранцев к мачте и, стараясь не слушать ни их
жалобных  стенаний,  ни  соблазнительных  песен  морских   дев,
богатыри с усердием принялись за  работу.  Но  уже через минуту
Иван почувствовал,  как ноги его подкашиваются, и предательские
мысли в  голову лезут: "К чему все это?  Не лучше ль отказаться
мне  от  суеты  бессмысленной?  Не  лучше  ль броситься в  воды
ласковые, чтобы познать об®ятия прелестные?"
     Шагнув было  в  сторону,  последним  усилием воли стряхнул
Иван на миг пленительные чары и вскрикнул не своим голосом:
     - И меня вяжите!
     - И меня! - глухо отозвался Илья, безвольно опуская руки.
     Проникшись  ответственностью   момента,  Добрыня  принялся
бегать  вокруг  мачты, накрепко привязывая к ней пятерых  своих
товарищей. Закончив с  этим, он схватил брошенный шест и, ловко
им орудуя, направил сбившийся было плот на верный курс.
     Расслабившись и  тут  же окончательно ошалев от призывного
русалочьего пения, Иван вскричал с поразительной  убежденностью
в голосе:
     - Не ври,  Иван,  - ответил Добрыня укоризненно, продолжая
орудовать  шестом,  - ужель,  думаешь,  поверю  я  тебе?  Ужель
думаешь, сам я каменный? Насилу  сдерживаюсь!  Очень  я  Забаву
Путятишну люблю. Если бы не это, давно бы в воду прыгнул.
     Лишь сказал он  слова  эти, как зашатался листом осиновым,
заплакал и,  вскрикнув:  "Простите,  ребята,  не  выдержал!", -
кинулся в бездну смородиновую.
     Вспенились воды, забурлили, потускнело солнце, заклубились
тучи в небе ясном, гром ударил, сверкнула молния! И раздался из
пучины  смех   царя   морского,   словно   гул   лавины  горной
раскатистый.
     Завертело плот как щепку малую в океане-море безбрежном.
     То ли  в реве волн не слышны стали  песни русалочьи, то ли
Добрыню заполучив ушли  они на дно морское, только очнулись тут
наши путешественники  от  влечения извращенного и осознали свое
аховое положение.
     - Пресвятая Богородица! - вскричал Алеша Попович, - не дай
рабам своим в стихии водной без покаяния сгинуть!
     - Даже  с  покаянием,  все  равно  не  дай! - уточнил  его
просьбу Иван.
     Тут  гладь   речная   успокоилась,   солнышко  из-за  тучи
выглянуло.
     - Услышала меня Богородица! - умилился Алеша.
     - А что толку, - отозвался Илья, - не утонем, так с голоду
помрем. Отвязать нас некому.
     Вдруг  поверхность  реки всколыхнулась, и прям из воды  на
плот выскочил молодец златокудрый с гуслями на лямке.
     Наши путешественники выпучили глаза.
     - Ты кто такой будешь? - подозрительно спросил Илья.
     - Садко буду, - ответил  тот,  вытряхивая из ушей и гуслей
воду, - царя морского любимец. "Богатый гость" - мое прозвище.
     - Пошто так? - поинтересовался Иван.
     - Купцом я на суше был, - об®яснил вновь прибывший. - Царь
морской  меня  приветил,  обучил,  как  об  заклад  биться,  да
выигрывать. Много я на том заработал, торговать стал, богатство
нажил.  Да  выяснилось, что не без корысти  царь  меня  одарил:
вскорости к себе забрал - песни петь.
     - Слыхал я такую байку, - вмешался Илья.
     - Байку! - фыркнул Садко, -  тебе  б  такую байку! Сколько
лет света белого не видел!
     - А теперь чего же  тебя  царь морской отпустил? - спросил
Иван.
     - Богатырь тут  утоп, Добрыней назвался, - об®яснил Садко,
-  приглянулся  он  царю  морскому,  тот  мне отпуск и  оформил
кратковременный.
     - Добрынюшка! -  горестно  покачал  головой  Алеша.  - Эх,
Добрынюшка!
     - Когда ж его царь морской отпустит? - спросил Иван.
     - А черт  его знает.  Я вот седьмой год у  него служу, а в
отпуске впервые.
     - Да,  -  протянул  Иван.  И тут встрепенулся.  -  Слушай,
Садко, чего  ж мы с  тобой в неудобности такой беседуем? Отвяжи
ты нас?
     - А чего дадите?
     - Да ты что? Ужель плату за спасение взымешь?
     - А как же!  Я  ж  купец по жизни. Задарма  и  пальцем  не
шевельну.
     - Ну  ты!..  - начал было Иван, но  Илья,  смекнувши,  что
лучше плату платить, чем на дне речном гнить, опередил его.
     - Меч богатырский возьмешь?
     - Меч? - заинтересовался Садко. - Покажь?
     - Подойди да глянь.
     Садко опасливо приблизился к привязанным и  вынул из ножен
Ильи меч булатный.
     - Хорош, - одобрительно  покачал  он головой. - Камушки на
рукояти самоцветные... Да только не цена это.
     - Почто так? - удивился Илья.
     - Меч твой я и не отвязывая  взять могу. Да вот уж и взял.
Что сделаешь?
     - Ах ты тать бесчестный!
     - Брось, богатырь. Не серчай. Бизнес такая, брат, штука...
И самому стыдно,  а  что поделаешь...  Посуди  - отвяжу я  вас,
только меч получу  -  да  и то, может обратно  отнимите.  А  не
отвяжу -  вон сколько у вас добра  разного. И  мечи, и щиты,  и
луки, и колчаны. Цены им нет!
     И Садко-богатый гость, осыпаемый проклятиями богатырскими,
принялся  деловито   пленников   оббирать,  да  в  кучку  добро
складывать. До Смолянина добравшись сказал печально:
     - Что ж ты, добрый молодец, бедный  такой?  И  взять-то  с
тебя нечего!
     - Да мне, чувак, и не нужно  ничего,  -  ответил  Смолянин
искренне. - Я ж приезжий. А  там, откуда я прибыл, все, что мне
надобно, есть.
     Остановился Садко,  призадумался.  Ударил в гусельки, да и
пропел задушевно:

     Ой как прав ты, чужеземец, хоть ты млад - да мудр.
     Не желай того что есть, или сверх того!
     Через жадность я на дне морском мыкаюсь,
     Против волюшки служу в шутах гороховых.
     А дне морском есть все, что мне надобно:
     Яства сладкие да девы красные,
     И от вас, богатырей, выкуп не нужен мне,
     То инстинкт взыграл частнособственнический...

     Он остановился  и  некоторое  время в задумчивости молчал.
Иван, пытаясь попасть ему в тон, пропел тихонько:

     Отпусти ж ты нас с Богом, по совести,
     Не марай своих рук ограблением...

     Садко встрепенулся, пелена туманная с глаз его спала, и он
ответил без аккомпанемента:
     - Быстрый ты больно.  Это я так, для красного словца. Душа
у  меня  поэтическая.  А  ты этим воспользоваться решил.  И  не
стыдно  тебе?  -  он  укоризненно покачал головой. -  Эх,  чего
говорить-то. Все люди одинаковые. Ладно,  хватит  уж  нам  лясы
точить.
     И он вернулся к Смолянину:
     - Может хоть колечко у тебя  хоть  какое  есть?  Перстенек
золотой, самоцветный...
     - Не могу я кольца носить, -  ответил застенчиво Смолянин,
и растопырил перепончатые пальцы.
     - Что это у тебя? - спросил Садко с дрожью в голосе.
     - Так плавать удобнее, - ответил Смолянин.
     - Что ж ты, брат, сразу не сказал, что свой - водяной. Я б
и думать не стал, отвязывать ли...  Вы  простите  мне  жадность
непомерную! - обратился он  к остальным. - Не со зла я  это, не
из корысти. У  царя морского, окаянного, характер мой уж больно
испортился.
     Вытирая слезы  раскаяния принялся он снимать с потерпевших
путы, приговаривая:
     - Коль  простить  меня  не  пожелаете,  отрубите  постылую
голову.
     Столь   резкая   в   нем    перемена    показалась   Ивану
подозрительной. Но тут припомнилось ему, как  давеча сошелся он
с Емелей на том  лишь основании, что тот, как и сам  он, левшой
оказался. И решил Иван подозрения отбросить.
     Богатыри,  переводчик  и   кавказец,  принялись  разминать
затекшие руки и ноги. Садко, потупившись, уселся на ворох лиан.
     - Что с ним делать, казнить, али  миловать?  -  указал  на
него Илья, обращаясь к спутникам.
     - Не пристало  спасителя  наказывать,  -  ответил  за всех
Алеша Попович, находя  в кучке сложенных Садко трофеев свой меч
и вкладывая его в ножны. - Да сдается мне, и сам он раскаялся.
     На том и порешили.
     Причалив  к  острову  Буяну,  наши  герои  сняли  с  мачты
скатерть-самобранку  и  подкрепившись  принялись  готовиться  в
дорогу.
     - А пойдем с нами, Садко-богатый гость,  - предложил Иван.
- Зла на тебя мы не  держим. Кто старое помянет, тому глаз вон.
А мужик ты неплохой, видать.
     - Эх, ребята, - ответил тот.  -  И рад бы я к  богатырским
подвигам  отправиться,  так  ведь  жить без воды не  могу  уже.
Словно не человек, а амфибия...
     Что ж  делать. Попрощались они трогательно. Особенно долго
жал Садко  так  поразившую  его  перепончатую  руку  Смолянина.
Присели на дорожку, да и в путь отправились.


        5. МОЛОДОЙ БОЯН  ПОЕТ  ЗАГАДОЧНУЮ БЫЛИНУ, А ИЛЬЯ НАСТУПАЕТ
        НА ГОРЛО СОБСТВЕННЫМ ЧУВСТВАМ, ЗА ЧТО ТЕ ЖЕСТОКО МСТЯТ

     Скоро сказка  сказывается,  да  не  скоро  дело  делается.
Шли-шли богатыри по острову Буяну, да и проголодались.
     - А не  пожевать  ли  нам  бананчиков?  - весело предложил
Иван.
     - А пожевать! - дружно откликнулись Илья  с Аленой. МНЕНИе
мудреца с толмачом  спрашивать не стали. Хоть и проявил Кубатай
нечаянный героизм, а Смолянин неуместный оптимизм, но все же до
богатырей они еще не доросли.
     Раскинули   богатыри   скатерочку,    постучали   по   ней
требовательно,  И  появились  яства.  Бананы,  ананасы,   киви,
авокадо, огурцы соленые, сала шмат, да медовухи жбан.
     Только  собрались  богатыри  голод   утолить,   как  из-за
пригорка путник вышел. Насторожился Илья, Алеша  за меч взялся,
Кубатай сабелькой  начал  помахивать...  Да  вдруг Иван-дурак в
путника вгляделся, и радостно сообщил:
     - Богатыри! То свой, я  его  на сходке боянской видел! Это
боян Воха,  что  на  гишпанском  инструменте  играет! Воха, иди
сюда!
     Молодой боян подошел к ним. Гишпанским  инструмент висел у
него на груди, а за спиной была об®емистая торба.
     - Откуда ты здесь, Воха?!  -  приветствовал его Иван. - На
острове Буяне, вблизи царства Кащеева?
     Боян слегка смутился, но ответил с достоинством:
     - Какой же остров Буян, коль не идет по нему боян... А иду
я из царства Кащеева. Ходил я к кикиморам да лешим, носил им из
Киева сало да медовые пряники. Они мне за то грибков сушеных да
огоньков болотных отсыпали. Продам я  их  на  базаре Киевском с
выгодой, буду сидеть на лавочке, да былины сочинять.
     - С нечистью торгуешь?! - возмутился Кубатай. - Мы, бояны,
должны быть выше этого!
     - Что ж делать, кушать-то хочется, - вежливо ответил Воха,
поглядывая на скатерть-самобранку.
     - Садись,   отведай  нашего   угощения!   -   гостеприимно
предложил Иван.
     - Не  откажусь,  -  согласился  боян. - От  самобранки  не
убудет, а мне накладных расходов меньше.
     Достав из-за голенища деревянную ложку он принялся черпать
медовуху,   закусывая   то  огурчиком   соленым,   то   бананом
сладеньким. Илья хмуро уставился на бояна, и вполголоса сказал:
     - Молодой да прыткий. Салабоны дедов ровняют!
     - Оставь,  Илья,  - урезонил его Иван. -  Он  нам  былинок
споет свежих!
     - Это хорошо, это я люблю, -  успокоился  Илья,  и  друзья
принялись уплетать кушанье.
     Когда самобранка опустела, Илья икнул и важно спросил:
     - Ну что, боян, потешишь стариков-защитничков песенкой?
     - А че не потешить? - откликнулся насытившийся боян. - Про
че спеть вам? Про Соловья-разбойника?
     - Нет! - глухо прорычал Илья.
     - Может про  тварь  морскую,  медузой  называемую, или про
корабль пиратский, что к берегу пристать не может?
     Илья побагровел.
     - Что, боян, и песен у тебя нет нормальных?
     - Сымпровизируем, - сообразив, что дело пахнет рукопашной,
заявил Воха. - Слушайте.
     Подергал он струны гитарные, посмотрел вдаль  мечтательно,
да и запел:

     Василиса, Василиса, заварила ты дела,
     Самоцветные сережки вдруг Кащею отдала!
     А когда тебя прижало, стал Владимир ревновать,